– Ах! Вы обманули мать-настоятельницу, понеже у вас на ногтях белые отметины, – говорила одна.
– Вы очень долго исповедовались нынче утром, сестра, – говорила другая, – значит, у вас очень много мелких грехов, в которых вам надо покаяться?
Потом, поелику все они были одного поля ягоды, они снова мирились, ссорились, дулись, спорили, соглашались, завидовали, щекотали друг дружку, чтобы посмеяться, и смеялись, чтобы пощекотать, и потешались над послушницами.
Часто говорили так:
– А ежели паче чаяния к нам в дождь забредёт вооружённый рыцарь, куда мы его денем?
– К сестре Овидии, у неё самая большая келья, он войдёт в неё вместе со своим шлемом и пером.
– Почему ко мне? – вскрикивала сестра Овидия. – У нас у всех одинаковые кельи!
Тут мои милые девицы лопались от смеха, точно зрелые фиги. А однажды вечером они заполучили на свой маленький собор прелестную новенькую послушницу лет семнадцати, которая казалась невинной, точно новорождённый младенец, и получила бы отпущение безо всякой исповеди. Ей уже давно до смерти хотелось попасть на эти тайные посиделки и маленькие пирушки и отведать тех увеселений, коими молодые монахини смягчают свой свято-священный плен, и она даже плакала от того, что её не приглашают.
– Хорошо ли ты почивала, – спросила её сестра Овидия, – моя козочка?
– О, нет, – отвечала новенькая. – Меня закусали клопы.
– Как?! У вас в келье клопы? Надо немедленно избавиться от них. Известны ли вам правила нашего ордена, кои предписывают нам изгонять сих кровопийцев, дабы никогда не видеть их в стенах монастыря?
– Нет, – сказала послушница.
– Ну, хорошо, слушайте. Посмотрите кругом. Вы видите клопов? Их следы? Чувствуете их запах? Есть ли хоть что-то от клопов в моей келье? Поищите.
– Я ничего не вижу, – призналась новенькая, которую звали мадемуазель де Фьен, – и здесь пахнет только нами!
– Сделайте так, как я скажу, и больше вас кусать никто не будет. Как только ощутите укус, дочь моя, вы должны раздеться донага, снять рубашку, но не грешить, оглядывая себя со всех сторон. Вы должны думать только о проклятом клопе и искать его с верой в сердце, не обращая внимания ни на что другое, думая только о клопе и о том, что вам непременно надо его поймать. Дело сие непросто, ибо вы можете по ошибке принять за клопа те чёрные пятнышки, коими наградила вас природа. У вас они есть, милочка?
– Да, у меня есть две лиловатые родинки, одна на плече, а другая на спине, нет, чуть пониже, но она прячется между…
– Как же ты её разглядела? – поразилась сестра Перпетуя.
– Я и не знала про неё, это господин Монтрезор её обнаружил.
– Ха-ха-ха! – засмеялись сёстры. – А больше он ничего не видел?
– Он видел всё, – призналась девица. – Я была совсем маленькая, а ему лет девять, и мы развлекались, играя…
Тут сёстры поняли, что рано посмеялись, а сестра Овидия продолжила:
– Вышеупомянутый клоп напрасно будет перепрыгивать с ваших ног на ваши глаза, напрасно будет пытаться спрятаться во впадинах, лесах, оврагах, двигаться вниз, вверх, пытаться ускользнуть от вас. Устав требует, чтобы вы мужественно преследовали его, взывая к Богородице. Обыкновенно на третьей молитве бестия попадается…
– Клоп? – уточнила новенькая.
– Да, а кто же ещё? – возмутилась сестра Овидия. – Однако, дабы избежать опасностей, связанных с сей охотой, вы должны, прижимая бестию пальцем, касаться только её и схватить только её и ничего больше… И тогда, не обращая внимания на её крики, жалобы, стоны, корчи и подёргивания, ежели, паче чаяния, она взбунтуется, что случается довольно часто, вы должны ухватить её двумя пальцами одной руки, а другой рукой вам следует взять вуаль, закрыть сему клопу глаза и тем самым не дать ему ускакать, понеже любая тварь, лишившись зрения, не знает, куда податься. Далее: поелику клоп может попытаться снова вас укусить, да к тому же он может прийти в бешенство, вы тихонько откроете ему пасть и осторожно вложите туда кусочек ветки священного букса, что висит над изголовьем вашей кровати. Получится – и клопу придётся присмиреть. Но помните, устав нашего ордена не позволяет нам владеть на этой земле чем бы то ни было, а потому эта бестия не может стать вашей собственностью. Вы должны помнить, что это тварь Божья, и постараться вернуть её Господу самым любезным манером. Для этого, прежде всего, следует выяснить одну крайне важную вещь, а именно, кто у вас в руках, самец, самка или девственница. Предположим, у вас девственница, что бывает крайне редко, потому как эти бестии совершенно безнравственны, все они похотливые твари, кои отдаются первому встречному. Тогда вы возьмёте её за задние лапки, вытащив их из-под её маленького чепрака, свяжете их своим волоском и отнесёте матери-настоятельнице, которая решит её судьбу, посовещавшись с капитулом. Ежели это самец…
– А как же я пойму, что сей клоп – девственница?
– Прежде всего, – продолжала сестра Овидия, – она печальна и грустна, не смеётся, как другие, кусается не так больно, пасть её только чуть приоткрыта, а сама она краснеет, когда вы касаетесь сами знаете чего…
– В таком случае, – заметила мадемуазель де Фьен, – меня кусали только самцы…
Сёстры расхохотались, да так, что одна из них пукнула, издав наинижайший ля-диез до того резко, что обмочилась. Сестра Овидия указала всем на лужицу и сказала:
– Как видите, не бывает ветра без дождя.
Тут даже новенькая засмеялась, полагая, что все потешаются над той сестрой, что оплошала.
– Итак, – продолжила сестра Овидия, – коли у вас самец, вы возьмёте ножницы или кинжал вашего любовника, если таковой подарил вам его на память перед вашим уходом в монастырь. Короче, вооружившись режущим инструментом, вы осторожно рассекаете бок клопа. Будьте готовы к тому, что он завизжит, закашляется, заплюётся, запросит прощения, более того, начнёт извиваться, обливаться потом, делать большие несчастные глаза, в общем, всё, что ему подскажет его воображение в попытках вырваться из ваших рук, но ничему не удивляйтесь. Соберитесь с духом, помните, что ваши действия направлены на то, чтобы наставить грешную тварь на путь к спасению. Правой рукой вам следует достать кишки, печень, лёгкие, сердце, трахею и все прочие внутренние органы и несколько раз окунуть их в святую воду, хорошенько их прополоскать и очистить, призывая Дух Святой освятить потроха бестии. Засим вы быстренько вернёте все эти черева в тело клопа, который с нетерпением будет ждать их возвращения. Таким образом крещённая, душа этой твари становится католической. Вы же возьмёте иголку с ниткой и зашьёте живот клопа с величайшей осторожностью, обходительностью, вниманием, ибо вы возымеете дело с вашим братом во Христе. Вы даже помолитесь за него и поймёте, что клоп не остался равнодушным к вашим заботам, по тем поклонам и взглядам, коими он вас отблагодарит. Короче, он больше не будет ни кричать, ни кусаться, более того, среди клопов нередко попадаются такие, что умирают от счастья быть обращёнными в нашу святую веру. Подобным образом вы поступите в отношении всех, кого сможете поймать, правда, остальные, полюбовавшись на новообращённого, поспешат уйти куда подальше, поскольку их души порочны и не желают становиться христианскими…
– И они глубоко неправы, – заметила новенькая. – Есть ли большее счастье, чем посвятить себя Господу?
– Разумеется, – вмешалась сестра Урсула, – здесь, в этих стенах, мы защищены от всех мирских опасностей и от любви…
– А разве есть иные опасности, кроме как родить ребёнка, не будучи замужем? – спросила одна молоденькая сестра.
– В последнее время, – отвечала сестра Урсула, покачав головой, – любовь унаследовала от проказы, антонова огня, холеры и оспы их лихорадку, судороги, боль и страдания, дабы создать устрашающий недуг{79}, лекарство от коего, к счастью, дьявол передал монастырям, чтобы укрылись в них дамы, целомудренные из страха перед этой самой любовью.
Тут все, до смерти перепуганные, прижались друг к другу, но пожелали узнать больше.
– Неужели достаточно всего лишь полюбить, чтобы страдать? – спросила одна из сестёр.
– О, да, Господи, помилуй! – вскричала сестра Овидия.
– Вы полюбите очаровательного дворянина, – снова вмешалась сестра Урсула, – и тут же увидите, как ваши зубы и волосы выпадают один за другим, как бледнеют ваши щёки, а веки теряют ресницы. И всё это сопровождается ни с чем не сравнимой болью, так что прощание с прелестями вам даром не пройдёт. У некоторых бедняжек нос покрывается коростой, а у некоторых и того хуже – заводится тварь с тысячью лапками, которая копошится и грызёт наши самые нежные места. В конце концов папа был вынужден отлучить от церкви эту разновидность любви.
– Ах, какое счастье, что у меня не было ничего подобного! – воскликнула послушница.
Услышав таковое, сёстры заподозрили, что мадемуазель де Фьен уже теряла голову из-за некоего горячего распятия Пуасси и, разговорив сестру Овидию, посмеялась над нею. И все они порадовались, что в их славном сообществе появилась ещё одна весёлая душа, и, понеже именно так и было, поинтересовались, что привело её в монастырь.
– Увы! – отвечала новенькая. – Меня укусил огромный и к тому же уже крещённый клоп.
При этих словах сестра Ля-диез снова не удержалась, и раздался оглушительный залп.
– Ах! – вздохнула сестра Овидия. – Всё говорит за то, что этот залп не последний. Ежели вы запоёте этаким образом в хоре, аббатиса заставит вас поститься на манер сестры Петрониллы. Прикройте сурдинкой ваш музыкальный инструмент.
– А правда ли, что вы знали сестру Петрониллу при жизни и что по милости Господней она получила дар всего дважды в год наведываться в уголок, предназначенный для опорожнения и медитаций?
– Да, – подтвердила сестра Овидия. – И однажды она просидела там с вечера до заутрени, твердя: «Я здесь по воле Божьей!» Но как только прозвучал первый стих мессы, она справилась с трудной задачей, дабы мессу не пропустить. Покойная аббатиса не согласилась с тем, что это произошло из-за особой благодати, ниспосланной свыше, сказав, что взгляд Господа не опускается столь низко. Наша покойная сестра, о канонизации которой наш орден в сей час ходатайствует перед папой и получит желаемое, коли сможет заплатить за папское бреве, так вот, на самом деле Петронилла всей душой желала, чтобы имя её вписали в святцы, что ордену было только на пользу. И она принялась молиться денно и нощно, лежала в молитвенном забытьи у алтаря Богородицы, что со стороны полей, и уверяла, будто слышит пение ангелов в раю столь отчётливо, что может записать ноты. И каждый знает, что именно этому мы обязаны прелестным песнопением «Adoremus», ибо смертному не дано изобрести ни одного подобного звука. Целыми днями она пребывала в неподвижности, застыв, словно звезда на небе, и даже не моргая, постясь и поглощая столько пищи, сколько поместится в одном моём глазу. Она дала обет никогда не пригублять мяса, ни варёного, ни сырого, съедала лишь одну корку хлеба в день и только по великим праздникам позволяла себе кусочек вяленой рыбки без всякого намёка на подливку. От таковой жизни стала она страшно худой, жёлтой, точно шафран, сухой, как кость из древней гробницы, но при всём при том кровь у неё была до того горячей, что, если бы кому-то посчастливилось с нею столкнуться, он высек бы искру, как из кремня. Ела она крайне мало, как я уже сказала, однако же никак не могла избавиться от недостатка, коим мы все страдаем, к несчастью или к счастью, не знаю, поелику в противном случае и нам всем пришлось бы туго. Я имею в виду ту гнусную нужду, которую испытывают все поглощающие пищу живые твари, а именно: потребность вытолкнуть из себя отходы пищеварения, более или менее мягкие в зависимости от их источника. Так вот, сестра Петронилла отличалась от всех прочих тем, что выдавала нечто сухое и твёрдое, похожее на помёт влюблённой лани, то есть на самый жёсткий продукт переваривания на земле, в чём вы можете убедиться сами, коли случайно наступите на него на лесной тропинке. Егеря прозвали сии шари