– А что это? – спросил он, решив всё узнать от неё самой, и тронул обруч.
Хотя на том обруче было изображение герба аббатства, притом довольно выпуклое, у ювелира не было желания рассматривать его.
– Господин мой, я дочь крепостного раба, а потому всякий, кто женился бы на мне, даже горожанин Парижа, – тоже станет рабом. Всё равно он будет принадлежать аббатству душой и телом. Если бы человек тот сочетался со мною, не женясь, то и тут дети считались бы за аббатством. Вот почему я оставлена всеми, брошена, как скотина в поле. Но особенно мне обидно, что по желанию приора аббатства и в тот час, когда ему заблагорассудится, меня сведут с таким же крепостным человеком, как и я. И будь я даже не столь безобразна, как сейчас, и полюби меня кто-нибудь всей душой, всё равно, увидев на мне вот этот обруч, он убежит прочь, как от чёрной чумы.
И, сказав так, девушка потянула за верёвку свою корову.
– Сколько вам лет? – спросил ювелир.
– Не знаю, господин мой, но у нашего владельца, монсеньора приора, есть запись.
Столь жестокая доля растрогала нашего мастера, тоже немало вкусившего от горького хлеба нищеты. Он шёл рядышком с девицей, и так дошли они в глубоком молчании до ручья. Ювелир любовался прекрасным челом девушки, её крепкими покрасневшими руками, величавой осанкой, смотрел на её запылённые ноги, будто изваянные для статуи Девы Марии. Тонкие, нежные её черты восхищали его, ему казалось, что перед ним живой портрет святой Женевьевы, покровительницы Парижа и крестьянских девушек. Заметьте себе, что наш девственник, чистый сердцем и помыслами, угадывал прелести белоснежной груди, которые девица прятала с очаровательной стыдливостью под грубым платком, и они возбуждали его жажду, как в жаркий день соблазняет школьника наливное яблочко.
И то сказать, всё, что доступно было его взорам, свидетельствовало, что девица эта – чистое сокровище, как и всё впрочем, чем владеют монахи. И чем строже был запрет касаться сего цветка, тем сильнее Ансо томился любовью, и сердце его стучало так сильно, что он слышал его биение.
– У вас отличная корова, – промолвил он.
– Не угодно ли молочка? – ответила крестьянка. – Нынче май жаркий выдался, а до города далеко.
И впрямь небо было синее, без единого облачка и дышало жаром, как плавильная печь. Всё кругом сверкало молодостью – листва, воздух, девушки, юноши. Всё пылало, зеленело, благоухало. Простодушное приглашение, сделанное без всякого расчёта, ибо никаким золотом не оплатить несказанное очарование доброго слова и скромного взгляда, обращённого на него девицей, растрогало мастера, он пожелал видеть эту рабу королевой и весь Париж у ног её.
– О нет, милочка, я не хочу молока, я жажду вас и хотел бы иметь разрешение вас выкупить.
– Это невозможно. Видно, до самой смерти я буду принадлежать аббатству. Вот уже много лет мы живём здесь, и деды жили, и внуки здесь будут жить. Подобно несчастным моим предкам, мне суждено жить рабой на земле аббатства, то же и детям моим, ибо сам монсеньор приор заботится о том, чтоб у нас, крепостных, было потомство.
– Как! – воскликнул туренец. – Неужели не нашёлся молодец, который посмел бы ради ваших чудесных глаз купить вам свободу, как я купил себе свободу у короля?
– Воля стоит слишком дорого, и потому те, кому я приглянусь, уходят так же быстро, как и появляются.
– И вы не подумали бежать отсюда с возлюбленным, умчавшись с ним на добром скакуне?
– О мессир, если меня поймают, то уж наверняка повесят, а мой милый, будь даже он дворянин, потерял бы все свои поместья, не считая прочего. Не стою я таких жертв, ведь у аббатства длинные руки и убежать отсюда никакой прыти не хватит. Вот так я и живу в полном послушании Господу, знать, такая уж моя судьба.
– А что делает ваш отец?
– Он работает на винограднике аббатства.
– А мать?
– Стирает.
– А как вас зовут?
– У меня нет имени, дорогой мой господин. Отца моего крестили Этьеном, мою мать зовут Этьенна, а я Тьенетта, к вашим услугам.
– Милочка моя, – воскликнул мэтр Ансо. – Никогда в жизни ни одна женщина не нравилась мне так, как вы нравитесь мне, и я верю, что велики сокровища вашего сердца. И по той причине, что вы предстали предо мной в тот самый миг, когда я твёрдо решил избрать себе подругу жизни, я вижу в том указание Небес. Ежели я вам не противен, то прошу считать меня вашим истинным другом.
Тут девушка вновь опустила глаза. Слова свои туренец произнёс столь убеждённым голосом, столь проникновенно, что Тьенетта залилась слезами.
– Нет, господин, – отвечала она, – я стану причиной тысячи ваших огорчений и виновницей вашего несчастья. Для бедной подневольной служанки достаточно нескольких ласковых слов.
– О, вы ещё не знаете, дитя моё, с кем вы имеете дело!
Туренец перекрестился и, сложив руки, сказал:
– Даю обет святому Элуа, покровителю всех ювелиров, отлить два ларца из чистого серебра и самой тонкой работы и разукрасить их со всем доступным мне искусством. Один ларец я предназначаю Пресвятой госпоже нашей Богородице, в знак благодарности за освобождение моей бесценной супруги, другой ларец вышеназванному моему покровителю, когда я добьюсь успеха в старании моём освободить Тьенетту, крепостную девицу, здесь стоящую, ради чего я испрашиваю его святого заступничества. Кроме того, клянусь спасением души моей, настойчиво, не теряя духа, добиваться успеха в оном деле, на которое я не пожалею ничего и не успокоюсь до самой своей смерти. Я знаю, Бог меня услышит… А вы, милая? – сказал он, повернувшись к девушке.
– Господин, помогите, у меня корова убежала! – воскликнула Тьенетта, обливаясь горючими слезами и падая к ногам своего друга. – Я буду любить вас по гроб жизни, но откажитесь от вашего обета.
– Пойдём ловить корову, – ответил мэтр Ансо, поднимая девушку с колен, но ещё не смея её поцеловать, хотя она была к тому расположена.
– Меня за это прибьют, – промолвила она.
И вот золотых дел мастер пустился вдогонку за проклятой коровой, которую нимало не трогали любовные излияния. Но вскоре туренец схватил норовистую скотину за рога и крепко держал её. Ещё немного, и он подбросил бы её на воздух, как соломинку.
– Прощайте, милая. Коли пойдёте в город, заходите ко мне – мой дом рядом с церковью Святого Ле. Зовусь я мэтр Ансо, я золотых дел мастер нашего милостивейшего короля Франции, подобно святому Элуа, нашему покровителю. Обещайте мне в будущее воскресенье быть на этом поле; я не премину прийти сюда, меня не остановят ни гроза, ни ливень.
– Добрый мой повелитель! Я перелезу через изгородь, если понадобится. В благодарность я хотела бы стать вашей без всяких помех для вас и не причинять вам никакого ущерба, даже отдав за это блаженство в будущей жизни. А до того часа я буду молиться за вас Господу от всей души.
И она осталась стоять на месте неподвижно, подобно каменному столбу, глядя вслед мастеру, который удалялся медленным шагом, оглядываясь время от времени, дабы ещё раз увидеть красавицу. И когда он был уже далеко и наконец исчез из глаз, она всё ещё стояла там и оставалась в поле до самой тьмы, погружённая в размышления, сама не зная, не приснилось ли ей всё это, не понимая, что с нею произошло. Вернулась она домой глубокой ночью и была побита за то, что поздно пришла, но не почувствовала побоев.
Добряк Ансо лишился сна и аппетита. Даже закрыл мастерскую, так он влюбился в Тьенетту, думал только о ней, всюду видел только её, и всем на свете стала она для него. Наутро он отправился в аббатство, не без трепета готовясь к беседе с монсеньором приором. Но по дороге он порешил действовать более осмотрительно и просить сначала покровительства у кого-нибудь из приближённых короля, а потому вернулся обратно в Париж, где тогда находился двор. Зная, как уважаем всеми Ансо, видный мастер цеха ювелиров, и как всеми любим за свои изящные изделия и за учтивое своё обращение, главный прево{131} королевского дома обещал влюблённому своё покровительство. Незадолго перед тем Ансо сработал по его просьбе золотую коробочку для сластей, украшенную драгоценными камнями, – чудо ювелирного искусства. Коробочку этот вельможа преподнёс в подарок одной придворной даме. Теперь он велел оседлать для мэтра иноходца, а для себя своего коня, и они тут же отправились в аббатство. Придворный добился аудиенции у монсеньора приора Гюгона де Сенектера, коему уже было девяносто три года. Войдя в залу вместе с ювелиром, в глубоком волнении ожидавшим решения своей участи, придворный попросил приора Гюгона доставить ему приятность, заранее дав обещание исполнить его несложную просьбу. На что аббат, покачав головой, ответил, что сие было бы посягательством на его верность церковному уставу.
– Выслушайте меня, святой отец, – промолвил вельможа, – наш придворный ювелир воспылал великой любовью к крепостной девице, принадлежащей вашему аббатству, и я ходатайствую перед вами об отпущении на волю одной девицы; со своей стороны я обещаю пойти навстречу любому вашему желанию.
– Кто такая? – спросил аббат мастера.
– Её зовут Тьенетта, – робко ответил ювелир.
– Вот оно что! – сказал старик Гюгон, улыбаясь. – Значит, хороша наша приманка, ежели такая рыба клюнула. Но это дело серьёзное, и я один его решить не могу.
– Я знаю, отец мой, что означают ваши слова, – ответил придворный, нахмурив брови.
– Мой славный кавалер, – промолвил приор, – знаете ли вы, что стоит эта девица?
Он приказал своему писцу привести Тьенетту и велел одеть её понаряднее, дабы она предстала перед гостями во всей красе.
– Ваша любовь в опасности, – обратился вельможа к ювелиру, отведя его в сторону. – Откажитесь от своей прихоти, ведь вы всюду, даже при дворе, можете встретить женщин благородного происхождения, красивых и молодых, каковые охотно пойдут за вас. И ежели уж на то пошло, сам король поможет вам приобрести дворянское поместье, и со временем ваш род будет причислен к знати. Разве не хватит у вас золота, чт