– Ваше Величество, я не знаю, кому доверить своё богатство, – вот оно. Завтра всё, что найдут в моём доме, станет добычей проклятых монахов, не пожалевших меня. Соблаговолите принять сей золотой венец. Это слабая благодарность за радость лицезрения моей возлюбленной, испытанную по вашей милости, ибо никакие деньги не стоят единого её взгляда. Я не знаю, что меня ждёт, но ежели мои дети станут когда-нибудь свободны, я поручаю их вашему королевскому великодушию.
– Хорошо сказано, добрый человек, – ответил король. – Рано или поздно помощь моя понадобится аббатству, и тогда, поверь, я вспомню о тебе.
Несметная толпа собралась в аббатство на свадьбу Тьенетты, которой королева подарила подвенечный наряд, а король дал дозволение носить ежедневно золотые кольца в ушах. Когда прекрасная чета направилась из аббатства к церкви Сен-Ле и к дому Ансо, ставшего теперь рабом, люди в окнах зажигали факелы, чтобы лучше видеть новобрачных. По обе стороны улицы шпалерами стояла толпа, словно при въезде короля в город. Бедный муж выковал себе серебряный обруч и надел его на левую руку в знак своей принадлежности аббатству Сен-Жермен. И что же! Народ кричал сему новому рабу: «Слава, слава!» – будто новоявленному королю, и мэтр Ансо еле успевал раскланиваться, счастливый, влюблённый и весьма обрадованный похвалами, которые каждый воздавал красоте и скромности Тьенетты. Добрый туренец увидел, что ворота его жилища украшены зелёными ветвями и венками из васильков. Со всего квартала собрались именитые горожане, дабы чествовать его музыкой, все возглашали: «Вы всегда останетесь благородным человеком, наперекор аббатству». Можете быть уверены, что в этот день супруги показали себя достойными друг друга в самозабвенном поединке. Муж многократно одерживал победу, и его любимая отвечала ему в сражении, как оно и подобает здоровой крестьянской девице… И прожили они в веселии целый месяц, подобно голубкам, которые с первых дней вьют себе гнездо, сбирая соломинку за соломинкой. Тьенетта рада была прекрасному своему жилищу и заказчикам, каковые стекались во множестве и уходили, обворожённые ею. По истечении медового месяца как-то раз прибыл к ним весьма торжественно их владелец и господин мудрый старый приор Гюгон и, войдя в дом, принадлежащий уже не мастеру Ансо, а капитулу, изрёк следующее:
– Чада мои, отныне вы свободны, с вас сняты все долги и повинности. И я хочу сказать вам, что с первого же мига был я поражён великой любовью, соединившей ваши сердца. А затем, как только были признаны права аббатства, решил я про себя доставить вам полное счастье, после того как испытаю вашу веру в Божий промысел. Раскрепощение это ничего не будет вам стоить.
И, сказав так, он слегка похлопал супругов по щеке, они же упали на колени, плача от радости, что и неудивительно.
Туренец сообщил своим соседям о благословении и милостях доброго приора Погона, и люди со всего квартала высыпали на улицу. Затем мэтр Ансо с великим почётом проводил приора, ведя под уздцы его кобылу до самой заставы Бюсси. Во время этого шествия ювелир, захвативший с собой мешок с деньгами, разбрасывал монеты беднякам и калекам, восклицая: «Милость, милость Божья! Да хранит Бог приора, да здравствует монсеньор Гюгон!»
По возвращении домой Ансо угостил своих друзей. Он заново сыграл свадьбу, и пировали на ней целую неделю. Можно себе представить, что капитул, уже разинувший было пасть, дабы проглотить выгодную добычу, сурово укорял аббата за его милосердие. Год спустя, когда старичок Гюгон как-то занедужил, его духовник объявил ему, что сие есть небесная кара за то, что он предал священные права капитула и Бога.
– Если я не ошибся в том человеке, – ответил аббат, – он не забудет своего обещания.
И впрямь, в тот день, случайно совпавший с годовщиной свадьбы мэтра Ансо, явился монах доложить, что ювелир просит своего благодетеля принять его. Мэтр Ансо вошёл в зал, где находился приор, и вынул два чудесных ларца такой искусной выделки, что и поныне она не превзойдена ни единым мастером во всём христианском мире. На обоих ларцах была надпись: «От человека, давшего обет настойчивости в любви». Два этих ларца находятся, как всякому известно, на главном алтаре аббатства, и все признают их бесценными сокровищами. Добавим, что ювелир пожертвовал на них всё, чем располагал, но эти прекрасные творения не только не опустошили его кошелёк, а наполнили его до краёв, ибо ещё больше увеличили его славу и доходы – настолько, что он мог купить себе дворянское звание, обширное поместье и положил начало фамилии Ансо, каковая была весьма почитаема в Турени.
Повествование это учит нас неизменно обращаться к святым и к Богу в жизненных затруднениях и настойчиво добиваться того, что является добром. Неоспоримо, что истинная любовь надо всем торжествует, – изречение старое, но автор позволил себе привести его, потому что оно ему весьма по душе.
О прево, не знавшем прелестей своей жены
Перевод Е. В. Трынкиной
В старом добром городе Бурже в ту пору, когда там развлекался наш государь, который позднее оставил погоню за удовольствиями ради завоевания французского трона и в самом деле его добился, был некий прево, на коего возложена была забота о поддержании порядка, и носил он звание королевского прево. В правление прославленного сына означенного государя появилась новая должность «дворцового прево», или «главного прево королевского дома», которую несколько поспешно отдали сеньору де Мере по прозвищу Тристан, уже помянутому в этих сказках, хотя он вовсе не отличался весёлым нравом. Это я говорю для тех, кто обирает старые книги, дабы настрочить новые, и показать, сколь учёными являются сии легкомысленные с виду Десятки. Так вот! Имя этого самого прево из Буржа одни писали как Пико (задоринка), и от имени его произошли слова picotin (порция, мера), picoter (пощипывать), picorer (клевать), другие как Пито (и отсюда родилось слово pitance – паёк), третьи (кто говорил на лангедокском наречии) – Пишо (отсюда не произошло ничего, достойного упоминания), четвёртые (те, кто владел лангедойлем) – Петио или Петие, пятые (из Лимузена) – Петито, Петино или Петиньо, однако в самом Бурже его именовали просто Пети или Пти (маленький, мелкий). Из этого имени потом образовалась фамилия, род Пети разросся, и потому теперь вы повсюду сталкиваетесь с разными Пети и Пти (что одно и то же), и потому в этой повести мы тоже будем называть нашего прево Пети и никак иначе. Это этимологическое отступление я сделал для того, чтобы пролить свет на наш родной язык и показать, как наши буржуа и прочие граждане обретали фамилии. Но забудем о науке. Этот самый прево, имевший множество имён, собою был не хорош, и к тому же матушка наградила его такой особенностью, что, улыбаясь, он вытягивал губы, как корова, когда та хочет напиться, и подобную манеру улыбаться прозвали при дворе «улыбкой прево». Однажды король, услышав сие выражение от одного из придворных, заметил шутя:
– Ошибаетесь, господа, Пети вовсе не смеётся, просто у него на подбородке маловато кожи.
Смеялся прево или нет, но он как нельзя лучше справлялся со своими обязанностями: он всё видел, всё слышал, и злодеям при нём приходилось не сладко. Как бы там ни было, а он стоил жалованья, которое получал. Что до насмешек, то прево был слегка рогат, что до слабостей – ходил к вечерне, что до благоразумия – слушался Господа, когда мог, что до радости – у него под боком была жена, что до развлечений – он искал, кого бы повесить, и когда его просили доставить подходящего преступника, никогда не подводил; однако спал спокойно, и мысли о злоумышленниках его ничуть не тревожили. Попробуйте найти в христианском мире менее безвредного прево! Нет, не найдёте, все прево вешают или слишком много, или слишком мало, а этот вешал ровно столько, сколько нужно, чтобы оставаться на своём месте, ни больше ни меньше. Законная жена этого доброго прево была одной из самых красивых горожанок Буржа, что поражало не только весь город, но и самого Пети. И часто, направляясь к месту казни, задавал он Господу вопрос, который многажды задавали себе все, кто его знал, а именно: «За что ему, Пети, ему, верному псу и прево короля, дана женщина столь привлекательная и очаровательная, что даже ослы, завидев её, ревут от удовольствия». На сей вопрос Господь не давал никакого ответа, и, можно не сомневаться, у Него были на то свои причины. Однако злые языки в городе уверяли, что, выходя замуж за прево, жена его никоим образом не была нетронутой. Некоторые уверяли также, что она принадлежала не только мужу. На что шутники отвечали, что даже ослам случается забрести в прекрасную конюшню. У каждого была наготове язвительная шутка, так что, потрудись их кто-нибудь собрать, набрался бы целых ворох. Правда, почти четыре четверти из них стоило бы выбросить, ибо у жены Пети, женщины благоразумной, был только один любовник для собственного удовольствия и один муж – для почтения. Много ли нашлось бы во всём городе столь скромных в желаниях жён? Покажите мне хоть одну, и я дам вам один грош или одну пощёчину, на выбор. Вы легко повстречаете таких, у которых нет ни мужа, ни любовника. У некоторых женщин есть любовники, но мужа нет и в помине. У дурнушек, наоборот, муж есть, любовника нет. Но, доложу я вам, сыскать женщин, кои, имея одного мужа и одного любовника, довольствуются двойкой и не пытаются вытянуть тройку, это чудо, слышите, вы, болваны, дурни и невежды! Так вот, зарубите себе на носу имя госпожи Пети и идите себе куда шли, а я пойду своей дорогой.
Госпожа Пети не принадлежала к числу женщин, что вечно суетятся, куда-то бегут, не знают ни минуты покоя, крутятся, вертятся, спешат, опаздывают, болтают без умолку и шумят беспрерывно, и ничто их не удерживает на месте и ни к чему не привязывает, ибо столь легки они на подъём, что, пукнув, уносятся вдаль, как за своею собственной душой. Нет, напротив, жена прево была доброй домоседкой, всегда то в кресле, то в постели, ежечасно, словно ручной подсвечник, готовая к услугам в ожидании упомянутого выше любовника, когда мужа не было дома, и привечающая мужа, когда уходил любовник. Сия редкая женщина не стремилась наряжаться на зависть другим горожанкам. Отнюдь! Она нашла лучшее применение прекрасным дням своей молодости и жила как живётся. Ну, вот вы и познакомились с прево и его славной жёнушкой.