ра и до утра и никак не мог насытиться, ибо она отличалась в любви особыми изысканными манерами, умея страсть как разжечь, так и остудить. То она отталкивала короля, то строила из себя ханжу, и каждый день она была новой, и фантазия её была неиссякаемой, в общем, она вертела королём, как хотела, и при этом и сама никогда не унывала, и его смешила до слёз.
Спустя какое-то время сеньор де Бридоре покончил с собой, отчаявшись добиться её милости, хотя он готов был подарить ей своё имение в Турени. Да, тех старых добрых туренцев, которые дарили земли за один весёлый удар копьём, давно уж и след простыл. Происшествие красавицу опечалило, да вдобавок и духовник вменил ей эту смерть в грех, так что она про себя решила, что впредь, несмотря на то, что её любит сам король, она, дабы уберечь свою душу, будет тайком принимать земли и тайком за них благодарить. Сим способом она заложила огромное состояние, которое снискало ей уважение во всём городе. Но тем самым она не дала погибнуть большому количеству дворян, столь ловко настраивая свою лютню с ними в лад и выказывая этакую изобретательность, что король и не догадывался, как славно она споспешествует счастью его подданных. Она до того пришлась королю по нраву, что ей не составило бы труда убедить его, что потолок – это пол, ибо во дворце Ласточки король только и делал, что возлежал, и уже не понимал, где верх, где низ, а только и делал, что проверял на прочность свою зазнобу, однако бедняга оказался непрочен сам, ибо через любвеобилие своё отправился на тот свет{33}. Хотя разборчивая красавица отдавалась лишь тем придворным, что занимали прочное положение при дворе, и ласки её были редки, словно чудо, завистники и соперницы уверяли, что за десять тысяч экю самый мелкий дворянин может вкусить от королевского стола. Сие было ложь и клевета, и потому как-то раз, поссорившись с Его Величеством, который упрекнул её за оные пересуды, его зазноба гордо заявила:
– Презираю и тридцать тысяч раз проклинаю тех, кто вложил эту ерунду в вашу голову. У меня не было никого, кто не раскошелился бы меньше, чем на тридцать тысяч экю.
Как ни осерчал король, а от улыбки не удержался и, дабы заставить умолкнуть злые языки, пробыл с нею ещё месяц или около того. Тогда небезызвестная девица по имени Анна де Пислё решила, что не быть ей дамой сердца короля, пока не пустит она свою соперницу по миру. И многие желали красавице того же, хотя саму Анну де Пислё выдали замуж за молодого аристократа, который был с нею вполне счастлив, ибо любви и огня в ней было столько, что она могла бы перепродавать их дамам, коим свойственна холодность. Но я отвлёкся.
В один прекрасный день королевская зазноба отправилась за покупками – шёлковой тесьмой, шнурочками, тапочками, воротничками и прочей любовной амуницией. И до того она была собою прекрасна, что каждый, а особенно мелкие чиновники, завидев её, думал, что перед ним распахнулись врата рая. Поблизости от Креста на Трауар{34}, когда её ножка уже спустилась с портшеза на мостовую, красавица вдруг заметила своего мужа. Она мгновенно, будто аспида живого узрела, укрылась за занавеской, что говорит о её доброте, ибо многие знакомые мне женщины не упустили бы случая уязвить собственного супруга и, поправ его законные права, прошествовать мимо него с гордо поднятой головой.
– Что с вами? – забеспокоился имевший честь сопровождать нашу красавицу господин де Ланнуа.
– Ничего, – шёпотом отвечала она. – Просто этот мимохожий – мой благоверный. О, бедняжка, как он переменился! Прежде он походил на обезьяну, а нынче это сущий Иов{35}.
Несчастный адвокат стоял разинув рот, и сердце его таяло при виде обожаемой жены и её прелестной ножки.
Господин де Ланнуа, будучи настоящим придворным насмешником, небрежно ему заметил:
– Будь вы даже сто раз её мужем, это не повод преграждать дорогу.
При этих словах красавица расхохоталась, а бедный муж не только не убил её на месте, а, наоборот, почувствовал, что её смех разбил ему голову, сердце, душу и прочее и прочее, да так, что он пошатнулся и чуть не сбил с ног почтённого старика, который пускал слюни, пожирая глазами королевскую зазнобу. Взирая на прекрасный цветок, который достался ему в виде бутона, а с тех пор распустился, преисполнился благоухания и спеси, и на стан её дивный, адвокат сделался ещё более безумным и больным: никаких слов недостанет, чтобы сие описать, а дабы совершенно понять, до какого исступления он дошёл, надобно самому быть пьяным от возлюбленной, которая вам отказывает. Хотя редко кто попадал в такую переделку, как он. И наш крючок поклялся жизнью, состоянием, честью и всем прочим, что хотя бы раз, но добьётся желаемого и устроит себе пиршество любовное, пропади пропадом все его потроха.
– Ох! Да! Нет! Чёрт меня побери! Она будет моей! Я её муж! Ох, будь я проклят! – так он метался, бил себя по лбу и охал ночь напролёт.
Бывают на свете такие встречи, в кои люди ограниченные не верят, ибо оные происшествия кажутся им сверхъестественными, однако люди с богатым воображением принимают в рассуждение, что выдумать такое невозможно, а значит, это правда. И вот такая чудесная встреча случилась у бедного адвоката на следующий же день после того, как он целую ночь впустую перемалывал свою страсть. Один из его верителей, человек знатный и допущенный в свой час к королю, явился к адвокату с утра и сказал, что ему срочно нужна значительная сумма денег, а именно двенадцать тысяч экю. На что судейский крючок возразил, что, дескать, двенадцать тысяч экю на дороге не валяются и что помимо гарантий и интересов надобен человек, у которого есть свободные двенадцать тысяч, а таковых людей в Париже, как бы ни был он велик, мало и ещё меньше в иных городах и весях, и сие доподлинно известно всем мало-мальски опытным дельцам.
– Должно быть, – заключил адвокат, – вам попался слишком скаредный и неумолимый заимодавец?
– О, да! – услышал он в ответ. – Всё дело в королевской зазнобе! Никому ни слова, но нынче вечером с помощью двенадцати тысяч экю и моего имения Бри я её урезоню.
Адвокат побледнел, точно труп, и вельможа испугался, что дело дрянь. Он только недавно вернулся с войны и знать не знал, что у королевской любовницы имеется в наличии законный муж.
– Как вы побледнели, – только и вымолвил он.
– У меня жар, – пояснил адвокат. – Так это с ней вы договорились о такой сумме?
– Ну да!
– И вы решаете всё с ней напрямик?
– Нет, – отвечал вельможа, – все дела и делишки обделывает одна её побегушка – свет не видывал такой ушлой горничной! Её вокруг пальца не обведёшь, и к её ручкам наверняка что-то прилипает от ночей, позаимствованных у короля.
– Есть у меня один доверенный ростовщик, – не растерялся адвокат, – он сумеет вам посодействовать. Но я и пальцем не пошевелю, и из этих двенадцати тысяч вы и гроша ломаного не получите, коли эта самая горничная не явится прямо сюда и при мне не сложит в мешок сию немыслимую сумму за столь алхимическую услугу! Ей-богу, от такого даже кровь обратится в золото!
– О, куда как лучше взять с неё ещё и расписку! – рассмеялся придворный.
Побегушка без разговоров согласилась на свидание с золотом, и вельможа сам проводил её к адвокату. Дукаты выстроились на столе точно монашки, направляющиеся к вечерне, и порадовали бы даже битого осла, такими прекрасными и сверкающими были эти славные, благородные, свеженькие столбики монет. Однако адвокат выложил их вовсе не для ослов. У служанки дух захватило от сей сияющей картины, она облизнула пересохшие губы и забормотала, замурлыкала себе под нос. Адвокат шепнул ей на ухо золотые слова:
– Это тебе!
– Ха! – вскрикнула она. – Мне отродясь никто так много не давал!
– Дорогая, – промолвил несчастный, – я тебя и пальцем не трону, ты получишь их за сущую безделицу… Твой доверитель не говорил тебе, кто я? Нет? Так знай, что я законный муж той дамы, с коей король распутничает и коей ты прислуживаешь. Отнеси ей эти экю и возвращайся сюда, я отсчитаю тебе твою долю при условии, выполнить которое тебе не составит ни малейшего труда.
Потрясённая побегушка пришла в себя, но ей стало страсть как любопытно узнать, за что ей предлагают двенадцать тысяч. Посему вернулась она очень скоро.
– Вот, моя милая, – сказал ей бедный муж, – двенадцать тысяч экю. На эти деньги можно купить земли, мужчин и женщин, а также совесть по меньшей мере трёх слуг Господа нашего, а потому полагаю, что за эти двенадцать тысяч ты продашь мне не только душу, но и тело со всеми твоими потрохами. Я верю тебе, как законник: я – тебе, ты – мне. И я хочу, чтобы ты немедля пошла к господину, который рассчитывает провести эту ночь с моей женой, и остановила его, сказав, будто сегодня король сам решил пожаловать к ней на ужин, а он пусть со своими прихотями нынче вечером справится как-то иначе. А вместо этого красавца и вместо короля к ней приду я.
– Как это?
– О! Я же купил тебя вместе с твоей хитростью! Стал бы я тебе дважды показывать золото, кабы не верил, что ты придумаешь, как мне заполучить мою жену, поелику в этом случае и греха-то нет! Разве не благое дело – помочь святому соединению двух супругов, ведь их и только их сочетал узами брака священник перед алтарём?
– Что ж, пожалуй, вы правы! Приходите, – согласилась хитрая чертовка. – После ужина я погашу все свечи, и вы сможете насладиться моею госпожой, но при условии, что не пророните ни звука. К счастью, в эти часы она больше кричит, чем разговоры разговаривает, а вопросы задаёт жестами, потому что она страсть как стыдлива и не любит пошлой болтовни, подобно придворным дамам…
– О, возьми, возьми эти двенадцать тысяч, я обещаю тебе ещё два раза по столько же, коли путём обмана заполучу то, что принадлежит мне по праву.
Они договорились о часе, двери, условном знаке, в общем, обо всём. Служанка в сопровождении дюжих молодцов удалилась, погрузив на мула звонкие монеты, отнятые законником у вдов, сирот и прочих бедняг, кои покорно плетутся к маленькому тиглю, в котором переплавляется всё, даже наша быстротечная жизнь. И вот мой адвокат бреется, душится, надевает лучшее бельё, отказывается от чеснока и лука, дабы дыхание было свежим, собирается с силами, завивается, как никогда, в общем, делает всё, что жалкий судейский крючок может изобрести, дабы выглядеть точно разлюбезный кавалер. Он подбоченивается, словно молодой повеса, подзадоривает себя, дабы запастись дерзостью, и пытается как-то преобразить свою отвратительную рожу, но зря старается: от него за версту несёт адвокатом. Прямо скажем, он был не так дальновиден, как прекрасная беломойка из Портильона, которая в один воскресный день, решив прихорошиться для своего возлюбленного, вымыла свой розан, сунула сами знаете куда свой безымянный пальчик, а потом его понюхала.