Когда донна Помадка возвращалась к себе после урока танцев, она обнаружила, что Фаустен по-прежнему сидит на тумбе, а поскольку она была доброй принцессой, то послала ему сто матакенских грошей и каравай весом в семь фунтов. Фаустен поблагодарил её только взглядом, и с этого мгновенья ни он, ни она уже не сомневались, что через месяц они поженятся назло всем законным наследникам Англии, Франции, Италии, Германии, России, Баварии, Саксен-Готы, Саксен-Кобурга, Саксен-Саксонии и прочих государств, которые делали самые выгодные предложения его Высокогорному и Смелейшему Величеству Конфетьеру Двадцать Четвёртому по прозванию Вольный Каменщик.
Эта встреча Фаустена и донны Помадки произошла спустя три месяца после отъезда Её Королевского Высочества принцессы Безызъяны во Францию, где ей надлежало отобрать драгоценности для короны. К тому времени тревоги короля дошли до крайности.
Вернувшись к своей старой матери Тонкопряхе, Фаустен, снова и снова вспоминая прекрасную донну Помадку, испытывал неведомое блаженство и столь сильное, столь настоящее удовольствие, что ему стало ясно: это не сон. Он даже забыл про своё опоздание и про то, что ждёт его дома. Едва он ступил за порог, как мать обрушилась на него со страшной бранью: даже носорог и тот попятился бы, увидев два её грозных зуба. Фаустен застыл от ужаса и потупился, он не мог смотреть на мать, когда она кричала.
Она схватила своё рябиновое веретено, подняла его и сказала:
– На колени!
– Вы убьёте меня? – спросил Фаустен, упав перед ней на колени. – Меня, который никогда вам не перечил, всегда был послушным сыном, безропотно шёл туда, куда вы приказывали, и никогда не говорил вам о своих страданиях…
– Я всё знаю, – прорычала она, – к чему вспоминать, неужели ты думаешь, я забуду, что ты наделал…
Она ещё выше подняла веретено.
– Вы не всё знаете, матушка, – продолжил Фаустен, удивляясь собственной смелости, – вы не знаете, что я полюбил инфанту Матакена.
– Ах, сын мой, дорогой мой, – старая Тонкопряха положила веретено на кресло и подняла Фаустена с колен, – это совсем другое дело, ты должен на ней жениться…
– А как? – спросил удивлённый сын…
Тонкопряха села у огня, забыв о деньгах и о веретене, и уставилась на пламя.
– Фаустен!
– Да, матушка.
– Сколько ты принёс?
– Две тысячи матакенских ливров.
– Где они?
– Вот, матушка…
– Иди и приведи сюда королевских каменщиков и главного зодчего…
Фаустен отправился за королевским зодчим, и тот пришёл, хоть и очень удивился, узнав, что его зовёт старая пряха, сын которой ходит в обносках. Но этот зодчий был человеком крайне любопытным, а к тому же зодчие больше всего на свете хотят строить, и потому он самолично последовал за Фаустеном, велев своим людям прислать сотню каменщиков к старой Тонкопряхе, живущей на вершине горы, над деревней Кошачий Сток.
Старуха попросила возвести на месте её хижины, в которой ей стало тесновато, дворец, похожий на сарацинскую Альгамбру, с балкончиками, внешними галереями, колоннами, и чтобы всё было из мрамора, крепко и надёжно, потому как ей не по вкусу дешёвая современная архитектура. Она говорила очень непринуждённо, и зодчий почёл своим долгом заметить, что её замысел обойдётся в несколько сотен миллионов…
– Неважно, – отвечала Тонкопряха, – хочу лишь предупредить, что платить буду только бриллиантами. Мой сын знает секрет их изготовления, прошу вас всё нарисовать и подсчитать; и вот примите в знак нашей признательности за то, что вы не станете медлить и затягивать исполнение моего заказа. Думаю, мой дар придаст вам смелости.
С этими словами она приподняла кончиком своего веретёна камень, лежавший перед очагом, достала из-под него довольно красивый бриллиант и отдала зодчему.
Зодчий поспешно воротился в город, переоделся и явился ко двору, где в тот вечер был большой приём. Зодчий, которому король в день окончания строительства королевского дворца даровал титул барона, пользовался правом являться к Его Величеству в разное время дня. В перерыве торжественного представления, когда король взял его под руку и подвёл к оконной нише, чтобы поговорить о строительстве, зодчий рассказал не таясь, что в двух милях от столицы, в деревне Кошачий Сток, живёт молодой человек, умеющий делать бриллианты, и в доказательство слов своих поведал о заказе Тонкопряхи и показал камень, который она дала ему вперёд. Его Величество тут же вызвал королевского ювелира и, как только тот прибыл, заперся с ним в кабинете. Это совещание выглядело так, словно король намерен заказать драгоценности к свадьбе принцессы Помадки, и по этому поводу члены дипломатического корпуса обменялись кисло-сладкими предположениями. Ювелир заверил короля, что бриллиант Тонкопряхи безупречен по своей чистоте и ничем не отличается от тех, что добываются в азиатских копях. Конфетьер немедля велел подать свой высокогорный экипаж и пустился в путь, к великому изумлению королевы и придворных, которые вопреки обыкновению не знали, в чём дело. Король пожелал, чтобы в поездке его сопровождал один только главный зодчий.
– Матушка, где ваш сынок? – спросил Король, войдя в хижину.
– Прошу прощения, сударь, а вы кто будете?
– Я король Матакена.
Старуха поклонилась и ответила:
– Мой сын, Ваше Величество, уехал в горы Гулистана, дабы собрать всё необходимое для изготовления бриллианта, и он вернётся не раньше, чем через неделю…
Король задумался.
– Так это правда, что он умеет делать бриллианты?
– Это такая же правда, сир, как то, что вы король Матакена и отец подданных ваших.
К старости король Конфетьер стал скуповат, для государя это недостаток великий и непростительный. И потому старая Тонкопряха, которая отправила Фаустена в Гулистан, чтобы он купил там бриллиант на две тысячи ливров, вырученные за пряжу, сразу поняла, что сможет королевской скупостью воспользоваться. Благодаря проницательности своей она уже угадала государственную тайну относительно стразов и проникла в тайные тревоги Конфетьера, ибо глаза у неё были волшебные и оттого такие необыкновенно сверкающие.
До возвращения Фаустена Конфетьер Двадцать Четвёртый пребывал в великом нетерпении. Он навёл справки о его семье и, если бы не строгие правила этикета, поселил бы старую и страшную пряху прямо во дворце. Он хотел даже предложить ей место при дворе, но не знал, на какую должность её определить. Мать человека, умеющего изготовлять бриллианты, человека, который, весьма вероятно, сможет сделать камень величиной со страусовое яйцо, не может занимать подчинённое положение, а если он назначит её фрейлиной королевы, то знать возмутится и поднимет шум… Он хотел тайком дать ей место наставницы королевских детей, однако о воспитании Фаустена ходили столь дикие слухи, что это могло поставить под вопрос будущее королевского семейства; король долго колебался между скупостью и судьбой Конфетьеров, но, надо отдать ему должное, скупость всё же проиграла.
Он выставил на дороге между Кошачьим Стоком и своим дворцом трёх стражников, чтобы те как можно скорее сообщили ему о возвращении Фаустена. Все эти приготовления, а также озабоченный и деловой вид короля привели к тому, что двор и город уверовали, будто появился новый претендент на руку принцессы Помадки. Пошли пересуды, новость передавалась из уст в уста и дошла до инфанты. Первая подавальщица тазика для умывания сообщила ей на ушко, что все только и говорят о скором прибытии юного принца, который, вместо того чтобы просить её руки через посла, инкогнито появится во дворце и сам сделает ей предложение. Её Высочество принцесса Помадка нашла, что это намного более вежливо и любезно, чем обыкновенные королевские порядки.
Наконец Фаустен вернулся домой с довольно большим бриллиантом, купленным за две тысячи матакенских ливров. Тонкопряха, поджидавшая сына, тут же спрятала сына в хлебный ларь, чтобы король прознал про его возвращение, только когда ей того захочется.
Когда стемнело, она сказала Фаустену:
– Мальчик мой, король верит, что ты владеешь искусством изготовления бриллиантов, он, конечно же, попросит тебя не заниматься этим ремеслом нигде, кроме как в его государстве…
Услышав эти слова, стражник, следивший за хижиной, стражник, которого старуха отвлекла, когда заслышала, как её сын шагает к дому, сказав: «Сын придёт вон с той стороны… Пойдите, посмотрите», и отправила его вниз, к деревне, так вот этот стражник, услышав в хижине голоса, сказал старухе своим грубым и низким голосом:
– Вы меня обманули, вы говорите с вашим сыном, король приказал нам схватить его…
– Прошу прощения, господин стражник, – сказала старуха, – это я с моим котом разговариваю…
И она принялась ласкать своего пушистого ангорского кота, за которым она как-то посылала своего сына в Гулистан, описав шёрстку, пятнышки и мяуканье, ведь мяукал он по-особенному, а хвост его мог бы послужить метёлкой, если бы таковая вдруг потерялась.
– Котик, Мурлыка, – продолжила старуха, – король захочет заставить тебя делать бриллианты…
И так, делая вид, что говорит с котом, она объяснила сыну всё, что было надобно.
– Он тебя запрёт… Но коли так, постарайся, чтобы он запер тебя как можно ближе к инфанте, потому что она очень любит красивых котов, ей захочется видеть тебя, но следует принарядиться, чтобы ты чувствовал себя котом достойным и уверенным, милым и чистокровным ангорским котом. И даже если ты не сумеешь сделать бриллианты, она тебя от себя не отпустит…
При этих словах Фаустен, чьё разумение отточилось благодаря путешествиям и встречам с разными людьми, кашлянул, желая дать знать своей матери, что он понял всё, что она желала ему сказать; и тогда стражник, рассудив, что ни старуха, ни кот так не кашляют, ворвался в хижину, забрал Фаустена и препроводил его к Конфетьеру Двадцать Четвёртому столь незамедлительно, что мать только и успела сказать:
– Будь осторожен, сынок.
– Ты сын Тонкопряхи? – спросил король.
– Да, Ваше Величество.