— Э-э-э... что ты делаешь?
— Ты ведь об этом думала, да?
— Я...
Она не отрицала, и я помнила, как Дакота на меня смотрела. Я скинула джинсовые шорты. Теперь мы обе были почти раздетыми в крохотной ванной. У нас был один комплект белья на двоих.
— Я никогда раньше не пробовала с девушкой, — сказала я. — А ты?
Ее голос был непривычно тихим:
— Н-нет.
— Тебе любопытно?
Моя рука скользнула в промежность и погладила трусики. Дакота заморгала.
— Что с твоей ногой?
Я забинтовала ее, но на белой ткани проступили розовые пятнышки.
— Поранилась на тренировке, — ответила я и приблизилась.
— Это ведь не шутка? Ты меня не разыгрываешь?
Я медленно взяла ее за руку, которой она прикрывала киску, и положила себе на грудь.
— Просто потрогай. Посмотрим, как это.
Она замерла, но не отстранилась. Моя рука опустилась ей на талию, скользнула по бедру. Кожа была нежной, как у ребенка: скорее всего, Дакота постоянно пользовалась кремом, чтобы загар не повредил. Она робко погладила мою грудь, пальцы задели сосок, как перышки. Я шагнула к ней, коснулась губами щеки, шеи. Она сдалась. Мы начали целоваться. От вкуса ее губ у меня в животе забурлило. Мы не обратили внимания.
— Я не лесбиянка, — прошептала Дакота. — Просто хочу попробовать.
Я заткнула ее поцелуем с привкусом «Тик-така», который она съела чуть раньше. Язык Дакоты танцевал у меня во рту, теплый, влажный и гибкий. Пульсировал от страсти. Мне хотелось влезть в нее через этот маленький жаркий рот, вылизать изнутри и выползти из киски, словно младенец-переросток, разорвав влагалище, сломав тазовые кости, сместив бедра. Мой живот снова забурлил, предвкушая человечину. Матка горела огнем.
Сняв с нее бюстгальтер, я пробежала пальцами по трепещущим пышным грудям, и Дакота застонала. Ее язык все еще был у меня во рту. От податливости ее плоти, запаха феромонов, вкуса ее десен траходемон возбужденно захрипел. Страсть сделала меня нетерпеливой. Мои зубы нежно сомкнулись вокруг ее быстрого языка, и я втянула его глубже, а затем укусила изо всех сил.
Крик Дакоты оглушил меня. Я почувствовала кровь, густой, соленый вкус, от которого сердце заколотило в ребра. Она попыталась меня оттолкнуть, но я обняла подругу, прижав ее руки к бокам. Дакота была тяжелей меня, но я была гимнасткой и чирлидершей, а она редко занималась спортом.
Дакота попыталась отвести голову, но я сжала зубы сильней. Она завизжала и содрогнулась, кровь побежала по ее подбородку. Дакота врезала коленом мне в пах, и я отшатнулась, сложившись от боли. По ее пылающему лицу покатились слезы, из горла вырвался булькающий крик, она бросилась к двери. Я схватила ее за волосы, втащила обратно в ванную. Дакота поскользнулась на окровавленной плитке и упала на меня. Я устояла, но она рухнула на пол, чуть не ударившись головой об унитаз. Я подняла сиденье, обхватила ее голову обеими руками и сунула в чашу. Ванная пульсировала. Дакота пиналась и царапалась — ногти сдирали кожу с моих предплечий. После третьего удара о край унитаза кровь из разбитого лба забрызгала чашу и окрасила воду алым. Ужас придал Дакоте сил, она встала, молотя руками воздух, и оттолкнула меня назад. Я врезалась в стену из гипсокартона так, что оставила на ней вмятину. В позвоночнике щелкнуло от удара. Кровь из раны на лбу залила Дакоте глаза, ослепляя. Она потащилась к выходу из ванной, пуская ртом кровавую пену. Добралась до двери, когда я встала.
У раковины была подставка для зубных щеток, еще на ней лежали расческа и ножницы из нержавейки. Я схватила их. Зажала в кулаке, так что наружу выступали только лезвия. Убедившись, что они лишь немного разведены, метнулась к Дакоте, когда она открывала дверь. Лезвия вонзились ей в правое плечо и застряли. Она врезалась в дверь, задрожавшую от удара. Снова упав, Дакота схватилась за дверную ручку, но та выскочила из скользких от крови пальцев. В адреналиновом бешенстве я повернулась к унитазу, подняла крышку бачка и ударила Дакоту в темя. Звук был такой, словно раскололи орех, и она рухнула на пол. Ее конечности подергивались, изо рта текли слова, которые я не могла разобрать. Она попыталась подняться, но только перевернулась на спину. Я подняла тяжелую крышку над головой, замахнулась так, что край почти коснулся моих лопаток, и обрушила ее на прекрасное лицо Дакоты.
Удар был жутким. Нос своротило набок, хрящи содрало, обнажив комок кровавых соплей. Крики оборвались, глаза закатились, веки трепетали как крылышки мотыльков. Я била снова и снова, и траходемон хихикал и хлопал в ладоши, глядя, как лицо Дакоты превращается в алый фарш с осколками костей. Я решила, что это куда эротичней, чем ее трахать. Я уничтожала нечто столь милое и чистое, губила юность и красоту, крала жизнь девочки-подростка, забирала ее навек. Теперь в ней проступило иное очарование. Она стала шедевром разрушения, картиной Пикассо, сгорающей в мусорке. Я била, била и била ее. Лицевые кости треснули, показались зубы, скулы превратились в кашу, один глаз вылетел из глазницы, лобная кость провалилась, стала видна серая губчатая масса...
Я обо всем забыла.
Теперь Дакота выглядела просто кошмарно. Уронив крышку, я наклонилась и сунула язык в неровную вмятину, чтобы попробовать ее мозга.
Кусок черепа отломился, дыра расширилась, я присосалась к ее лицу в пародии на французский поцелуй. Мозг оказался пористым и солоноватым. Я поцеловала красное месиво и всосала вылетевший глаз — так, что натянулись зрительные нервы. Затем коснулась ее губ. Они были широко открыты — челюсть своротило набок. Потребовалось время, чтобы разжевать нижнюю губу. Она была шелковистой на ощупь, но неподатливой, пришлось ее откусить, а потом размолоть коренными в кашицу, которую я смогла проглотить.
Я была вынуждена использовать обе руки и всю силу, чтобы вытащить ножницы у нее из плеча. От рывка лицо Дакоты превратилось в омерзительный пазл. Я знала, что должна найти инструменты получше, вырезать из нее куски мяса и убираться к чертям как можно скорее, но на меня напал голод, и он был глух к доводам разума. Каждая клеточка тела изнывала от ужасного желания. Я не могла уйти из ванной, пока его не утолю.
Ножницы были крепкими и острыми. Срезая лоскутки с разбитого лица, я совала их в рот и почти сразу глотала, набивая утробу. Перерезала глазной нерв и, положив глаз на ладонь, рассекла его надвое. Проглотила обе половинки. Доела верхнюю губу и одну щеку, покатала на языке кровь, как шлюха — сперму. Оставив лучшее на потом, я закрыла ножницы и воткнула их в дыру на ее лбу, погрузив в мозг. Раскрыла, повращала и вытащила под углом. Лезвия блестели от серого вещества.
Сомнений и колебаний не осталось. Я больше не спрашивала себя, что делаю. Отдалась во власть первобытного инстинкта — убивала, чтобы насытиться, чтобы выжить. Голод изгнал из головы все прочие мысли, оставив одну.
Лезвия вошли мне в рот, а потом вышли — чистые и блестящие.
Открылась входная дверь.
30
— Дакота? — раздался голос, — Подойди, забери у меня продукты.
Моя машина стояла на подъездной дорожке. Мать Дакоты знала, что дочка дома с кем-то еще. Я не ожидала, что она вернется так скоро. Неужели ушла с работы пораньше? Сколько я провела в ванной?
Тело не слушалось, несмотря на желание бежать. Я все еще сидела на трупе ее мертвой дочери в алой луже, перемазанная кровью, и жевала кусочек мозга, словно ириску. Мир замер.
Я услышала, как она поставила сумки на столик. Звякнули ключи.
— Дакота, забери у меня продукты. Мне еще нужно заехать за твоей сестрой.
По крайней мере, малышки с ней не было. Мысль о пожирании свежей, мягкой плоти возбуждала, но у меня хватало проблем и без путающейся под ногами мелкой пискли. Мои губы зашевелились, рот не поспевал за мыслями. Времени на план не было. Осталось импровизировать
Я встала и медленно открыла дверь, прислушиваясь к шуршанию пластиковых пакетов. Она была на кухне. Довольно далеко от ванной, но оттуда открывался весь коридор. Подняв голову, она бы увидела, как я вбегаю в комнату Дакоты. Там можно было выпрыгнуть из окна.
Времени на умывание не осталось. Я посмотрела на свою одежду на полу. Крови на ней почти не было, учитывая все случившееся. Я надела футболку и влезла в шорты так быстро, как только могла. Сунула бюстгальтер в задний карман, чтобы не оставлять улик, но, взглянув на стены, шкафчик и унитаз, поняла, что мои отпечатки повсюду.
Перед глазами закружились картины мрачного будущего. Проклятье.
Я не могла оставить место убийства в таком состоянии.
Сжав ножницы, я прислонилась к стене и выровняла дыхание, что бы руки не дрожали так сильно, а потом метнулась в комнату Дакоты — ее мать подняла голову на звук.
— Кто это? — спросила она.
Наверное, что-то заметила, но в коридоре было темно. Она приближалась, я слышала ее шарканье. Крепче сжала окровавленные ножницы. Ванная была перед спальней, в ней горел свет, а дверь стояла настежь. Я не слышала ничего похожего на крик ужаса, который сорвался с губ этой женщины. Кошмарный вопль убеждал, что есть вещи хуже смерти. Он прокатился по коридору, когда я на цыпочках вышла из комнаты, истекая кровью, занеся ножницы для удара, как балерина, готовая к последнему па.
Я шагнула ей за спину, когда она упала на колени, тихонько поглаживая мертвую дочь, словно хотела смахнуть окруживший их ужас. Ее прерывистое дыхание напомнило мне о том, как умирала Кейтлин. Это меня завело, страх превратился в адреналин, побег — в бой. Я приблизилась, вдыхая запах ее пота, от которого першило в горле. Повернулась, опустив руку, чтобы исподтишка вонзить ножницы ей в бок.
Когда я наклонилась, она обернулась и закричала.
Вопль напугал меня, и я отшатнулась вместо того, чтобы ударить. Она встала — воплощение отчаяния, слез и страха. Я попыталась подстроиться под нее. Затряслась, смаргивая слезы. Как и Дакота, я вся была в крови. Она не могла определить, что эта кровь чужая — не с первого взгляда. Я не хотела затягивать розыгрыш лишь чтобы мать Дакоты мне поверила и я смогла нанести смертельный удар.