— Выходи, — сказала я.
Она дрожала, но не шевелилась. Ахнула, когда я вошла в кабинку, схватила ее за хвостик и вытащила наружу. На шортах девочки расплылось пятно мочи, и она заплакала, не пытаясь дать сдачи. Я швырнула ее на пол, убрала пистолет в сумку и достала один из канцелярских ножей с новым лезвием. Вцепилась ей в волосы, запрокинула девчонке голову и принялась кромсать, пока она елозила подо мной, пытаясь вырваться. Лезвие оставило несколько ран у нее на лице, открыв остатки детского жира на щеках, порезав лоб и уши. Пытаясь защититься, девочка вскинула руки ладонями вверх, и я искромсала их. Сунула лезвие в одну из ее ноздрей и дернула, разрезав надвое. Вскоре ее лицо превратилось в кровавое месиво. Отшвырнув канцелярский нож, я достала из сумки провода, подняла девчонку на ноги, впечатала в раковину, так что она сложилась пополам. Я связала ей руки кабелем и развернула лицом ко мне. Девчонка зажмурилась, визжа, ее кровавое лицо заполнило кадр.
— Я тебя отпускаю. Иди и скажи полиции, что у меня здесь еще две заложницы. Поняла?
Девчонка рыдала так сильно, что не могла говорить.
— Кивни, если поняла.
Она кивнула.
Я отпустила ее, и чирлидерша выбежала наружу, едва не споткнувшись на пороге. Я захлопнула дверь, соображая, чем ее можно забаррикадировать. Принесла замок и цепь — на двери с моей стороны поблескивала металлическая ручка, но закрепить цепь было негде. Мусорка слишком легкая, покатится от первого рывка.
К черту.
Я достала из сумки пистолет, согнувшись, когда живот пронзила резкая боль. На секунду я подумала, что меня подстрелили или ударили ножом, и крутанулась на месте, ища нападавшего, но его не было. Почувствовала когти на стенках матки и поняла, что враг — внутри.
— Не сейчас!
Собрав все силы, я подошла к закрытой кабинке и пнула дверь, слыша всхлипывания двух девушек.
— Открывайте, или я начну стрелять. Пули порвут эту дверь, как бумагу.
Я дала им пару секунд. Задвижка щелкнула, и дверь медленно открылась внутрь. Девчонки стояли на унитазе, обняв друг друга и дрожа. Одна была крепенькой блондинкой, другая костлявой черной с косичками. У обеих не было груди и макияжа. Я их знала. Они были моими ровесницами и ходили со мной почти на все занятия, но оказались недостаточно популярными, чтобы я запомнила их имена.
— Вон, — сказала я.
Они осторожно слезли с унитаза. Снаружи кто-то кричал в мегафон.
Девушки вышли из кабинки, и я заставила их сесть на пол, спина к спине. Обмотала их цепью, так туго, как могла, и скрепила концы замком. Девчонки рыдали, но не сопротивлялись и не пытались выхватить пистолет. Я встала, восхищаясь трофеями.
— Что за день, дамы. Что за день.
Траходемон вгрызся в меня, и я скорчилась. Внутри словно вращалось лезвие блендера. Я представила звереныша в виде торнадо. У меня еще оставалось немного кишок Дакоты, так что я вытащила их из сумки и сожрала за пару укусов. Рыгнула и почувствовала во рту привкус желчи. Живот свело, и мне пришлось сесть. Из парка долетел властный мужской голос, усиленный и искаженный. Убеждал в возможности мирного разрешения ситуации, говорил, что мне не причинят вреда, если я отпущу девочек. Я едва разбирала слова. Они словно выстроились в другом порядке, или говоривший разрывался между английским и незнакомым мне иностранным языком. Голос глушили помехи, и чем больше я слушала, тем громче красный шум звучал в моей голове. Алая лужа на полу — там, где я порезала рыжеволосую, — расползалась все дальше. Кровь, как ручьи из озера, струилась по трещинкам в плитках, чертила узоры. Я пыталась расшифровать их. Под кафелем пульсировала земля.
Я повернулась к черной девчонке и внезапно поняла, что это Кейтлин.
— Каково это? — спросила я.
Она всхлипнула:
— Ч-что?
— Быть мертвой. Каково это — быть мертвой?
Кейтлин повесила голову и заплакала. Рядом с ней в цепях сгорбился ее отец, форма чирлидерши смотрелась на нем странновато. Я засмеялась.
— Эй, мистер Блэкли. Может, трахнемся еще разок? По старой дружбе.
Он тоже заплакал, как девчонка.
— Времени мало, — сказала я, чувствуя шевеление в животе. — Ребенок на подходе.
Словно напоминая о себе, траходемон повернулся еще раз, вонзая раскаленные ножи в утробу. Моя киска сжалась, и я почувствовала, как из нее что-то льется. Повернулась набок в надежде уменьшить боль, а когда она улеглась, открыла глаза и увидела отца — в цепях, рядом с изуродованным трупом Эми. Он был голым, его член встал, на головке выступила капелька кровавого предсемени.
— Есть хочешь? — спросила я.
Он не ответил.
Мои глаза наполнились слезами, хотя я ничего не чувствовала. Разрыдавшись, я заметила, что скованные чирлидерши следят за каждым моим движением. Им так хотелось стать мной. Я задалась вопросом: что бы они отдали за возможность надеть мою кожу?
Решила воспользоваться мачете, раз уж принесла, но, когда достала его из сумки, увидела, что оно ржавое и в пятнах травы. Я грохнула его на пол, и девчонки вздрогнули.
— Фунт мяса, — сказала я, ни к кому особо не обращаясь. Даже не знала, что это значит.
— Пожалуйста... — взмолилась одна.
Я не понимала, черная или блондинка. Их маленькие тела сплавились в содрогающуюся двухголовую и четвероногую массу. Я расстегнула ножны и достала охотничий нож. На нем еще была кровь Эми. Я гадала, будут ли черные куски на вкус отличаться от белых. Посмотрела на этих сиамских близнецов и поняла, что возбуждена настолько же сильно, насколько голоден траходемон. Я знала, что эти мелкие сучки тоже хотели меня трахнуть. Они были скованы, как рабыни из порнофильмов. Боже, да они умоляли меня об этом — стоило лишь взглянуть на их одежду.
Я встала на колени и двинулась к блондинке. В руке сверкал нож. Я чувствовала, как мобильник покачивается на груди, и улыбнулась при мысли, что эфир еще не закончился. Это была моя последняя битва, конец драмы одной актрисы. Я надеялась, что все это видят, потому что хотела распотрошить девчонок живьем. Выгрызть из них органы и трахнуть себя их костями. Вот шоу, которого заслуживали все опарыши этого мира.
Когда я попыталась встать, боль молнией ударила от живота до промежности, раскололась надвое, хлынула по ногам, сворачивая кровь в венах и парализуя мышцы. Я упала на колени к блондинке, рыгая от тошноты. Голова шла кругом. Боль взорвалась внутри, как бомба из гвоздей и зубов. Я каталась но ногам девчонки, ее крики оглушали. Впрочем, было ясно: кричит не она. Траходемон использовал ее как микрофон. Хотел, чтобы я слышала его, несмотря на помехи.
День блаженства и красоты кончился. Осталась только агония. Уютный кровавый пузырь лопнул, защитная оболочка рассыпалась в прах. Я прислонилась к девчонке и выронила нож, чтобы расстегнуть джинсы. Сбросила кроссовки и начала ритмично дышать, как в фильме про тренинг для беременных, который мы смотрели на уроке мистера Блэкли. Стянув джинсы с бедер, я обнаружила, что трусики промокли от крови. Выпуталась из них и снова прислонилась к девочке, упершись в пол широко раздвинутыми ногами.
Неважно, что роды начались на несколько месяцев раньше. Ребенок был необычным.
Я тужилась, но вместо того, чтобы почувствовать, как траходемон выскальзывает наружу, ощутила, что он забирается вглубь, противясь моим попыткам вытолкнуть его и освободиться.
Он не хотел появляться на свет.
Но я не могла оставить его внутри. Когда мы попадем в тюрьму, там не будет человечины и он прогрызет меня насквозь. И это только одна из проблем. Главная тревога осталась неизменной со дня, когда я увидела розовую точку на аппликаторе.
Я не хотела быть беременной малолеткой.
Хуже стыда нельзя было и представить. Ничто бы не сравнилось с позором от этого открытия — неминуемого, как только меня арестуют. Отец не выдержит. Учителя начнут смотреть сверху вниз, друзья шептаться у меня за спиной. Несмотря на постоянные мысли о самоубийстве, я была сильной молодой женщиной. Но этого бы не пережила. Просто сломалась бы.
Я снова стала тужиться, вжимаясь в близняшек.
Протестуя, траходемон начал кромсать меня, как я рыженькую, которую отпустила. Когти, острые, словно бритвы, полосовали стены матки, крохотные зубки отрывали полосы мышц. Его не волновало, умру ли я. Он мог выжить потому, что уже готов был родиться, но сопротивлялся, чтобы меня позлить. Если не предпринять мер, траходемон прогрызет путь наружу.
Выбора не было.
Все тринадцать дюймов стали вошли в живот.
Я использовала оставшиеся силы, чтобы направить нож, погружая его в раздутый живот, где спрятался траходемон. Внутренности пронзила боль, но она не значила ничего по сравнению с укусами мелкого монстра. Они прекратились. Он заметался по матке, пытаясь уклониться от лезвия, которое я опускала снова и снова. Я почувствовала его ужас и засмеялась, когда услышала мольбу. Траходемон впервые назвал меня мамочкой и просил сохранить ему жизнь. Умолял, как остальные: пожалуйста, тебе необязательно это делать, не убивай меня. Это было так смешно, что я расхохоталась. Била и била. Тело онемело, чтобы защитить себя и помочь раз и навсегда уничтожить чудовище. Судороги нахлынули как оргазм. На языке были кровь и желчь. Моя утроба зияла. Я рвала пляшущего демона, а девчонки визжали и плакали в ужасе и восторге перед антирождением.
Я едва заметила, когда в туалет зашли другие.
Раздались приглушенные крики. Я увидела синие брюки и широкие ремни с кучей болтавшихся на них штуковин. Гладкие, начищенные туфли прошли по крови. Как ее много. Появились люди в белом, мою опору убрали. До меня донесся лязг цепей и сладкие рыдания девочек.
Слова гудели, как мухи.
— О господи...
— ...сумасшедшая сука.
— Уведите этих двоих...
Один из мужчин в синих брюках бросился к кабинке, и струя блевотины ударила в унитаз. Я рассмеялась, но услышала только бульканье в горле. Все стало резче и ярче, чем нужно. Глаза болели, и я зажмурилась. Открыла их се