Но этот концерт произвел на меня впечатление, потому что тогда я впервые в жизни испытал боязнь сцены.
Черт побери, приятель, я готов был обосраться.
Сказать, что я нервничал перед выступлением, – всё равно, что говорить, будто атомный взрыв – это немножко больно. Я, черт возьми, полностью оцепенел, когда выходил на сцену. Я вспотел. Во рту было суше, чем на мормонской свадьбе. Ноги онемели. Сердце стучало. Руки дрожали. Я буквально сам себя довел. В жизни не испытывал ничего подобного. Помню, как выпил перед выступлением пол-литра пива, чтобы успокоиться, но это не помогло. Я бы выпил литров десять, если бы денег хватило. В итоге прохрипел пару песен, а потом накрылась одна из колонок. И мы свалили домой. Я не рассказал своему старику про колонку, просто поменял сгоревший динамик на рабочий из его радиолы.
Сказал себе, что куплю ему новую, когда получу работу. А было очень похоже на то, что мне придется искать работу, потому что, судя по концерту в пожарной части, карьера в музыкальной индустрии мне не светила.
Через пару дней я решил завязать с пением.
Помню, как сказал Гизеру в пабе: «С меня довольно, чувак, это ни к чему не приведет».
Гизер нахмурился, стал перебирать пальцами. А потом печально произнес: «Мне на работе предложили повышение. Я буду третьим по значимости сотрудником бухгалтерии».
– З-значит, это конец, да? – сказал я.
– Похоже, что так.
Мы допили, пожали друг другу руки и пошли каждый своей дорогой.
– Увидимся, Гизер, – сказал я.
– Не волнуйся, увидимся, Оззи Зиг.
Тук-тук.
Я просунул голову между штор в гостиной и увидел какого-то странного парня с длинными волосами и усами, который стоял у двери. Это что еще, на хрен, за дежавю? Но нет. Несмотря на длинные волосы и усы, парень был совсем не похож на Гизера. Он выглядел как… бездомный. Рядом с ним стоял еще один парень – с длинными волосами и приподнятой, как у хорька, верхней губой. Но он был повыше и немного похож на… Нет, не может быть. Только не он. Позади них на улице стоял старый синий фургон «Коммер» с огромной ржавой дырой над колесной аркой и потертой надписью «Mythology» на боку.
– ДЖОН! Открой дверь!
– Открываю!
Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я ушел из Rare Breed. Мне стукнуло двадцать, и я оставил надежду стать вокалистом группы или хотя бы выбраться из Астона. Со своим аппаратом или без него – это всё равно не произойдет. Я убедил себя, что нет смысла даже пытаться, потому что у меня всё равно не получится. Как не получалось со школой, с работой и со всем, за что я брался… «Из тебя не выйдет вокалиста, – говорил я себе. – Ты даже на инструменте не умеешь играть, на что тебе надеяться?» Так что дом номер 14 на Лодж-роуд превратился в крепость жалости к себе. Я уже поговорил с мамой о том, чтобы она снова попробовала устроить меня на завод «Лукас». Она обещала посмотреть, что можно сделать. А еще я попросил владельца «Ringway Music» снять мое объявление «Оззи Зиг ищет группу». Идиотское имя, черт возьми, – Гизер был прав. Так что не было никакого объяснения тому, почему два волосатых парня стоят у меня на крыльце в девять вечера во вторник. Может, это приятели Гизера? Они как-то связаны с Rare Breed? Ничего не понятно.
Тук-тук. Тук-тук.
Тук-тук-тук-тук.
Я отодвинул защелку и открыл дверь. Неловкое молчание. Потом тот, что пониже и погрязнее, спросил: – Ты… Оззи Зиг?
Прежде, чем я смог ответить, тот, что повыше, наклонился вперед и, прищурившись, уставился на меня. Теперь я точно вспомнил, кто это. И он тоже меня узнал. Я замер. Он закряхтел. «Ой, черт возьми, – сказал он. – Это же ты».
Я не мог в это поверить. У меня на пороге стоял Тони Айомми: красавчик, который учился на год старше на Берчфилд-роуд. Тот, что однажды принес в школу электрогитару, которую ему подарили на Рождество, после чего учителя лезли на стену от шума. Я не видел его около пяти лет, но много слышал. После окончания школы Тони стал легендой Астона. Все ребята знали, кто он такой. Если и хочешь играть с кем-то в группе, то это с Тони. К сожалению, обоюдных чувств он ко мне не испытывал.
– Ладно, Билл, – сказал он парню, похожему на бомжа. – Мы только время теряем. Пойдем.
– Погоди, – сказал Билл. – Кто это такой?
– Скажу тебе одно: его зовут не Оззи Зиг. И он не вокалист. Его зовут Оззи Осборн, и он идиот. Давай, валим отсюда.
– Подождите минутку, – вмешался я. – Откуда вы узнали этот адрес? Откуда вы узнали про Оззи Зига?
– «Оззи Зиг ищет группу», – пожал плечами Билл.
– Я просил их снять это объявление несколько месяцев назад.
– Тогда сходи и попроси еще раз, потому что оно висело там сегодня.
– В «Ringway Music»?
– На витрине.
Я старался не выглядеть слишком довольным.
– Тони, – сказал Билл, – почему нам не дать этому парню шанс? Он вроде нормальный.
– Дать ему шанс? – Тони уже потерял терпение. – Он был школьным шутом! Я не буду играть в группе с этим гребаным идиотом.
Я не придумал, что сказать, поэтому просто стоял, уставившись в землю.
– На безрыбье и рак рыба, Тони, – прошипел Билл. – Поэтому мы и здесь, так?
Но Тони только фыркнул и отправился обратно к фургону.
Билл покачал головой и пожал плечами, как бы говоря: «Прости, приятель. Но я ничего не могу сделать». Похоже было, что все этим и кончится. Но вдруг что-то привлекло мое внимание. Правая рука Тони. С ней было что-то не так.
– Черт побери, Тони, – сказал я. – Что у тебя с пальцами, чувак?
Оказалось, я был не единственным, кому нелегко давалась работа после окончания школы в 15 лет. Пока я травился дихлорметаном у аппарата для удаления смазки, Тони работал подмастерьем у обработчика листового металла. Позднее он рассказал мне, что даже научился пользоваться электрической сваркой.
Гребаная смертельная штука, эта сварка. Самая большая опасность – подвергнуться ультрафиолетовому излучению, которое, моргнуть не успеешь, буквально расплавит тебе кожу или прожжет дыру в глазу. А еще можно умереть от удара током или отравиться токсичными веществами, которыми обрабатывают листы против ржавчины. Днем Тони занимался сваркой, а по вечерам играл в клубе в группе под названием Rocking Chevrolets и ждал своего большого прорыва. Он всегда был талантлив, но благодаря ежедневной зубрежке всех песен Чака Берри, Бо Диддли и Эдди Кокрана стал просто настоящим мастером. В конце концов его заметил какой-то агент и предложил постоянную работу в группе в Германии, так что Тони решил бросить работу на заводе. Он думал, что у него наконец все пошло как по маслу.
Как бы не так.
В последний день работы в мастерской парень, который должен был прессовать и резать металл перед сваркой, не явился на смену. Так что Тони пришлось делать это самому. До сих пор точно не знаю, что произошло – Тони не умел как следует пользоваться аппаратом, или тот был сломан, или еще что-то, – но гребаный тяжелый металлический пресс обрубил ему кончики среднего и безымянного пальцев на правой руке. У меня до сих пор мурашки по коже, когда я об этом думаю. Представьте себе эту ужаснаю сцену: кровища, вой, Тони ползает по полу, пытаясь найти кончики пальцев, а потом врачи «Скорой» сообщают ему, что он больше не сможет играть. Тони левша, так что правой рукой он держит гриф. За следующие несколько месяцев он обращался к десяткам специалистов, и все говорили одно и то же: «Сынок, твой рок-н-ролл окончен. Точка. Найди себе другое занятие». Должно быть, он думал, что все действительно кончено. Для меня это было бы все равно, что получить пулю в горло.
После этого случая Тони погрузился в ужасную депрессию. Не знаю, как он поднимался с постели по утрам. Потом в один прекрасный день бывший бригадир принес ему запись Джанго Рейнхардта, цыганского гитариста-виртуоза из Бельгии, который исполнял все свои произведения двумя пальцами покалеченной руки – остальные пальцы были обожжены при пожаре.
И Тони решил, что, если получилось у старика Джанго, то и у него получится. Сначала он пытался играть правой рукой, но из этого ничего не вышло.
Потом снова начал играть левой рукой, зажимая гриф всего двумя пальцами, но безуспешно. Наконец Тони сообразил, что делать. Из расплавленной бутылки от моющего средства он сделал пару наперстков для обрубленных пальцев, отшлифовал их, чтобы они были примерно того же размера, что и прежние пальцы, и приклеил к ним кожаные подушечки, чтобы как следует зажимать струны. А сами струны немного ослабил, чтобы не нужно было слишком сильно прижимать.
И затем стал заново учиться играть на гитаре, несмотря на то, что двумя пальцами ничего не чувствовал. Я до сих пор не понимаю, как Тони это делает. Он всюду носит с собой сумку с самодельными наперстками и кожаными подушечками и держит под рукой паяльник, чтобы их регулировать. Каждый раз, когда я смотрел, как он играет, меня поражало, сколько же ему пришлось преодолеть. За это я ужасно уважал Тони и буквально благоговел перед ним. Кроме того, это происшествие по-своему помогло ему в жизни, потому что, когда Тони учился играть по-новой, то выработал свой уникальный стиль, который никому не удается повторить. Хотя, черт побери, пробовали многие!
После того несчастного случая Тони играл в группе под названием The Rest. Но к этой команде душа у него не лежала. Тони считал, что шумиха вокруг брамбита – полная чушь, и хотел уйти, поэтому, когда получил приглашение на прослушивание в группу Mythology в Карлайле, у него только пятки засверкали. Заодно Тони убедил вокалиста The Rest поехать с ним. Как только Mythology увидели этих двоих на сцене, то сразу же подписали с ними контракт. Потом, через пару месяцев, из Mythology ушел барабанщик и Тони позвал своего старого приятеля Билла Уорда из Астона, который с радостью согласился.
Я ни разу не был на концерте Mythology, но говорят, что они взрывали залы всюду, куда бы ни приехали: у группы было грязное, тягучее, блюзовое звучание, и они играли каверы на Buffalo Springfield, The Jimi Hendrix Experience и John Mayall