И знаете что? У нас получилось. Один раз.
Известной группа называлась Jethro Tull. Не помню, где они должны были выступать, – может, в Бирмингеме или городе типа Стаффорда, – но они не явились на концерт. А мы тут как тут, сидим в своем фургоне и готовы выступить.
Тони пошел к директору концертной площадки.
– Группа еще не приехала? – спросил он через десять минут после предполагаемого начала концерта.
– Черт возьми, даже не начинай, сынок, – последовал раздраженный ответ. Вечер у директора явно не задался. – Их здесь нет, и я не знаю, почему. Мы звонили им в отель. Пять раз. Приходите завтра, и мы вернем вам деньги за билет.
– Я пришел не за деньгами, – сказал Тони. – Я просто хотел сообщить, что мы с ребятами из моей группы проезжали мимо – случайно, понимаете? И, если артисты не приехали, то мы могли бы их заменить.
– Заменить?
– Ага.
– Заменить Jethro Tull?
– Ага.
– Как называется твоя группа, сынок?
– Earth.
– Urf?
– Earth.
– Urph?
– Как планета.
– А, ясно. Хм. Думаю, я даже много о вас слышал. Сумасшедший вокалист. Блюзовые каверы. Так?
– Ага. И несколько наших песен.
– А где ваше оборудование?
– В фургоне. На улице.
– Ты бойскаут, что ли?
– А?
– Ты как будто подготовился.
– О, э… ага.
– Тогда ваш выход через пятнадцать минут. Я заплачу вам десять фунтов. И берегитесь бутылок, толпа недовольна.
Как только они договорились, Тони выбежал на улицу, улыбаясь до ушей и показывая нам два больших пальца вверх. «Мы выступаем через пятнадцать минут! – крикнул он. – Пятнадцать минут!»
Невозможно описать, какой мощный заряд адреналина мы тогда получили. Он был настолько сильным, что я почти забыл о своей боязни сцены. А концерт был чертовски хорош. Первые несколько минут толпа ворчала, и мне пришлось увернуться от пары стеклянных бомб, но потом мы привели всех в восторг.
Лучше всего было то, что Иэн Андерсон – вокалист группы Jethro Tull, знаменитый тем, что играет на флейте с выпученными глазами, стоя на одном колене, как придворный шут, – появился примерно на середине нашего выступления. На трассе М6 у них сломался автобус, поэтому они никак не могли связаться с концертной площадкой и предупредить об этом. Думаю, Андерсон приехал автостопом, чтобы извиниться. Стою я на сцене, ору в микрофон, поднимаю взгляд и вижу, что в конце зала стоит Андерсон и кивает головой, как будто ему действительно нравится музыка. Это было чертовски здорово.
Мы ушли со сцены вне себя от радости. Директор площадки был невероятно доволен. Даже Андерсон, казалось, был нам благодарен. И после этого о нас узнали все – даже те, кто не мог могли произнести название нашей группы.
В ближайшие несколько недель наши дела стремительно пошли в гору. Площадки стали больше, наша игра стала жестче, и даже несколько местных менеджеров начали что-то разнюхивать. Особенно нами интересовался один парень: его звали Джим Симпсон, раньше он играл на трубе в известной бирмингемской группе под названием Locomotive. Джим бросил заниматься музыкой и открыл менеджерскую компанию под названием «Big Bear» – так его, коренастого волосатого парня с красным лицом, который бродил по Бирмингему как большой ручной гризли, называл Джон Пил. Еще Джим открыл клуб над пабом «Crown» на Стейшен-стрит и назвал его «Henry’s Blues House». Мы очень любили там тусоваться. Помню, мы были там на выступлении Роберта Планта и Джона Бонэма еще до того, как они уехали в Скандинавию. У меня от них были чертовы мурашки, приятель.
Однажды, ближе к концу 1968 года, Джим пригласил нас сыграть в клубе с группой Ten Years After – известными блюзовыми музыкантами. Элвин Ли, гитарист и вокалист группы, позднее стал нашим хорошим другом. Это был прекрасный вечер и такой же поворотный момент для Earth, как концерт на замене Jethro Tull. Через несколько дней и после нескольких порций пива Джим рассказал нам с Биллом, что подумывает стать нашим менеджером. «Big Bear» уже занимались Locomotive и еще двумя местными группами, Bakerloo Blues Line и Tea and Symphony. Это был очень важный момент. Если с нами будет Джим, то у нас будет гораздо больше работы и более реальные шансы зарабатывать себе на жизнь музыкой, а не сидеть на шее у родителей Тони. Мы могли бы поехать в Лондон и играть в клубе «Marquee». Мы могли бы гастролировать по Европе.
Не было ничего невозможного, черт побери.
На следующий день мы с Биллом не могли дождаться, чтобы рассказать об этом Тони. Сидели в помещении на репетиционной базе «Six Ways», ждали, и в ту же секунду, как вошел Тони, я сказал: «Ни за что не догадаешься, что…»
Но, когда я рассказал ему о новой возможности, Тони только сказал: – «А…» – и уставился в пол. Казалось, он расстроен, и мысли его далеко.
– Ты в порядке, Тони? – спросил я.
– У меня есть новости, – сказал Тони тихо.
У меня чуть сердце не остановилось. Я побелел. И подумал, что, наверное, у него умер кто-то из родителей. В любом случае, видимо, произошло что-то ужасное, поэтому Тони и не рад тому, что у нас появится менеджер.
– Что случилось?
– Со мной связался Иэн Андерсон, – сказал он, по-прежнему глядя в пол. – Из Jethro Tull ушел гитарист. Он попросил меня стать их гитаристом, и я согласился. Простите, ребята. Я не могу отказаться. Мы будем играть с The Rolling Stones в «Уэмбли» десятого декабря.
Наступила оглушительная тишина.
Всё кончено. Мы были так близко, а теперь оказались в миллионе световых лет от мечты.
– Тони, – сказал я наконец, с трудом сглотнув. – Это чертовски здорово, приятель. Это то, чего ты всегда хотел.
– Поздравляю, Тони, – сказал Гизер, положил гитару и подошел похлопать его по плечу.
– Да, – сказал Билл. – Если кто-то этого и заслуживает, то ты. Надеюсь, они знают, насколько им повезло.
– Спасибо, ребята, – сказал Тони, с трудом владея голосом. – У вас всё будет круто, со мной или без меня. Вот увидите. Могу сказать, положа руку на сердце, что мы говорили Тони эти слова от всей души. За последние несколько месяцев мы через многое вместе прошли, и все были искренне рады за него.
Несмотря на то, что это была, черт побери, самая ужасная новость, которую я слышал в своей жизни.
3. Ведьма и нацисты
Мы были просто ошеломлены.
На свете только один Тони Айомми, другого не найти, и мы это знали.
С Тони у нас всё получалось. Может, потому, что все мы выросли в одном районе. Или, может, потому, что все были без гроша за душой и точно знали, какой будет наша жизнь без рок-н-ролла. В любом случае, мы понимали друг друга. Это было очевидно даже тем, кто слышал, как мы вместе работаем на сцене.
Помню, когда я пришел домой с репетиции, на которой Тони сообщил нам свою новость, то просто лежал на кровати в доме номер 14 на Лодж-роуд и держался за голову. Папа вошел в комнату и сел рядом со мной. «Иди выпей с приятелями, сынок», – сказал он и сунул мне в руку 10-шиллинговую бумажку. Должно быть, я выглядел чертовски расстроенным, раз он это сделал. Особенно если принять во внимание кучу неоплаченных счетов на кухонном столе, над которой плакала мама. «Мир не сошелся клином на Тони, – сказал он. – Будут и другие гитаристы».
Он был хорошим парнем, мой старик. Но на этот раз он ошибался. Другого такого гитариста не было. Такого, как гитариста, как Тони, больше не было.
Мы с Биллом пошли в паб и в стельку напились. Билл, как обычно, пил сидр – фермерский напиток, мало отличавшийся от яда. Он смешивал его с черносмородиновым соком, чтобы было не так противно. Сидр продавался по два шиллинга за пол-литра, и только по этой причине его вообще кто-то пил. Но Билл продолжал пить эту дрянь даже тогда, когда мог позволить себе шампанское. Он просто прикипел к сидру. Если выпить несколько порций этой дряни, то чувствуешь себя не просто пьяным, а будто по тебе проехался каток.
В тот вечер главной темой разговора был Тони, и я могу честно сказать, что мы ему не завидовали. Мы были просто убиты горем. Как бы нам ни нравились Jethro Tull, мы считали, что наша группа Earth может стать лучше – в сто раз лучше. До того, как Тони ушел, он сам придумывал классные тяжелые риффы – тяжелее, чем всё, что я слышал, – а Гизер начал писать к ним подходящие тексты. Что касается меня и Билла, то мы росли с каждым концертом. И, в отличие от многих групп одного хита, которые в то время входили в топ-40, мы были настоящими. Нас не собирал какой-нибудь хренов продюсер в костюме с галстуком в прокуренном офисе где-нибудь в Лондоне. Мы были не просто звездами с именем, окруженные кучкой сессионных музыкантов, которые меняются каждый концерт.
Мы были настоящей гребаной группой!
Тони ушел в декабре 1968 года.
Той зимой было так холодно, что я начал вспоминать о времени, когда работал водопроводчиком и торчал в люке с замерзшей задницей. Без Тони нам с парнями ни черта не оставалось, только весь день сидеть, ныть и пить чай. Все наши концерты отменились, а работу мы бросили давным-давно, поэтому ни у одного из нас не было денег. Так что нам даже в паб пойти было не на что.
Но мы не могли даже думать о том, чтобы найти «настоящую» работу. «В 1968 году Джон Осборн был восходящей рок-звездой, – говорил я притворным голосом диктора из кино, слоняясь по дому. – В 1969 году он был восходящей звездой помоек».
Единственное, чего нам оставалось ждать, – это когда мы увидим Тони по телику. По «BBC» собирались показывать лондонский концерт The Rolling Stones. Он назывался «The Rolling Stones’ Rock ’n’ Roll Circus». Такого еще не было: Stones давали свой собственный концерт с несколькими знакомыми рок-звездами в «Intertel Studios» в Уэмбли, где сцена представляет собой цирковую арену с большим куполом вверху. Открывают концерт Jethro Tull. Потом играют The Who. Мик Джаггер даже уговорил Джона Леннона исполнить песню «Yer Blues» в составе временной группы Dirty Mac, где Эрик Клэптон играет на гитаре, Митч Митчелл на ударных, а Кит Ричардс – на басу. Я даже не знал, что Ричардс умеет играть на басу. Пресса просто помешалась на этом концерте, потому что он должен был стать первым выступлением Леннона после последнего концерта The Beatles в 1966 году. (Потом мне кто-то рассказал, что один из пафосных продюсеров «BBC» позвонил Леннону и спросил, какой ему нужен усилитель, а тот ответил: «Который работает». Забавно, черт побери, приятель. Жаль, что я так и не встретился с этим парнем.)