В Лондоне мы сыграли в нескольких клубах. На одном из этих концертов перед нашим выходом на сцену диджей поставил какую-то запись, и она мне просто снесла колпак. Вокал показался мне знакомым. И тут до меня дошло: это Роберт Плант. Я подошел к диджею и спросил: «Это новая пластинка New Yardbirds?»
– Нет, это новая группа! Называется Led Zeppelin.
– Правда?
– Да, чувак. Клянусь.
Мы отыграли концерт, но я не мог выбросить ту запись из головы, так что опять подошел к диджею и спросил: «Ты уверен, что это не New Yardbirds? Я знаю этого вокалиста, и он поет не в Led Zeppelin. На конверте написаны имена участников группы?»
Он прочитал имена: «Джимми Пейдж, Джон Бонэм, Джон Пол Джонс, Роберт Плант».
Я не мог в это поверить: New Yardbirds поменяли название на Led Zeppelin… и создали лучшую запись, которую я слышал за многие годы. Помню, в фургоне по дороге домой я сказал Тони: «Ты слышал, какой тяжелый саунд этого альбома Led Zeppelin?»
Нисколько ни смутившись, он ответил: «У нас будет тяжелее».
К концу 1969 года мы отчаянно нуждались в чем угодно, что помогло бы нам выйти на новый уровень. Но мы по-прежнему находились в списке групп категории C. Последнее выступление состоялось 24 декабря в Камберленде – там у нас всё еще было много работы – в зале «Wigton Market Hall». Прямо рядом с этим залом находилась женская психиатрическая больница, и каждый год на Рождество врачи разрешали пациенткам прийти туда потанцевать. Мы ничего об этом не знали. Но даже если бы знали, то ни за что не догадались бы, что дурдом выберет концерт Black Sabbath для рождественских танцев. Но именно это и произошло. Мы играли песню «N.I.B.», когда сумасшедшие дамочки гурьбой ввалились в зал, и к концу песни началась потасовка. Это надо было видеть: дамочки стали лупить по лицу парней, а девушки этих парней стали лупить сумасшедших дамочек в ответ. Это был ад. К тому времени, когда появилась полиция, на полу лежали кучи женщин с фингалами, разбитыми носами и губами.
А потом они запели «Give Peace a Chance».
В это время мы просто стояли на сцене под шум в колонках. Я посмотрел на Тони, а Тони на меня.
– Адово безумие— сказал я ему, усиленно артикулируя.
Он только пожал плечами, подкрутил ручку горомкости на усилителе и начал играть «We Wish You a Merry Christmas».
В январе 1970 года это наконец-то свершилось.
Мы заключили контракт со звукозаписывающей компанией.
Несколько месяцев Джим Симпсон пытался продать нас большим важным дядькам из Лондона, приглашая их на наши концерты. Но никто нами не интересовался. А затем в один прекрасный вечер парень из компании «Philips» приехал в Бирмингем на наш концерт в «Henry’s Blues House» и решил сделать на нас ставку. Думаю, название Black Sabbath сыграло свою роль. В то время книги писателя-оккультиста по имени Деннис Уитли были в списках всех бестселлеров, в кино с большим успехом шли фильмы ужасов киностудии «Hammer Film», а по телевизору только и говорили об убийствах Мэнсона. Всё «темное» пользовалось большим спросом. Не поймите меня неправильно – уверен, сила была именно в нашей музыке. Но иногда, когда речь идет о подписании контракта, в нужное время все эти маленькие детали складываются воедино.
Ну и немного удачи не помешает.
Еще одним моментом, сыгравшим нам на руку, было то, что как раз в это время мы искали себе название. Компания Philips основала «андеграундный» лейбл «Vertigo», для которого мы подошли идеально. Забавным было то, что лейбл «Vertigo» еще даже не открылся, и наш первый сингл «Evil Woman» – под лейблом «Fontana». А через несколько недель компания «Philips» перевыпустила его уже под лейблом «Vertigo».
Не то чтобы это вообще имело значение: оба раза песня провалилась, как бетонное дерьмо. Но это нас не волновало, потому что нашу песню поставили в эфире «BBC Radio 1».
Один раз.
В шесть часов утра.
Я так нервничал, что встал в пять и выпил примерно восемь чашек чая. «Они ее не поставят, – говорил я себе, – они ее не поставят…»
А потом:
БАМ… БАМ…
Ду-ду-у…
БАМ…
Ду-ду-д-д-ду, ду-у-у-у-у…
Д-д-д-д-д-д-д…
ДУ-ДА!
ДУ-ДУ-У-ДУ…
ДУ-ДА!
Ду-ду-у-ду…
Невозможно описать, каково это – впервые услышать себя по «Radio 1». Это было волшебство в квадрате. Я бегал по дому и кричал: «Я на радио! Я на гребаном радио!» – пока мама не протопала вниз в своей ночнушке и не велела мне заткнуться. «Evil woman, – спел я ей громко, – Don’t you play your games with me!». А потом выбежал в дверь и, распевая песню, понесся по Лодж-роуд.
Но если попасть на «Radio 1» было здорово, то это ничто по сравнению с авансом, который мы получили от «Philips»: по 105 фунтов на нос!
У меня даже собственной десятки никогда не было, чего уж говорить о сотке фунтов. Чтобы заработать такие деньги, мне пришлось бы целый год настраивать автомобильные клаксоны на заводе «Lucas». Всю неделю я считал себя неотразимым красавчиком. Первым делом купил себе банку лосьона «Brut» после бритья, чтобы лучше пахнуть. Потом купил новые ботинки, потому что старую пару уничтожил еще в Дании. Остальное я отдал маме, чтобы она оплатила счета. Правда, потом выпрашивал у нее мелочь обратно, чтобы обмывать успех в пабе.
А потом настала пора снова браться за работу.
Насколько я помню, мы не обсуждали ни демо-версию, ни запись альбома. В один прекрасный день Джим сказал, что нас ангажировали на неделю концертов в Цюрихе, а по пути туда мы остановимся в студии «Regent Sound» в Сохо и запишем несколько песен с продюсером Роджером Бейном и звукорежиссером Томом Алломом. Так мы и поступили. Как и в прошлый раз, просто настроили инструменты и сыграли свои песни вживую, без зрителей. Когда мы закончили, то еще пару часов записывали гитарную и вокальную партии. И всё. Готово. Мы даже успели зарулить в паб до закрытия, чтобы сделать последний заказ. В общей сложности мы уложились в двенадцать часов.
Как мне кажется, только так и стоит записывать альбомы. Мне плевать, что вы создаете очередной «Bridge Over Troubled Water». Записываете новый альбом десять-пятнадцать лет, как Guns N’ Roses. Это просто смешно, и точка. За это время ваша карьера успевает умереть, воскреснуть и снова умереть.
К тому же в нашем случае мы не могли позволить себе роскошь никуда не спешить. Такого варианта просто не было. Поэтому мы пошли в студию и записались. А на следующий день поехали в Цюрих на «Транзите», где нас ждала работа и ночлег в заведении под названием «Hirschen Club». Уезжая из Сохо, мы даже не слышали сведенные записи, которые сделали Роджер и Том, не говоря уже об обложке альбома. Так в то время работала музыкальная индустрия. Группа влияла на то, что с ней происходит, меньше, чем уборщик сортира в кабинете директора звукозаписывающей компании.
Помню, что в «Транзите» дорога в Швейцарию казалась бесконечной. Чтобы убить время, мы курили травку и выдули ее до хрена. Когда мы наконец добрались до Цюриха, то были так чертовски голодны, что нашли одну роскошную швейцарскую закусочную и соревновались на время, кто съест больше банановых сплитов. Я умудрился затолкать себе в глотку двадцать пять этих мерзавцев, а потом владелец нас выкинул. К этому времени у меня вся физиономия была в сливках. И я мог бы съесть еще парочку.
Нам пришлось идти искать «Hirschen Club», и он оказался еще обшарпаннее, чем «Star Club». Там была крошечная сцена, бар всего в нескольких шагах от нее, темно и всюду сновали проститутки. Мы вчетвером жили в одной отстойной комнатке наверху, так что на повестке дня стояла задача подцепить девчонку со своим жильем.
Как-то вечером нас с Гизером пригласили к себе две девушки в чулках-сеточках. Очевидно было, что они проститутки, но меня устраивало что угодно, лишь бы опять не спать на одной кровати с Биллом, который всё время только и жаловался на мои вонючие ноги. Поэтому, когда девушки подсластили пилюлю, сказав нам, что у них есть травка, я сказал: «Черт с ним, пойдем». Но Гизер не был так уверен. «Это же шлюхи, Оззи, – повторял он. – Подхватишь какую-нибудь дрянь. Давай найдем других девчонок».
– Я не собираюсь с ними трахаться, – ответил я. – Я просто хочу выбраться из этой конуры.
– Поверю, если увижу своими глазами, – сказал Гизер. – Брюнетка вроде неплоха. После нескольких порций пива и пары затяжек волшебной травой она полезет ко мне.
– Послушай, – сказал я. – Если она полезет к тебе, я пну ее под зад, и мы уходим, ладно?
– Обещаешь?
– Одно движение к твоей ширинке, Гизер, я ее оттащу, и мы свалим.
– Хорошо.
И вот, приходим мы к ним домой. Там тусклый свет, Гизер сидит в одной части комнаты с брюнеткой, а я в другой части со страшненькой. Мы курим траву и слушаем альбом Blind Faith – «супергруппы» Эрика Клэптона, Джинджера Бэйкера, Стива Уинвуда и Рика Греча. Какое-то время всё спокойно, мы в дурмане – играет музыка, все целуются и лапают друг друга. А потом внезапно над дымкой кумара поднимается глубокий бирмингемский голос.
– Эй, Оззи, – говорит Гизер. – Пора пускать в дело твой ботинок.
Я смотрю, а проститутка уже уселась верхом на Гизера, который лежит с закрытыми глазами и вселенской болью на лице. Если честно, тогда я подумал, что это самое смешное, что я видел в своей жизни.
Даже не знаю, трахнул он ее всё-таки или нет. Помню только, что смеялся так, что потом заплакал от хохота.
Джим Симпсон пригласил нас к себе домой, как только мы вернулись из Швейцарии. «Я должен вам что-то показать», – произнес он зловещим голосом.
После обеда мы собрались у него в гостиной, сидели и теребили пальцы, сгорая от любопытства, что же такого он нам покажет. Он протянул руку к портфелю и достал оттуда готовую пластинку «Black Sabbath». Мы потеряли дар речи. На конверте альбома красовалась жуткая средневековая водяная мельница (позднее я узнал, что это мельница Мейплдарем в Оксфордшире на реке Темзе), вокруг нее опавшие листья, а посередине стоит болезненного вида женщина с длинными темными волосами, в темной одежде и с очень страшным взглядом. Это было