жен мне миллион фунтов, можно мне получить деньги, пожалуйста?» – а он: «Нет, нельзя». Конец разговора. А если лично прийти к нему в офис и попросить денег, то велика вероятность уехать оттуда на «Скорой».
Но с нами всё было по-другому: нам не нужен был человек, который прославит нас на весь мир, ведь мы уже были на полпути к славе. Тем не менее мы сидели в офисе Дона и слушали его речь. Он был низкорослым парнем, с фигурой и характером злого ротвейлера, а еще у него был невероятный крикливый голос. Он брал трубку и так громко кричал в нее своему администратору, что сотрясалась вся планета.
Когда встреча закончилась, мы все встали и сказали, как нам приятно с ним познакомиться и бла-бла-бла, хотя больше не хотели иметь с ним никаких дел. А потом, когда мы выходили из офиса, он представил нас девушке, на которую орал в трубку половину встречи.
«Это Шерон, моя дочь, – рявкнул он. – Шерон, проводи этих ребят до машины, хорошо?» Я улыбнулся ей, а она посмотрела на меня с опаской. Наверное, подумала, что я сумасшедший, потому что стоял там в своей пижаме, босиком и с краном от горячей воды вместо кулона.
Но потом, когда Дон вернулся в офис и закрыл за собой дверь, я отмочил шутку, и она улыбнулась. Я чуть не упал. Это была самая красивая улыбка, виденная мной в жизни. А потом она засмеялась. Мне стало так хорошо, когда я услышал ее смех. Я хотел смешить ее снова, и снова, и снова.
По сей день я жалею о том, что произошло с Джимом Симпсоном. Думаю, ему просто с нами не повезло. Мне кажется, глядя в прошлое, легко сказать, что ему надо и не надо было делать, но если бы он признался себе, что мы были для него слишком масштабным проектом, то мог бы продать нас другой менеджерской компании или подрядить более крупную компанию заниматься нашими делами. Но ему не хватило на это сил. А мы так отчаянно хотели попасть в Америку и совершить свой большой прорыв, что нам не хватило терпения ждать, когда он разберется в себе. В итоге за нас взялся парень по имени Патрик Мехен. Он был всего на пару лет старше нас и попал в менеджмент через отца, который работал каскадером в телешоу. Сам Патрик работал на Дона Ардена, сначала водителем, потом мальчиком на побегушках. Занимался группами Small Faces и Animals. С ним работал еще один бывший подчиненный Дона Ардена – Уилф Пайн. Мне очень нравился Уилф. Он был похож на злодея из мультика: низкорослый, с фигурой, как бетонная плита, и с крупным, сочным, вкрутую сваренным лицом. Если честно, думаю, его повседневный суровый образ был отчасти наигранным, но никто никогда не сомневался, что он может нанести серьезный урон, если окажется не в настроении. Довольно долго он был личным телохранителем Дона, и, когда мы с ним общались, он часто ездил в тюрьму Брикстон навестить близнецов Крэй, которых недавно посадили. Он был славный малый, этот Уилф. Мы с ним много прикалывались. «Ты сумасшедший, ты это знаешь?» – говорил он мне.
Патрик был вообще не похож ни на Дона, ни на Уилфа, ни на своего собственного отца, если уж на то пошло. Он был ловкий, красивый, складно говорил, был очень крутой, резкий, и у него никогда не было проблем с женщинами. Он был длинноволосым, носил костюмы и водил «Роллс-Ройс». А еще он был первым парнем, на котором я увидел бриллиантовые кольца. Очевидно, Мехен многому научился, работая у Дона Ардена. Патрик перепробовал с нами все средства: лимузин с водителем ужин с шампанским, бесконечные комплименты и якобы искреннее удивление тем, что мы до сих пор не мультимиллионеры. Он объяснял нам, что, если мы подпишем с ним контракт, у нас будет всё, что захотим, – машины, дома, девушки – всё на свете. Нам будет достаточно позвонить ему и попросить. Он рассказывал нам сказки, а нам хотелось в них верить. И в том, что он говорил, по крайней мере, кое-что было правдой… Музыкальный бизнес такой же, как и любой другой, понимаете? Когда продажи идут хорошо, всё чертовски здорово. Но как только что-то идет не так, всюду кровь и судебные иски.
Точно не помню, как и когда мы расстались с Джимом, – мы его не увольняли, хотя, кажется, это не имеет значения, – но к сентябрю 1970 года компания «Big Bear Management» осталась позади, и мы подписали контракт с компанией Мехена «Worldwide Artists».
Через три с половиной секунды Джим подал на нас иск в суд. Повестка пришла, когда мы стояли за кулисами на концерте на Женевском озере и ждали своего выхода. И это случилось не в последний раз. Джим подал в суд на Мехена за то, что тот нас «переманил». Суды заняли несколько лет. Думаю, что мы обошлись с Джимом несправедливо. Это же он привел нас в компанию «Philips» и добился контракта на звукозапись. И даже если он и отсудил немного денег, то ему пришлось годами платить адвокатам. В итоге он ничего не выиграл. С адвокатами всегда так – мы поняли это потом на собственном горьком опыте. Самое смешное, что я всё еще то и дело сталкиваюсь с Джимом. Мы теперь как друзья, которые давно не виделись. Он сделал очень многое для музыки в Бирмингеме, этот Джим Симпсон. И до сих пор этим занимается. Я желаю ему всего самого наилучшего, вот честно!
Однако в то время нам казалось, что избавиться от Джима – лучшее решение за всю жизнь. Мы словно только что выиграли в лотерею: деньги стали просто падать с неба. Каждый день я загадывал какое-нибудь новое желание: «Э… здравствуйте, это офис Патрика Мехена? Это Оззи Осборн. Я бы хотел заказать кабриолет «Триумф Геральд». Можете прислать мне зеленый? Спасибо». Щелк. И – та-дам! – на следующее утро чертова машина стоит у моего дома, под дворником – конверт, в котором куча бумажек, которые я должен подписать и вернуть. Казалось, Мехен держит свое слово: что бы мы ни попросили, мы это получали. И дело не только в крупных покупках: нам выдавали жалованье, и мы покупали на него пиво, сигареты, сапоги на платформе, кожаные куртки. И жили мы теперь в отелях, а не в фургоне у Тони.
А тем временем продажи пластинок уверенно росли. Совсем недавно мы плелись в самом конце списка бирмингемских рок-групп, и вот за мгновение обошли их все. Чего мы не знали, так это того, что Мехен почти все деньги забирал себе. Даже те вещи, которые Патрик нам «давал», на самом деле нам не принадлежали. Он по-тихому выжимал из нас все соки. Но знаете что? Я много думал об этом за все эти годы и не считаю, что стоит жаловаться. Мы родом из Астона, у нас не было ни гроша за душой, а уже в двадцать с небольшим зажили как короли. Больше не нужно было таскать инструменты и аппарат, готовить еду – нам чуть ли не шнурки завязывали. Мы просто просили о чем-нибудь – и тут же получали все это на блюдечке с голубой каемочкой.
Чего только стоила коллекция «Ламборджини», которую собрал Тони! Даже у Билла появился свой «Роллс-Ройс» с водителем. Деньги мы делили на четверых. Тони придумывал риффы, Гизер слова, я мелодии, а Билл свою дикую барабанную партию. Вклад каждого был в равной степени важен, поэтому и получать все должны были поровну. Думаю, именно поэтому мы и продержались вместе так долго. Во-первых, мы никогда не ссорились из-за того, что кто-то сделал больше других. Во-вторых, если кто-то хотел сделать что-то другое – не вопрос, Билл хотел спеть, а я – написать слова, – то и это было здорово. Никто не сидел с калькулятором и не высчитывал свою долю авторского гонорара.
Мы сами контролировали свою музыку, поэтому могли заниматься тем, чем хотим. Black Sabbath создал не какой-нибудь там звукозаписывающий магнат, поэтому ни один звукозаписывающий магнат и не мог указывать Black Sabbath, что им делать. Некоторые из них пытались, но мы ставили их на место.
Не многие группы сейчас могут себе это позволить.
Единственное, о чем я жалею, – что не отдавал больше денег своим предкам. Потому что, если бы мой старик не купил в кредит ту акустическую систему с усилителем, то у меня не было бы возможности изменить свою жизнь. Скорей всего, я бы вернулся к воровству. Может, сейчас до сих пор сидел бы в тюрьме. Но почему-то о родителях я в это время не думал. Я был молод, вечно пьян, а мое эго стало раздуваться до вселенских масштабов. Кроме того, я вроде был богат, но наличных у меня не водилось. Я просто звонил в офис Патрика Мехена и озвучивал свои запросы, а это не то же самое, что самому разбрасываться деньгами направо и налево. На самом деле, в первый раз я увидел настоящие деньги, когда понял, что могу просто продать то, что мне предоставила компания, и поступил с «Роллс-Ройсом» именно так. Другие тоже скоро научились этой хитрости. Но как мне объяснить это своим предкам, которые видят, как я хожу и воображаю из себя невесть что? Не то чтобы я ничего им не давал, но теперь я знаю, что всегда давал недостаточно. Это можно было понять по настроению, которое царило в доме номер 14 на Лодж-роуд каждый раз, когда я там появлялся. Я спрашивал у мамы: «Что не так?» – а она отвечала: «Ой, ничего».
– Ну, я же вижу, что что-то не так. Просто скажи.
Она не говорила, но ответ так и висел в воздухе: деньги, деньги, деньги. Ничего, кроме денег. Нет чтобы сказать: «Я горжусь тобой, сынок. Молодец, у тебя наконец получилось, ты так старался. Выпей чашечку чая. Я люблю тебя». Только деньги. Через какое-то время там стало просто невыносимо. Мне не хотелось находиться дома, настолько было в нем неуютно. Думаю, у родителей никогда не было своих денег, поэтому они хотели получить мои. Что было довольно справедливо. Я должен был отдать их.
Но я этого не сделал.
Наконец я встретил девушку, переехал.
4. «Чуваки, вы совсем не черные!»
Я никогда не был Ромео.
Даже когда наш первый альбом стал золотым, красивые девушки как-то ко мне не льнули. Black Sabbath слушали в основном парни. В нас летели окурки и пивные бутылки, а совсем не кружевное белье. Мы даже шутили, что единственные девчонки, которые приходят на наши концерты, – «двухпакетницы», то есть, чтобы трахнуть, нужно надеть им на голову пару пакетов, потому что одного недостаточно. Но, честно говоря, заполучить даже двухпакетную девчонку для меня было огромным везением. Девчонки, которые были готовы уйти со мной после концерта, были в основном трех- или четырехпакетными. Однажды вечером в Ньюкасле мне, кажется, досталась пятипакетная. Это была тяжелая ночь. Джина пришлось вылакать немало, если я правильно помню.