Потом одновременно закричали: «Сирены!»
* * *
Вой был такой, будто вся гребаная полиция Лос-Анджелеса подъезжала к нашему дому. Нас арестуют! Черт! Черт! Черт!
– ПРЯЧЬТЕ КОКС! ПРЯЧЬТЕ КОКС! – заорал я.
Фрэнк рванулся к кофейному столику, схватил КАПСУЛЫ с коксом и забегал кругами, волосы у него стояли дыбом, во рту была сигарета, а трусы врезались в задницу.
Потом я вспомнил еще кое-что.
– ПРЯЧЬТЕ ТРАВУ! ПРЯЧЬТЕ ТРАВУ!
Фрэнк снова нырнул к журнальному столику и схватил миску с травой, но из-за этого уронил кокс. Так что в итоге он принялся судорожно ползать по полу, пытаясь всё собрать и удержать в руках. Я же тем временем не мог даже пошевелиться. Еще до того, как загудели сирены, сердце у меня застучало в три раза быстрее, чем нужно. Теперь оно колотилось так быстро, что я решил, будто оно вырвется из грудной клетки.
Б-б-б-б-б-б-б-б-в-б-б-бум!
Б-б-б-б-б-б-б-б-в-б-б-бум!
Б-б-б-б-б-б-б-б-в-б-б-бум!
К тому времени, как я пришел в себя, Билл, Гизер и Тони уже испарились. Остались только мы с Фрэнком и кокс, которого было достаточно, чтобы боливийская армия дошагала до Луны и обратно.
– Фрэнк! Фрэнк! – закричал я. – Туда. В сортир. Быстрей!
Каким-то образом Фрэнк все-таки сумел дотащить наркотики до сортира, находящегося недалеко от входной двери. Мы нырнули туда и заперлись.
Звук сирен стал просто оглушительным.
Потом я услышал визг тормозов полицейских машин у дома. Потом треск громкоговорителей. И стук в дверь.
БАМ! БАМ! БАМ!
– Открывайте! – крикнул один коп. – Живо открыть двери!
Мы с Фрэнком стояли на коленях на полу. В панике мы попытались сначала избавиться от травы, смывая ее в раковину и в толчок. Это была большая ошибка. Они тут же засорились, и в них стояло месиво из коричневой воды с комками. Потом мы попытались протолкнуть траву по колену ершиком для унитаза. Но без результата – трубы забились намертво.
А нам нужно было избавиться еще и от кокса.
– Выход один, – сказал я Фрэнку. – Придется снюхать весь кокс.
– Ты что, черт побери, совсем не в своем уме? – ответил он. – Ты же окочуришься!
– Ты был в тюрьме, Фрэнк? – спросил я. – Я был, и я тебе отвечаю, что больше туда не вернусь.
Я начал разбивать контейнеры и раскладывать кокс на полу. Потом встал на четвереньки, опустил нос и принялся втягивать порошок, стараясь прихватить как можно больше.
БАМ! БАМ! БАМ!
– Откройте дверь! Мы знаем, что вы там!
Фрэнк смотрел на меня, как на сумасшедшего.
– В любую секунду, – сказал я ему, когда у меня уже покраснело лицо, в ногах кололо, а в глазах появился тик, – они сломают эту дверь, и нам хана.
– Ох, чувак, – сказал Фрэнк, тоже становясь на четвереньки. – Поверить не могу, что я это делаю.
Кажется, мы снюхали по шесть или семь граммов, а потом я услышал топот за дверью.
– ТС – С-С! Слушай, – сказал я.
И снова этот звук: топ-топ-топ-топ… Похоже на шаги…
Потом я услышал, как открылась входная дверь, и женский голос. Женщина говорила по-испански. Горничная! Горничная впустила копов. Черт! Я открыл еще один флакон и снова опустил нос на пол.
Мужской голос сказал: «Доброе утро, мэм. Кто-то в этом доме нажал на кнопку экстренного вызова?»
Я перестал нюхать пол.
Кнопка экстренного вызова?
Горничная снова сказала что-то по-испански, мужчина ответил, потом я услышал шаги двух пар ног по коридору, и мужской голос стал громче. Коп в доме!
– Она обычно находится как раз рядом с термостатом, – сказал он. – Ага, вот – прямо на стене. Если нажать на эту кнопку, мэм, то сигнал приходит на полицейскую станцию Бель-Эйра, и мы отправляем нескольких офицеров убедиться, всё ли в порядке. Похоже, кто-то нажал ее случайно, когда регулировал термостат. Это случается чаще, чем вы думаете. Позвольте мне просто сбросить настройки системы – вот так, – и мы уедем. Если будут какие-то проблемы, просто позвоните нам. Вот наш номер. Или еще раз нажмите на кнопку. Наша линия работает круглосуточно.
– Gracias, – ответила горничная.
Я услышал, как закрылась входная дверь, а горничная пошла обратно на кухню. Я выпустил воздух из легких. Черт побери, мы были на волоске! Посмотрел на Фрэнка: у него на лице была маска из белого порошка и соплей, а из левой ноздри шла кровь.
– Ты хочешь сказать… – начал он.
– Ага, – кивнул я. – Кому-то придется научить Билла пользоваться этой гребаной штукой.
Постоянный страх ареста был не единственным недостатком кокса. Дошло до того, что почти всё, что я говорил, превратилось в коксовую чушь. Я мог по пятнадцать часов подряд затирать парням, как сильно их люблю, больше всех на свете. Даже у нас с Тони бывали вечера, когда мы не ложились спать по несколько часов, обнимались и говорили друг другу: «Нет, правда, я люблю тебя, чувак, я правда тебя люблю».
И это при том, что мы с ним никогда не разговаривали.
Потом я ложился спать, ждал, когда сердце перестанет биться со скоростью в восемь раз быстрее обычной, и проваливался в страшное забытье. Отходняки стали настолько тяжелыми, что я даже начал молиться. Я говорил: «Боже, пожалуйста, дай мне поспать, и обещаю, что больше никогда в жизни не притронусь к кокаину».
А потом просыпался с болью в челюсти от того, что вчера вечером наговорил слишком много ерунды.
И снова готовил дорожку.
Удивительно, как быстро мы подсели на кокс. Дошло до того, что мы вообще ничего не могли без него делать. Потом и с ним ничего не могли. Когда я, наконец, понял, что травы недостаточно, чтобы успокоиться после кокса, то стал принимать валиум. Ну а потом постепенно пришел к героину. Слава богу, он мне не понравился. Гизер тоже попробовал. Ему героин чертовски понравился, но, к счастью у Гизера разума хватило. Он не хотел подсесть на эту дрянь. Фрэнку, нашему помощнику, не так повезло – в конце концов героин его погубил. Я уже много лет не получал от Фрэнка вестей, и, честно говоря, сильно удивлюсь, если он еще жив. Очень на это надеюсь, но, как правило, когда ты посел на героин – это КОНЕЦ.
Во время работы над альбомом «Vol. 4» иногда мы были в такое говно, что вообще ничего не соображали. У Билла такой момент наступил во время записи «Under the Sun». К тому времени, когда ему удалось хорошо записать партию ударных в песне, мы уже переименовали ее в «Everywhere Under the Fucking Sun». Потом бедный парень слег с гепатитом и чуть не умер. Гизер попал в больницу из-за проблем с печенью. Даже Тони выгорел. После окончания работы над альбомом мы выступали в «Hollywood Bowl». Тони нюхал кокс буквально днями напролет. Мы, конечно, тоже, но Тони явно перешел черту. Порошок меняет твое восприятие реальности. Ты начинаешь видеть то, чего нет. И Тони был совершенно потерян. Ближе к концу концерта он ушел со сцены и просто рухнул.
«Сильное истощение», – сказал врач.
Ну, назовем это так.
К тому же кокс подорвал мой голос, причем напрочь. Когда принимаешь кокаин в лошадиных дозах, он начинает осаждаться на задней стенке гортани, и ты начинаешь всё время отхаркиваться – как при насморке, только еще глубже и сильнее. А это доставляет много неудобств такой маленькой штучке, похожей на сосок, которая свисает сверху глубоко в горле, – надгортаннику, или «язычку», как я его называю. В любом случае, я принимал столько кокса, что отхаркивался каждые пару минут, пока наконец мой язычок не разорвался пополам. Я лежал в постели в отеле «Sunset Marquis» и вдруг почувствовал, как он отвалился. Это было ужасно. Потом эта чертова штука распухла до размеров мяча для гольфа. Мелькнула мысль: так вот как умирают.
Я пошел к врачу на бульваре Сансет. Он спросил: «На что жалуетесь, мистер Осборн?»
– Я проглотил свой язычок.
– Проглотили что?
– Язычок.
Я показал на горло.
– Давайте посмотрим, – сказал врач, взяв лопатку и маленький фонарик. – Откройте широко рот. Скажите «а-а-а».
Я открыл рот и закрыл глаза.
– Святая Богородица! – воскликнул он. – Господи Боже, как вы это сделали?
– Не знаю.
– Мистер Осборн, у вас надгортанник размером с небольшую лампочку и светит примерно так же ярко. Мне даже фонарь не нужен.
– Вы можете мне помочь?
– Думаю, да, – ответил врач, выписывая рецепт. – Но, что бы вы ни делали, прекратите это делать.
Но на этом наши проблемы со здоровьем не закончились. Когда пришло время возвращаться в Англию, все были в ужасе от того, что могли подхватить от поклонниц какую-нибудь инфекцию и заразить ей свою вторую половину. Мы всё время боялись подцепить в Америке какую-нибудь экзотическую херь.
Помню, однажды случилась особенно дикая ночь. Вдруг Тони выбежал из своего номера и закричал: «А-а-а! Мой член! Мой член!» Я спросил, что случилось, и он ответил, что возился с одной из группиз, посмотрел вниз, а из нее вытекает какой-то желтый гной. Тони решил, что умирает.
– А у гноя был забавный запах? – спросил я.
– Ага, – ответил он, побелев. – Меня чуть не вырвало.
– А…
– Что значит «а»?
– Это не та ли блондиночка? – спросил я. – С татуировкой?
– Ага. И?
– Это всё объясняет.
– Оззи, – сказал Тони, заметно раздражаясь. – Прекрати ходить вокруг да около, черт возьми, это серьезно. О чем ты говоришь?
– Послушай, я не врач. Но не думаю, что та желтая штука – гной.
– А что же это тогда?
– Вероятно, это банан, который я ей туда затолкал.
Кажется, Тони не знал, обрадоваться ему или начать еще больше волноваться.
Конечно, был один безотказный способ убедиться, что ты не принесешь никакого сраного подарка своей женушке, – укол пенициллина. Я узнал это, когда однажды подхватил триппак. Но тогда мы не знали подходящих врачей, а значит, единственным способом получить «укол безопасности» было попасть в отделение скорой помощи ближайш