– Конечно, – ответил он.
– Дай мне по морде.
– Что?
– Дай мне по морде!
– Я не могу этого сделать.
– Слушай, я попросил сделать мне одолжение, и ты сказал, что сделаешь. Ты обещал. Так что дай мне по роже!
– Нет!
– Просто ударь меня.
– Мистер Осборн, мне жаль, но я не могу этого сделать.
– Ну давай! ТЫ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ОБЕЩ…
– БАМ!
Последнее, что я увидел, – это как к моему лицу летит кулак Шерон, сидящей напротив. После этого я лежу на полу, из носа идет кровь, а я вот-вот выплюну половину зубов.
Открываю глаза и вижу, как Шерон смотрит на меня сверху. «Теперь ты доволен?» – спросила она меня.
Я сплюнул кровь и сопли: «Очень доволен, спасибо».
Той ночью я лежал в номере отеля, и у меня был самый тяжелый отходняк от кокаина, какой только можно себе представить. Меня трясло, я потел, мной овладевали параноидальные мысли. Но как только я повернулся и попытался обнять Шерон, она охнула и оттолкнула меня.
«Шерон, – заскулил я. – Кажется, я умираю». Тишина.
Я попробовал еще раз: «Шерон, кажется, я умираю!» Снова тишина.
Ещё раз: «Шерон, кажется, я…»
– Тогда умирай потише. Мне нужно поспать. У меня утром встреча.
Мы с Шерон постоянно заводили друг друга.
Однажды вечером мы пошли вместе выпить в баре отеля. Заняли место в углу, и я пошел к бару за пивом. Но меня отвлек парень в инвалидном кресле – байкер из Hells Angels. Мы с ним немного поржали, и я совершенно забыл, что должен вернуться к Шерон, которая ждала пиво. А потом я услышал голос из угла.
– Оззи! ОЗЗИ!
О черт, подумал я, сейчас мне устроят старую добрую взбучку. И по пути придумал нелепую историю.
– Прости, дорогая, – сказал я, – но ты ни за что не поверишь, что случилось с тем парнем. Он рассказывал мне свою историю, и я не мог не дослушать.
– Дай-ка угадаю: он упал с мотоцикла.
– О нет, – ответил я. – Гораздо хуже. Он страдает от рикошета.
– Страдает от чего?
– Рикошета.
– Что это за херня такая – рикошет?
– А ты что, не знаешь?
Это слово только что пришло мне в голову, и я отчаянно пытался придумать, что же оно может означать.
– Нет, Оззи, я не знаю, что такое рикошет.
– Это просто жесть.
– НУ, И ЧТО ЖЕ ЭТО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ТАКОЕ?
– Его можно заработать, если девчонка ублажает тебя руками. Так вот, она тебе дрочит, а потом, когда ты вот-вот кончишь, она кладет большой палец тебе на головку, и иногда – если тебе не повезет так же, как этому бедному парню, – сперма идет по каналам обратно, и, понимаешь…
– В миллионный раз повторяю, Оззи, я не понимаю.
– Ну, это, э… типа она повреждает позвоночник.
– О боже мой! – воскликнула Шерон с неподдельным удивлением. – Это ужасно. Пойди и возьми этому бедному парню еще выпить.
Я поверить не мог, что она купилась.
Больше я об этом не думал, но потом, через пару недель, я как-то сидел у студии «Jet Records», ждал, когда там закончится встреча. Я услышал только, как Шерон несколько раз повторяет слово «рикошет», а парни в комнате гогочут: «Что? Рикошет? Какого черта ты несешь?»
Потом бурей выносится Шерон, вся красная, и кричит: «Ах ты, чертов УБЛЮДОК, Оззи!»
Бум.
На гастролях в поддержку «Blizzard of Ozz» Шерон все держала железной рукой под жестким контролем. Впервые за свою карьеру я видел, что человек настолько тщательно всё планирует. Еще до начала турне она сказала: «У нас есть два варианта, Оззи. Мы можем играть на разогреве у более крутой группы типа Van Halen или давать свои собственные концерты, но на небольших площадках. Я думаю, что лучше начать с маленьких площадкок, потому что у тебя всегда будут гарантированные аншлаги, а люди, видя знак «все билеты проданы», сразу хотят пойти на концерт. Кроме того, на афишах ты всегда будешь хедлайнером».
Это была блестящая стратегия.
Куда бы мы ни приехали, залы был забиты до отказа, а на улице стояли очереди.
Надо сказать, что мы вкалывали изо всех сил.
Это был мой шанс, и я понимал, что второго может не представиться. На самом деле, мы с Шерон оба это знали, поэтому соглашались на участие во всех радио- и телепередачах и во всех интервью. Ни одна площадка не была для нас слишком маленькой. Каждая проданная пластинка и каждый билет были на счету.
Я понял, что если Шерон решила чем-то заняться и чего-то добиться, то она окунется в это с головой, отдаст себя без остатка и будет рубиться до самого конца. Если Шерон клюнул жареный петух, то остановить ее уже невозможно. А со мной по-другому: если бы она постоянно меня не пинала, то сомневаюсь, что я смог бы добиться успеха. Если честно, то, конечно, не добился бы.
Шерон ничего не воспринимала как должное. У нее это в крови. Она рассказывала мне, что в семье было либо всё – как из рога изобилия, – либо полный голяк. Сегодня у них «Роллс-Ройс» и цветной телевизор в каждой комнате, а завтра они прячут машину, а банк изымает у них телевизоры. Их семья всю жизнь жила на американских горках.
В вопросах бизнеса я никому не доверял так, как Шерон. Для меня это невероятно важно, потому что в контрактах я абсолютно ничего не понимаю. Наверное, я сам не желаю понимать их, потому что терпеть не могу таящийся в них собачий бред и удары ножом в спину. Но Шерон умела обращаться не только с финансами. Она еще и создала мне новый имидж, моментально преобразив мой неряшливый вид, в котором я пребывал в Black Sabbath. «Когда из Лос-Анджелеса приехала мама Рэнди, то решила, что ты в группе на подхвате», – сказала однажды Шерон, а потом отвела меня к парикмахеру, который осветлил мне волосы. Это было в восьмидесятые – нужно было быть ярким. Люди смеются над этим, но сегодня, когда идешь на концерт, то непонятно, кто из ребят играет в группе, а кто просто зритель, потому что все выглядят, черт возьми, одинаково. А вот раньше, когда кто-то выходил на сцену с вызывающе блестящей прической, то он выглядел по-особенному.
В какой-то момент мои сценические костюмы стали настолько яркими, что люди стали принимать меня за трансвестита. Я носил штаны из спандекса и длинные плащи, усыпанные стразами.
Когда я об этом вспоминаю, мне стыдно не за одежду, а за то, насколько я тогда обрюзг. Я был жирным, вечно пьяным придурком, любителем пиццы. Надо было видеть мою рожу, ее просто чертовски разнесло. Неудивительно, если посчитать, сколько «Гиннесса» я ежедневно пропускал через себя. Чувак, пол-литра «Гиннесса» – это как три обеда.
Еще один человек, которому я стал доверять в том турне, – Тони Деннис. Он был маленьким парнем из Ньюкасла, который приходил на каждый концерт без исключения. Дело было в середине зимы, но поверх футболки у него была всего-то маленькая джинсовая курточка. Он, должно быть, себе яйца отморозил, пока стоял в очереди. Тони приходил на столько концертов, что в конце концов я стал пропускать его бесплатно, несмотря на то, что не понимал ни слова из того, что он, черт возьми, говорит. Только что-то вроде: «А чё, знашь, туни-луми, как ты, мжик, тип». Я знал только, что, возможно, он меня оскорбляет.
Однажды мы были в Кентербери, было минус пять или около того, и я спросил:
– Как ты добираешься на концерт, Тони?
– Афтофтопом, чуфак.
– А где ты спишь?
– На вокзалах. В телефонных будках. Да вефде.
– Вот что я тебе скажу, – ответил я. – Если будешь помогать нам с багажом, у нас найдется для тебя место.
И с тех пор Тони со мной. Он как член семьи, отличный парень и замечательный человек. Я полагаюсь на Тони, он настолько знает свое дело, что это просто удивительно. Он решает проблемы любой сложности, и я полностью ему доверяю. Можно было оставить на столе большую кучу денег, вернуться через два года, и она осталась бы на том же месте. В свое время Тони даже присматривал за моими детьми. Они до сих пор зовут его дядей Тони. И всё это благодаря тому вечеру в Кентербери, когда я спросил, как он добирается на концерт.
После той первой ночи в отеле напротив студии «Shepperton» мы с Шерон трахались повсюду. Мы не могли остановиться, и все нам было мало. Даже не утруждали себя закрывать двери. Люди, окружавшие нас, точно знали, что происходит. Иногда вечером Шерон выходила в одну дверь, а Тельма заходила в другую. Я постоянно оставался совсем без сил, с двумя женщинами сразу. Не понимаю, как французам это удается. Например, когда я был с Шерон, я регулярно называл ее «Тэрон», за что получил не один фингал.
Сейчас я понимаю, что, конечно, должен был сразу расстаться с Тельмой. Но этого делать не хотел из-за детей. Я знал, что, когда родители разводятся, дети всегда страдают больше других. И мысль о том, чтобы потерять семью, была мне невыносима. Это было слишком больно, я бы этого не пережил.
С другой стороны, я понимаю, что до встречи с Шерон я ни разу по-настоящему не влюблялся, хотя у нас и не было обычного романа. Шерон была нарасхват, я был женат на Тельме. Сначала Шерон пила почти столько же, сколько я. Когда мы не трахались, мы ссорились. А когда мы не ссорились, мы пили. Но были неразлучны и не могли прожить друг без друга. На гастролях мы всегда жили в одном номере, а если Шерон уезжала по делам, то я часами говорил с ней по телефону и рассказывал о том, как сильно ее люблю и как не могу дождаться, когда же мы снова увидимся. У меня никогда ни с кем такого не было. Честно говоря, до встречи с Шерон я даже не представлял, что такое любовь. Я путал любовь с увлечением или страстью. Потом понял, что, когда ты влюблен, дело не в том, чтобы возиться в постели, а в том, насколько ты опустошен, когда ее нет рядом. А мне было невыносимо, когда Шерон рядом не было.
Но как бы сильно я в нее ни влюбился, я знал, что так продолжаться дальше не может. Какое-то время я думал, что могу жить в обоих мирах – и с семьей, и с любимой женщиной, – но нужно было от чего-то отказаться. И в Рождество, когда мы вернулись с гастролей по Британии, я всё рассказал Тельме, потому что по какой-то тупой причине, пришедшей в мою пьяную голову, решил, что это как-то поможет. Не самая, черт возьми, гениальная идея.