. Они еще говорили это так серьезно, словно речь шла об очень модном андеграундном проекте.
Через несколько дней поисков нам наконец попался достойный персонаж. Его звали Джон Аллен, и, как ни странно, он был алкоголиком. После концертов он нажирался и бегал за девками. А еще у Джона была паранойя, и он носил в кобуре маленький перочинный ножик. Как-то раз я спросил, для чего, и он ответил: «На всякий случай, если петля соскользнет». – Я сказал: «У тебя рост метр, а ты болтаешься в шести метрах над землей. И что ты сделаешь – перережешь веревку? Ты же превратишься в гребаный блин!»
Забавный парень этот Джон Аллен. У него голова была совершенно нормального размера, и когда он сидел напротив в баре, то ты забывал, что ногами Джон не достает до пола. Но когда он напивался, то терял равновесие. Вот Джон еще сидит, а через секунду ты слышишь, как что-то падает, и карлик уже лежит на полу. Мы постоянно над ним подшучивали. В гастрольном автобусе мы обычно ждали, когда Джон вырубится, а потом клали на самую верхнюю полку, так что, когда он просыпался, кричал: «А-а-а», раздавалось – Бум, стало быть – наш карлик проснулся.
Джон был не лучше меня в том, что касается алкоголя. Как-то раз он так надрался в лос-анджелесском аэропорту, что опоздал на рейс, и нам пришлось отправить за ним одного из роуди. Он взял Джона за ремень и бросил в багажное отделение автобуса.
К нему подбежала какая-то женщина и давай причитать: «Эй, я видела, что вы сделали с этим бедным маленьким человеком! Вы не можете с ним так обращаться!»
Помощник посмотрел на нее и ответил: «Отвали. Он наш карлик».
Потом из-за чемоданов высовывается маленькая голова: «Да-да, отвали, я его карлик».
В конце 1981 года в самом начале турне моя жизнь рушилась. Я был влюблен в Шерон, но в то же время меня разрывало на куски от того, что я теряю семью. Наши ссоры с Шерон стали еще безумнее, чем раньше. Я напивался и пытался ее ударить, а она швыряла в меня что ни попадя. Винные бутылки, золотые диски, телевизоры, да что угодно – всё это летало по комнате. К сожалению, несколько моих ударов достигли цели. Однажды я поставил Шерон фингал и решил, что ее папаня порежет меня на части. Но он лишь сказал: «В следующий раз следи за собой». Позорно – то, что я делал по пьяни. Тот факт, что я вообще поднял руку на женщину, вызывает во мне отвращение. Это чертовски жестокое, непростительное поведение, которому нет никаких оправданий. Но, как я уже говорил, это один из тех поступков, которые придется взять с собой в могилу. Честно говоря, я даже не знаю, почему Шерон тогда не бросила меня..
Иногда она просыпалась утром, а меня уже не было, – я двинул автостопом в коттедж Булраш. Но каждый раз, когда я туда наведывался, Тельма велела мне проваливать. И так продолжалось несколько недель. Мне было плохо, детям было плохо, Тельме было плохо.
Представить не могу, каково было Шерон.
Мне потребовалось много, очень много времени, чтобы пережить разрыв с Тельмой. Меня от этого просто разрывало на части. Я сказал детям: «Не хочу, чтобы вы думали, будто я просто бросил вас, сбежал и сказал «бон вояж». Всё совсем не так. Меня эта разлука уничтожила».
Но в конце концов мои поездки в коттедж Булраш прекратились. В последний раз, когда я туда наведался, лил дождь и уже темнело. Как только я вошел в ворота, из ниоткуда нарисовался здоровенный детина и поинтересовался: «Эй, куда это ты собрался, а?»
– Это мой дом, – ответил я ему.
Парень покачал головой: «Не-а. Это дом твоей бывшей жены. А тебе запрещено подходить к нему ближе, чем на 50 метров. Судебное постановление. Если сделаешь еще шаг вперед, заночуешь в камере».
Наверное, это был судебный пристав.
Из сада я услышал, как в доме смеется Тельма. Думаю, она сидела там со своим адвокатом по разводам.
– Можно мне хотя бы какую-то одежду забрать? – спросил я.
– Жди здесь.
Через пять минут моя старая сценическая одежда вылетела из двери и приземлилась на траву. Пока я ее собрал и сложил в сумку, она уже была насквозь мокрая. Затем дверь открылась снова, и из нее вывалился мой двухметровый медведь гризли – тот самый, у которого голову разнесло в клочья, когда я стрелял из «Бенелли». Этот мишка – чуть ли не единственное, что осталось у меня после развода. А еще обшарпанный старый «Мерс», который любили царапать кошки. Тельма получила дом, подмела всё до последнего пенни с моего банковского счета и еженедельные алименты. Я еще был готов оплатить обучение детей в частных школах. Это было самое меньшее, что я мог сделать.
В тот вечер мне было себя жалко как никогда.
Везти двухметрового медведя в Лондон тоже оказалось нелегко. Он не влез со мной в один кэб, пришлось заказать ему отдельный. Потом мне пришлось оставить его на автобусной остановке у дома Шерон в Уимблдон Коммон, чтобы затащить сумки в прихожую. Но вместо того, чтобы вернуться и забрать медведя, мы с Шерон решили, что будет забавнее надеть на него один из ее фартуков с оборочками, а потом позвать друзей полюбоваться. Но пока мы всё организовывали, кто-то спер нашу игрушку. Я был убит горем, ведь я искренне любил этого мишку.
Что касается детей, то, как ни старайся, травму от развода они всё же получили, хотя мы с ними поддерживаем близкие отношения. В то время развод был гораздо более серьезным делом.
В наши дни в Лос-Анджелесе, если у тебя развалится брак, то твоя жена выйдет за меня, я женюсь на твоей бывшей, мы все вместе замечательно поужинаем, а потом поедем отдыхать в Мексику. Мне это не кажется крутым. Не понимаю, как люди так могут. Я не видел Тельму несколько десятков лет.
И, если быть честным, думаю, что так оно и лучше.
К началу турне «Diary of a Madman» по Штатам мы уже стали экспертами в области подвешивания карликов. Но на концертах были и другие трудности – например, средневековый костюм-кольчуга, который я надевал на несколько песен. Стоило мне вспотеть, я словно оказывался в обертке из бритвенных лезвий и к концу вечера был весь порезан, как бифштекс. С реквизитом тоже было много мороки. Например, у нас был занавес театра кабуки, который разворачивался сверху вниз с двух сторон вместо обычного театрального занавеса, раскрывающегося в стороны. В середине концерта наш занавес опускался вниз, а когда снова поднимался, то из-за барабанной установки появлялась механическая рука с гигантской «дланью Господней» и парила над залом, а я сидел на корточках в ее ладони. Когда рука полностью раскрывалась, из одного пальца вырывалось пламя, я нажимал ногой на педаль, и за мной срабатывала катапульта, которая разбрасывала килограммов двадцать сырого мяса по залу.
Потом я вставал и кричал: «РОК-Н-РОЛЛ!» Это было чертовски круто.
Но, конечно, если что-то может пойти не так, то так оно и будет – а на втором концерте в США почти всё сразу пошло не так. Был канун Нового года, мы выступали в Мемориальном Колизее Лос-Анджелеса перед десятками тысяч зрителей. Сначала сломалась дымовая машина. Она отхаркивала столько сухого льда, что мы уже не видели друг друга. Потом по какой-то причине не опустился один из двух занавесов кабуки, и мы не могли подготовить к шоу гигантскую руку. Помню, как стою в этой кольчуге и смотрю, как Шерон буквально повисла на занавесе, пытаясь его опустить. «Падай, зараза, падай!» – кричала она.
В конце концов, когда на этой штуке повисла еще пара помощников, занавес наконец отлип. Но потом механическая рука зацепилась за ковер и начала вытягивать его из-под гигантских колонок за сценой, которые страшно закачались. «АТАС!» – закричал один из роуди. Тридцать самых долгих секунд в моей жизни Шерон, мой ассистент Тони и еще несколько человек боролись с этим ковром, пытаясь отцепить его от механической руки, чтобы та не разрушила всю чертову сцену.
Наконец ковер отцепили, кто-то подтолкнул меня сзади, занавес поднялся, и через секунду я уже сидел в руке, поднимавшейся в воздух, а подо мной колыхался океан кричащих подростков. К тому моменту я твердо знал, что дальше будет больше. Рука полностью раскрылась, я зажмурился и приготовился, что пламя сейчас подожжет мне орехи, но с ним всё было в порядке. Это было такое облегчение, что я чуть не заплакал. Настало время финального фокуса, и я нажал на педаль, чтобы запустить катапульту. Но я не знал, что какой-то придурок из работников сцены зарядил катапульту накануне вечером, а не перед концертом, поэтому эластичный механизм ослаб. Я нажал на кнопку, что-то хлопнуло, и здоровая куча свиных мошонок и коровьих потрохов не полетела в зал, а врезалась мне в затылок на скорости 30 км/ч. Последнее, что я помню, это как закричал: «А-а-а-а-а-а!» – и почувствовал, что кровь и всякая требуха текут по шее.
Зрители внизу решили, что всё это часть спектакля, и просто сбрендили от восторга.
Бросать мясные обрезки в зал – стало одной из наших фирменных фишек. Карлик тоже выходил на сцену с ведрами сырых потрохов и пока его не вздергивали, швырял их в публику. Это наша собственная версия шоу в стиле «тортом в лицо», которые я обожал смотреть по телику в детстве. Но потом зрители тоже подключились к процессу и стали сами приносить мясо и швырять его на сцену. После концерта площадка напоминала Дорогу гребаных слез. Сегодня комиссии по здоровью и безопасности ни за что не дали бы вам такое провернуть.
И удивительно, как быстро всё вышло из-под контроля.
Как-то раз после концерта ко мне подошел коп и спросил: «Вы вообще понимаете, что делаете с американской молодежью?»
Потом показал мне полароидный снимок парня, который стоит в очереди на концерт на улице с бычьей головой на плечах.
– Твою ж мать, – сказал я. – Откуда он ее взял?
– Убил быка по пути на концерт.
– Ну, надеюсь, парень был очень голодный.
Чего только не приносили эти ребята – безумие какое-то. Сначала были просто куски мяса, но потом они стали притаскивать целых животных. Там были дохлые кошки, птицы, ящерицы, кто угодно. Как-то раз кто-то бросил на сцену здоровую жабу, и она упала на спину. Эта чертова штука была такая огромная, что мне показалось, будт