о это младенец. Я ужасно испугался и закричал: «ЧТО ЭТО? ЧТО ЭТО? ЧТО ЭТО?» А жаба перевернулась и ускакала восвояси.
С каждым концертом атмосфера становилось всё безумнее и безумнее. В конце концов, люди стали бросать на сцену предметы с торчащими из них гвоздями и лезвиями – барахло из магазина приколов вроде резиновых змей и пластиковых пауков. Некоторые из нашей команды стали серьезно бздеть, особенно когда однажды на сцене нарисовалась настоящая змея. А она не на шутку разозлилась тем, что ей выпало оказаться на сцене с Оззи Осборном. Один из роуди поймал рептилию большой сеткой на палке, которыми чистят бассейны.
Тони – который немножко участвовал в концерте – так и подпрыгивал каждый раз, когда видел какую-нибудь ползучую тварь. В общем, всё, что он делал – это надевал костюм-кольчугу и приносил мне на сцену попить, пока меняли декорации. Облачение в кольчугу и обратно занимало у Тони целых полчаса, и он всё время боялся до усрачки, что на сцене в него что-нибудь бросят. И однажды вечером, чтобы немножко его взбодрить, я бросил в сторону Тони резиновую змею, а, когда он отскочил назад, один из помощников положил ему за шиворот гитарную струну. У Тони случилась истерика. Он вылетел из своей кольчуги примерно за три секунды и остался стоять в одних серых колготках. Он так испугался, что, клянусь, его голос поднялся на три октавы.
Зал просто взорвался.
В том турне каждый вечер происходило что-нибудь безумное.
20 января 1982 года мы играли в «Veterans Auditorium» в Де-Мойне штата Айовы. Уж точно никогда не забуду название этого места. И то, как оно произносится: «Дээймон».
Концерт шел великолепно. Длань Господня сработала без нареканий. Мы уже повесили карлика.
И тут из зала прилетела летучая мышь. Очевидно, игрушка, подумал я.
Я взял ее, поднес к свету и оскалился. Зрители сходили с ума.
А потом я сделал то, что всегда делал, когда на сцену прилетала резиновая игрушка.
ХРЯСЬ.
Но сразу почувствовал, что что-то не так. Совсем не так.
Во-первых, у меня во рту оказалась теплая вязкая жидкость с худшим вкусом, который только можно себе представить. Я ощутил, как она обволакивает мой рот и стекает по подбородку.
Потом голова у меня во рту дернулась.
Твою мать, я только что сожрал гребаную летучую мышь?
Я выплюнул голову, посмотрел на крылья, потом поднял глаза и увидел, как Шерон с выпученными глазами машет руками и кричит: «НЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-Е-ЕТ!!!!!!!!!!!!!! ОНА НАСТОЯЩАЯ, ОЗЗИ, НАСТОЯЩАЯ!»
Следующее, что я помню, – как мчусь в кресле-каталке в отделение скорой помощи. А врач между тем объясняет Шерон: «Да, мисс Арден, мышь была живая. Вероятно, она оцепенела от того, что попала на рок-концерт, но определенно была живая. Велика вероятность, что мистер Осборн заразился бешенством. Симптомы? О, знаете, недомогание, головная боль, лихорадка, сильные судороги, неконтролируемое возбуждение, депрессия, патологическая боязнь жидкостей…»
– О, ну это вряд ли, – буркнула Шерон.
– Одним из последних симптомов, как правило, является маниакальное расстройство. Затем пациент становится вялым, впадает в кому и перестает дышать.
– Боже мой.
– Вот почему поедание летучих мышьей – идея неудачная, особенно, с медицинской точки зрения.
– У вас есть вакцина?
– Как правило, лучше применять ее заранее, но, конечно, мы сделаем укол. Даже несколько уколов.
А потом доктор пошел и взял шприц размером с фаустпатрон.
– О’кей, мистер Осборн, – сказал он. – Вам нужно снять штаны и наклониться.
Я послушался.
– Может быть немножко больно.
Это последнее, что я услышал.
Каждый вечер на протяжении всего турне я искал врача, чтобы мне сделали еще уколы от бешенства: по одному в каждую ягодицу, в каждое бедро и каждую руку. Это было чертовски больно. Во мне было больше дыр, чем в гребаном швейцарском сыре. Но, наверное, уж лучше это, чем бешенство. Хотя, если бы я взбесился, никто бы существенной разницы не заметил. Пресса между тем сходила с ума. На следующее утро со слов «и наконец…» в каждой новостной передаче шел сюжет обо мне. Все решили, что я специально откусил летучей мыши голову, хотя на самом деле всё произошло абсолютно случайно. Какое-то время я волновался, что нас прикроют, и на паре площадок наши концерты действительно отменили. Фанаты тоже не особенно помогали справиться с ситуацией. Как только они услышали про летучую мышь, то стали притаскивать на концерты что похуже. Выходить на сцену стало всё равно что участвовать в съезде мясников.
Тут же подтянулись члены Американского Общества Противодействия Применению Насилия против животных. Оно было вне себя от ярости и принялось засылать своих людей «следить» за нашими концертами. Роуди над ними нещадно стебались. Напрмер, ребята могли ляпнуть: «О, сегодня вечером Оззи бросит в зал восемнадцать зверят и не начнет петь, пока их всех не зарежут».
Активисты из ASPCA неизменно велись.
Они даже однажды остановили наш автобус в Бостоне. Помню, как все эти святоши запрыгнули внутрь, увидели йоркширского терьера Шерон – мистера Пука, – и у них чуть припадок не случился. Один из парней крикнул: «О’кей, этот автобус дальше не поедет. Я хочу, чтобы собаку взяли под охрану. Сейчас же!»
Что, они думали, мы собираемся делать? Расстреливать йоркширских терьеров из автомата во время песни «You Lookin’ at Me Lookin’ at You»?
Через несколько дней мы играли в «Мэдисон-сквер-гарден» в Нью-Йорке. Вся площадка пропахла дерьмом. Оказалось, что неделю назад там выступал цирк, и животные так и остались в клетках под трибунами. Один из организаторов концерта подошел и позвал всех на них посмотреть. Но, увидев меня, добавил: «Кроме вас».
– Почему? – спросил я.
– Вас нельзя подпускать к животным.
Я ушам не верил.
– Какого хрена, вы думаете, я сделаю? – спросил я. – Откушу голову слону?
Если бы вы спросили любого члена команды «Diary of a Madman», кто, вероятнее всего, не доживет до конца гастролей – я, Рэнди, Руди или Томми, – то все поставили бы на меня.
Как поется в песне, я совершал алкогольное самоубийство. Это было всего лишь вопросом времени.
Шерон была уверена, что до добра все это не доведет. Так что, когда мы пили в отеле, она забирала у меня всю одежду, чтобы я не нашел на жопу. Разве что спущусь в бар вестибюля абсолютно голый.
В большинстве случаев это помогало.
Но потом мы приехали в Сан-Антонио в Техасе. Я нажрался в отеле, как и обычно. И, как и обычно, Шерон сныкала всю мою одежду. Но она совершила ошибку, оставив в номере свое вечернее платье. Оно было темно-зеленое с оборочками, и, разорвав парочку швов, я в него влез. Потом нашел кроссовки и вышел на улицу.
Иду я в вечернем платье Шерон на голое тело и с бутылкой «Курвуазье» по улицам Сан-Антонио и ищу приключений. Кажется, в тот день у нас еще была фотосессия, я точно не помню. Но знаю, что был в говно. И вдруг мне резко захотелось отлить, как это бывает, когда ты в таком состоянии. На самом деле, это было больше, чем нужда, потому что мой мочевой пузырь превратился в раскаленное пушечное ядро. Мне нужно было отлить прямо здесь и прямо сейчас. Но я оказался посреди этого странного города в Техасе и понятия не имел, где у них тут общественный сортир. Я огляделся, нашел тихий уголок и стал отливать на какую-то рыхлую старую стену.
А-а-а-а-а. Так-то лучше.
И тут я услышал голос за спиной.
– Это омерзительно.
– Чего? – я обернулся и увидел старика в ковбойской шляпе, который смотрел на меня так, будто я только что приставал к его бабуле.
– Ты позорище, понимаешь?
– Моя подруга украла у меня одежду, – начал объясняться я. – Что мне еще, черт побери, надеть?
– Дело не в платье, ты, педрильный английский кусок дерьма. Ты облегчаешься на стену Аламо!
– Ала-чего?
Не успел он ответить, как из-за угла выбежали, пыхтя, двое техасских копов с потрескивающей рацией.
– Вот он, – сказал один парень. – Этот… в платье. БАМ!
Я лежу лицом в землю, и на мне защелкивают наручники.
Всё произошло в один момент. Я определенно слышал об Аламо – несколько раз смотрел фильм с Джоном Уэйном. Так что знал, что это какое-то важное место, где погибло много американцев, сражавшихся с мексиканцами. Но я не провел параллель между старой стеной, на которую помочился, и руинами священного национального памятника.
– Ты же британец, да? – сказал мне один коп.
– И что?
– Как бы ты себя почувствовал, если бы я помочился на Букингемский дворец?
Я немного подумал. Потом ответил:
– А хер его знает. Я же, черт возьми, в нем не живу.
Это немного разрядило обстановку.
Через десять минут я уже сидел в клетке со стадвадцатикилограммовым мексиканцем, который только что убил свою жену кирпичом. Наверное, он решил, что у него глюки, когда появился я в зеленом платье. Я подумал: «О Боже, он сейчас решит, что я призрак его благоверной, которую он захочет напоследок трахнуть в задницу».
Но он только пялился и что-то бормотал.
Я провел за решеткой около трех часов. Несколько копов и их друзей приходили на меня посмотреть. Может, они купили альбом «Blizzard of Ozz», уж не знаю. Но отделался я довольно легко. Мне выдвинули обвинение за распитие алкоголя в общественном месте, но не упомянули осквернение почитаемого объекта, за что могли влепить год тюряги. И выпустили как раз вовремя – я успел на концерт. Хотя шеф полиции лично спустился ко мне и велел, чтобы, как только концерт закончится, я валил из города и больше никогда не показывал здесь поганую рожу.
Отлил я всего один раз, но это стоило мне целого состояния из-за будущих несостоявшихся концертов в Сан-Антонио. И правильно. Думаю, что ссать на Аламо – не самый умный поступок. Это не то же самое, что поссать на Букингемский дворец, – скорее, как поссать на один из памятников на побережье Нормандии. Просто непростительно. Несколько лет спустя я лично извинился перед мэром города, пообещал, что этого больше не повторится, и пожертвовал десять штук Дочерям республики Техаса. После этого он снова разрешил мне выступать в городе, но концерт состоялся лишь через десять с лишним лет. А после концерта ко мне подошел тощий мексиканский паренек.