Дон пришел и начал рассказывать о моей жене самые гнусные вещи, которые только можно себе представить. Это самые отвратительные слова, какие я только слышал. То, что он говорил, было просто омерзительно. А ведь он говорил о своей собственной дочери.
В конце концов он остановился перевести дыхание и спросил: «Ты это знал, Оззи? Ты знал, какая твоя жена на самом деле?» – Очевидно, он хотел, чтобы я взбесился, ушел от Шерон, вернулся в «Jet Records» и начал всё сначала.
Но я не собирался доставлять ему такое удовольствие.
Он не имел права приходить ко мне в номер и выдумывать всю эту отвратительную херню о моей жене. Я не поверил ни одному гребаному слову. Во всяком случае, что бы там ни делала Шерон, это не могло быть хуже того, что делал я. И уж точно ее жизнь и близко не была похожа на то, что совершил сам Дон. Но я подумал, что лучший способ взбесить его – сделать вид, что в этом нет ничего страшного.
– Ага, Дон, – ответил я. – Я это всё про нее знаю. – Правда?
– Ага.
– И?
– И что, Дон? Я ее люблю.
– Если хочешь расторгнуть брак, то мы всегда можем это устроить, знаешь?
– Нет, спасибо, Дон.
Поверить не могу, как этот парень готов был так поступить со своей семьей. Несколько лет спустя мы узнали, что, когда он был моим менеджером – и еще до того, – то использовал Шерон в качестве прикрытия. Все его компании, кредитные карты, банковские счета и кредиты были оформлены на ее имя. В общем, сам Дон на бумаге даже не существовал, ему не нужно было оплачивать счета, и на него нельзя было подать в суд. В том числе и налоговые счета, которые он, мать его, просто игнорировал, тоже были не на его имя – и в Англии, и в Америке. И оказалось, что за всё отвечает Шерон, хотя сама она об этом даже не догадывалась. И вдруг ни с того ни с сего ей приходит письмо от «IRS», в котором говорится, что она должна им крупную сумму. Когда мы посчитали сумму всех неуплаченных налогов, процентов и штрафов, число стало семизначным. Дон ее просто развел.
«Не знаю, из чего сделан твой отец, – сказал я ей, – но я бы никогда так не поступил со своими детьми».
Шерон чуть с ума не сошла из-за этой налоговой задолженности.
В конце концов, я сказал: «Послушай, сколько бы там ни было, заплати, потому что я не хочу жить ни дня, когда над нами висит эта гребаная штука. Налогов не избежать, поэтому просто заплати их, а мы урежем расходы и как-нибудь да выкрутимся».
Такое часто случается в музыкальном бизнесе. Когда умер Сэмми Дэвис-младший, он оставил своей жене налоговый счет на семь миллионов долларов, и его выплата заняла у нее целую вечность.
С этим ничего не поделаешь. Нужно просто собраться с силами и хорошенько поработать.
Но моя свобода стоила того, чтобы пройти через всё это дерьмо с Доном. Вдруг я наконец смог делать всё, что захочу, положив с прибором на его мнение по этому вопросу. Например, однажды я встречался в Нью-Йорке со своим адвокатом Фредом Эйсисом – отличным парнем и бывшим военным. Он сказал, что потом у него встреча с другими клиентами – группой Was (Not Was), которые вне себя от того, что их вокалист не пришел на запись в студию.
– Я могу его заменить, если хочешь, – сказал я полушутя. Но Фред воспринял меня серьезно.
– Хорошо, я их спрошу, – ответил он.
И вот я уже в студии в Нью-Йорке – читаю рэп в песне «Shake Your Head». Я хорошенько посмеялся – особенно когда услышал финальную версию песни, в которой поют молодые горячие бэк-вокалистки. До сих пор люблю эту вещь. Забавно, потому что я всегда восхищался тем, что The Beatles начинали как попсовая группа, а потом с каждым альбомом становились всё тяжелее и тяжелее, а я вот почему-то двигался в противоположном направлении.
Но всю историю целиком я услышал только спустя годы. Я жил в отеле «Sunset Marquis» в Западном Голливуде, и там же жил Дон Уоз. К тому времени он уже стал одним из величайших продюсеров в музыкальной индустрии, и Was (Not Was) были очень популярны. Помню, как он подбежал ко мне, задыхаясь, и сказал: «Оззи, мне надо рассказать тебе кое-что про ту песню, которую мы записывали, «Shake Your Head». Тебе просто башню сорвет».
– Давай, – ответил я.
– Помнишь, у нас там были бэк-вокалистки?
– Ага.
– Одна из них сделала сольную карьеру и записала несколько альбомов. Возможно, ты о ней слышал.
– Как ее зовут?
– Мадонна.
Я не мог в это поверить: я записывался с Мадонной. Предложил Дону переиздать этот сингл, но по какой-то причине он не смог получить разрешение. Так что в итоге мы ее перезаписали, и место Мадонны заняла Ким Бейсингер.
В восьмидесятых у меня было несколько дуэтов. Один с Литой Форд – «Close My Eyes Forever», – который вышел в топ-10 синглов в Америке. Я даже исполнял песню «Born to be Wild» с Мисс Пигги, но очень расстроился, когда узнал, что мы не будем находиться в студии одновременно (возможно, она узнала, что я работал на скотобойне Дигбет). Я просто развлекался, понимаете? Не денег ради. Хотя, когда мы выкупили контракт у Дона Ардена и издателей и оплатили налоговые счета, у нас наконец-то появились деньги. Помню, как однажды открыл конверт от Колина Ньюмана и боялся, что там будет какой-нибудь очередной иск. Но там был чек на авторский гонорар размером 750 тысяч долларов.
Это самая большая сумма денег, которая у меня когда-либо была.
Когда развод с Тельмой закончился, меня хотелось ей сказать: «Пошла к черту. Посмотри на меня – у меня всё супер!»
Так что я купил дом под названием коттедж Аутлендс в Стаффордшире, недалеко от нее. У него была соломенная крыша, и первым делом, сразу после переезда, я поджег эту гребаную крышу. Не спрашивайте, как я это сделал. Всё, что помню, – как приехал пожарный на своем грузовике, насвистывая сквозь зубы, и сказал мне: «Вечеринка по случаю новоселья, да?» А потом, когда он потушил огонь, мы с ним вместе нажрались. С таким же успехом лучше бы он дал чертову дому догореть, потому что вонь от паленой соломы просто ужасна, думаю, что она до сих пор так и не выветрилась.
Шерон ненавидела коттедж Аутлендс с самого начала. Она сваливала в Лондон и не желала возвращаться домой. Думаю, какая-то часть меня ждала, что Тельма позвонит в слезах и будет умолять вернуться к ней. Но она не звонила. Хотя неправда – однажды позвонила, сказала: «Вижу, ты снова женился, ГРЕБАНЫЙ УБЛЮДОК», – и повесила трубку.
В конце концов, я стал понимать, что, насколько бы мне ни нравилось жить под боком у Джесс и Луиса, жить рядом с бывшей женой – плохая идея. В какой-то момент даже пытался выкупить коттедж Булраш. Я совершил ошибку, взяв с собой Шерон, когда навещал детей. Всё было хорошо, пока мы не отвезли их домой и не пошли выпить в отеле. Тогда я напился и расчувствовался. Я сказал Шерон, что не хочу возвращаться в Америку, что скучаю по детям, скучаю по пабу «Hand & Cleaver» и хочу уйти на пенсию. Когда я отказался садиться в машину и ехать домой – вообще-то это была «БМВ» нашего бухгалтера Колина Ньюмана, которую мы взяли у него на денек, – Шерон слетела с катушек. Она села за руль, завела машину и опустила педаль газа в пол. Было чертовски страшно. Помню, как отпрыгнул с дороги и упал на газон перед отелем. Но Шерон переехала клумбу и надвигалась на меня, колесами взрыхляя газон и разбрасывая всюду куски дерна.
И я был не единственным, кого она чуть не убила.
Тогда на меня работал парень по имени Пит Мертенс. Он был старым школьным приятелем – тощий, забавный, и всё время носил дикие клетчатые пиджаки. В общем, когда Шерон переехала клумбу, Питу пришлось броситься в сторону, и он упал в розовый куст. Помню, как Пит встал, отряхнул пиджак и сказал: «К черту всё – это не стоит двух сотен фунтов в неделю. Я ухожу». Правда, потом он передумал и вернулся. Полагаю, работать на нас было хоть и опасно, зато интересно.
В конце концов, вышел менеджер отеля, а кто-то вызвал полицию. Я спрятался в живой изгороди. Шерон вышла из машины, подошла к ней и выбросила все свои кольца и украшения. Потом развернулась, потопала к дороге и поймала такси.
На следующий день, вонючий и с похмелья, я просеивал там землю в поисках камня от «Тиффани» за пятьдесят кусков.
В коттедже Аутлендс тоже происходили всякие дикости, пока я наконец не понял, что Шерон была права и нам стоит переехать. Однажды вечером я встретил в пабе очень строгого парня – кажется, он был бухгалтером, – а потом он пришел со мной в коттедж выкурить косячок и вырубился на диване. И, пока он спал, я снял с него одежду и бросил в огонь. Бедный парень проснулся в шесть утра совершенно голый. Я отправил его домой к жене в одном из своих костюмов-кольчуг. Мне до сих пор смешно представлять, как он поплелся, гремя кольчугой, к машине, придумывая на ходу, как будет объясняться дома.
Еще одно мое любимое развлечение в коттедже Аутлендс – сбривать людям брови, пока они спят. Поверьте, нет ничего смешнее, чем парень без бровей. Обычно люди не осознают, что брови отвечают за большинство выражений лица, так что, когда их нет, очень сложно выразить опасение, удивление или любую другую из основных человеческих эмоций. Но требуется какое-то время, чтобы понять, что именно здесь не так. Сначала они смотрят в зеркало и думают: «Боже мой, дерьмово же я сегодня выгляжу». Один парень, над которым я так подшутил, в конце концов пошел к врачу, потому что четко понимал, что что-то здесь не так, но так и не понял, что именно
С кем только я не проводил сеансы терапии бровей: с агентами, менеджерами, помощниками, ассистентами, друзьями, друзьями друзей. Всякий раз, когда кто-то приходил на собрание к руководству с лицом, с которым что-то не так, было понятно, что они провели выходные у меня дома.
Пит Мертенс часто оказывался невольным сообщником в моих пьяных розыгрышах. Например, как-то на Рождество мне стало интересно, что будет, если напоить собаку. Мы с Питом взяли кусок сырого мяса и положили его на дно миски с хересом, потом позвали Баблса – йоркширского терьера Шерон – и ждали, что же будет. Естественно, Баблс вылакал миску хереса, чтобы добраться до мяса. Примерно через пять минут он окосел, начал сшибать углы и подвывать музыке, которая у нас играла. Мы сделали это: Баблс был в говно. Это было блестяще – пока бедный старый Баблс не вырубился посреди гостиной. Я испугался, что убил его, поэтому снял гирлянду с ёлки и обмотал пса, чтобы сказать Шерон, что он случайно ударил себя током. Но, слава Богу, с ним всё было в порядке – правда, на следующее утро у него было страшное похмелье, и он очень сердито смотрел на меня, как бы говоря: «Я знаю, что это всё ты, ублюдок».