Док был менеджером Mötley Crüe в Америке, они играли у нас на разогреве, и мы с ним крепко дружили.
– Кто-то? – сказал он. – Не думаю, что кто-то один умрет, Оззи. Думаю, мы все умрем.
Основной проблемой были Mötley Crüe, которые тогда работали в оригинальном составе: Никки Сикс на басу, Томми Ли на барабанах, Мики Марс на гитаре и Винс Нил на вокале. Эти ребята были ебнутыми на всю голову. А я, очевидно, решил их в этом переплюнуть. Как и в случае с Джоном Бонэмом, я прикинул, что непременно должен куролесить еще больше, чем они. Мое поражение в этом вопросе будет значить, что я плохо выполняю свою работу. А Mötley Crüe в свою очередь восприняли это как вызов. Так мы и играли в пинг-понг, каждую минуту каждого гребаного дня. Концерты давались нам еще легко. Труднее было пережить промежуток между выступлениями.
Забавно в Mötley Crüe было то, что одевались они как девчонки, а жили при этом как животные. Они многому научили даже меня. Куда бы Mötley Crüe ни поехали, они всюду таскали с собой огромный чемодан, в котором хранили все мыслимые виды алкоголя. В ту же секунду, как заканчивался концерт, крышка чемодана распахивалась, и они выпускали псов из ада.
Каждый вечер летали бутылки и метались ножи, крошились ножки стульев, ломались носы, портилось чье-то имущество. Всё равно что сложить бедлам и преисподнюю и помножить на хаос.
Люди рассказывают мне об этом турне, а я даже не знаю, что правда в этих рассказах, а что вымысел. Люди спрашивают: «Оззи, ты правда снюхал муравьиное шоссе с палочки от эскимо?» – а я понятия об этом не имею. Хотя, конечно, совсем такое не исключаю. Каждый вечер я снюхивал что-то, что вообще не должно было оказаться у меня в носу. Я постоянно был вне себя. Даже Тони Деннису сносило крышу. Кончилось тем, что мы стали называть его Капитаном Креллом – Креллом мы теперь называли кокаин, – потому что как-то раз он попробовал снюхать дорожку, но не думаю, что он когда-либо еще это повторял. Наша костюмерша даже сшила ему небольшой костюм в стиле Супермена с буквами «КК» на груди.
Мы все считали, что это безумно смешно.
Одна из самых сумасшедших ночей была в Мемфисе.
Как обычно, вечер только начался, когда мы отыграли концерт. Помню, как иду по коридору за сценой в сторону гримерки и слышу, как Томми Ли говорит: «Эй, Оззи, чувак, зацени!»
Я остановился и огляделся, пытаясь понять, откуда идет голос.
«Мы здесь, мужик, – сказал Томми. – Заходи».
Я толкнул дверь и увидел его на другом конце комнаты. Он сидел на стуле спиной ко мне. Никки, Мик, Винс и несколько помощников стояли вокруг него, курили сиги, ржали, обсуждали концерт, пили пиво. А перед Томми на коленях стояла голая девка. Она делала ему просто божественный минет.
Томми махнул мне, чтобы я подошел. «Эй, чувак, Оззи.
Зацени!»
Я заглянул ему через плечо. И увидел его член. Размером с руку ребенка в боксерской перчатке. Его чертова штука была настолько большая, что девчонке в рот помещалась примерно треть, и меня всё равно удивляло, что конец не торчит у нее из затылка. Никогда в жизни ничего подобного не видел.
– Эй, Томми, – сказал я. – А где такие дают?
– Садись, чувак, – сказал он. – Снимай штаны, чувак. Она и тебе отструкает, когда закончит со мной.
Я сдал назад.
– Я не собираюсь доставать свой, когда твой занимает всю комнату! – сказал я. – Это как припарковать буксир рядом с «Титаником». У тебя вообще права на него есть, Томми? Выглядит опасно.
– О, чувак, ты не знаешь, что теря… о, о, о, а, а, м, м, а-а-а-а-а…
Мне пришлось отвернуться.
Потом Томми вскочил, застегнул ширинку и сказал: «Давай что-то нибудь поедим, чувак, я умираю с голоду».
Мы оказались в месте под названием «Бенихана» – одном из японских сетевых стейкхаусов, где жрачку готовят на большой горячей тарелке прямо перед тобой. Пока мы ждали еду, пили пиво и шоты. Потом взяли огромную бутылку саке на всех. Последнее, что я помню, – это как мне принесли огромную миску супа с клецками, я ее доел, потом наполнил миску до краев саке и осушил ее одним огромным залпом.
– А-а-а! – сказал я. – Так-то лучше.
Все уставились на меня.
Потом Томми встал и сказал: «Твою-ю-ю-ю-ю мать, пойдем-ка отсюда, чувак. В любую секунду Оззи лопнет».
И всё. Абсолютная темнота.
Как будто кто-то выдернул провод из телевизора. Как потом рассказали мне остальные, я встал из-за стола, сказал, что иду в сортир, да так и не вернулся. По сей день я не помню, что было в следующие пять часов.
Но я никогда не забуду, как потом проснулся.
Сначала я услышал звук:
НИ-И-И-И-И-ИУ-У-У-У-У-УМ – М-М – М, НИ-И-И-И-И-ИУ-У-У-У-У-УМ – М-М – М, З-З-З-ЗМ – М-М – М-М – М-М – М-М – М-М…
Потом открыл глаза. Было еще темно, очень темно, но повсюду горели тысячи маленьких огоньков. Я подумал про себя, какого черта происходит? Я умер или что?
И этот звук:
НИ-И-И-И-И-ИУ-У-У-У-У-УМ – М-М – М, НИ-И-И-И-И-ИУ-У-У-У-У-УМ – М-М – М, З-З-З-ЗМ – М-М – М-М – М-М – М-М – М-М…
Потом почуял запах резины и бензина.
Потом услышал гудок прямо над ухом.
БЛА-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-АМ – М-М!!!!!!!!!
Я перекатился и закричал.
И тут меня ослепили огни – двадцать или тридцать, высотой с офисную башню, – которые надвигались на меня. Прежде чем подняться и побежать, я услышал страшный рев, и порыв ветра швырнул мне в лицо песок.
Я проснулся на разделительной полосе двенадцатиполосной магистрали.
Я понятия не имел, как и почему оказался там. Я знал только, что мне нужно убраться с шоссе и что мне нужно отлить, потому что мочевой пузырь вот-вот лопнет. Я подождал, когда между машинами будет окно, еле-еле перешел все эти полосы, хотя был по-прежнему в говно и не мог идти ровно. Наконец я добрался до обочины, еле увернувшись от мотоцикла, несущегося по крайней полосе. Перепрыгнул через ограждение, перебежал еще одну дорогу и стал искать, где бы облегчиться. И тут увидел ее – белую машину, припаркованную у дороги.
Отлично, подумал я, хоть есть где спрятаться.
Я достаю член, и не успеваю даже начать как следует поливать колесо этой машины, как в заднем стекле загораются цветные лампочки, и я слышу до ужаса знакомый звук.
БИ-И-ИП, БИ-И-ИП, У-У-У-У. БА-А-АП!
Я не мог в это поверить. Из всех мест в Мемфисе, где можно отлить, я умудрился выбрать колесо полицейской машины без опознавательных знаков, припаркованной у обочины, чтобы штрафовать водителей за превышение скорости.
После этого женщина-офицер опускает стекло. Выглядывает и говорит: «Когда закончишь трясти этой штукой, мы с тобой скатаемся в участок!»
Через десять минут я оказался в камере.
К счастью, меня продержали там всего пару часов. Я позвонил Доку Мак-Ги и попросил забрать меня на гастрольном автобусе.
Первым, что я услышал, когда запрыгнул в автобус, было: «Эй, чувак, Оззи. Зацени, чувак!» – и снова погрузился в забытье.
В этом турне каждый вечер кто-то оказывался за решеткой то за одно, то за другое. А из-за того, что Мик и Никки были очень похожи – у них были длинные темные девчачьи волосы, – иногда одного закрывали за то, что сделал другой.
Как-то они жили в одном номере. Никки встает и выходит голышом в коридор купить банку колы в автомате у лифта. Как только он нажимает на кнопку автомата, открываются двери лифта, и Никки слышит испуганный вздох. Оглядывается и видит трех женщин среднего возраста, которые стоят с выражением ужаса на лице. «Привет», – говорит он, потом разворачивается и, как ни в чем ни бывало, возвращается в номер. Несколько минут спустя в дверь стучат. Никки говорит Мику: «Наверное, одна из группи. Давай открывай?» Мик идет открыть дверь, и там его встречает менеджер отеля, коп и одна из дамочек из лифта. Дамочка кричит: «Это он!» – и Мика тащат в околоток, хотя он даже понятия не имеет, что такого сделал.
Но дело в том, что мы постоянно были настолько не в себе, что для нас было нормальным не соображать, что мы делали.
Кроме той ночи, когда я проснулся посреди шоссе, хуже всего был день, когда мы играли в «Мэдисон-сквер-гарден» в Нью-Йорке. После концерта мы пошли на вечеринку в какой-то клуб в здании старой церкви. Тусовались в отдельном зале, пили и разгонялись коксом, как вдруг ко мне подошел какой-то парень и сказал: «Эй, Оззи, хочешь сфотографироваться с Брайаном Уилсоном?»
– Кто, черт побери, такой Брайан Уилсон?
– Ну, Брайан Уилсон. Из Beach Boys.
– Ах, этот. Ну да. Конечно. Ладно.
О Брайане Уилсоне много говорили, потому что за неделю до этого его брат Деннис – который дружил с Чарльзом Мэнсоном в 1960-х – утонул в Лос-Анджелесе. Деннису было всего тридцать девять, так что это было ужасно грустно. В общем, мне предложили пойти встретить Брайана Уилсона на лестнице, я пошел, закинувшись бухлом и коксом, и ждал его. Прошло десять минут. Потом двадцать минут. Потом тридцать минут. Наконец, еще через пять минут, появился Брайан. К тому моменту я уже сильно разозлился и думал: «Ну и кретин». Но я знал о Деннисе, так что решил быть с ним помягче. И сказал: «Сожалею о твоем брате, Брайан».
Он ничего не ответил. Просто как-то забавно посмотрел на меня и ушел. С меня хватило.
– Сначала ты опаздываешь, – сказал я, повысив голос, – а потом просто сваливаешь, не говоря ни одного гребаного слова? Вот что я тебе скажу, Брайан, почему бы нам не забыть о фотографии, а тебе не засунуть свою голову обратно в задницу, где ей и место, а?
На следующее утро лежу я в номере, и у меня раскалывается голова. Звонит телефон, Шерон берет трубку.
– Да, нет, да, хорошо. О, он правда это сделал? Хм-м. Ладно. Не беспокойтесь, я всё сделаю.
Щелк.
Она вручает мне телефон и говорит: «Ты звонишь Брайану Уилсону».
– Кто, черт побери, такой Брайан Уилсон?
Я получаю удар телефоном по голове.
Бум.