– Вот, спасибо, пока.
Но я не только ходил к врачам. Еще у меня были дилеры. Помню, как-то раз, кажется в Германии, я пришел к одному парню купить снотворного – от этого у меня была зависимость сильнее, чем от чего бы то ни было. У парня кончился препарат, и он спросил, не хочу ли я попробовать рогипнол. Но я уже знал всё о нем. Пресса тогда с ума сходила на эту тему, называя его главным наркотиком насильников, но, честно говоря, я считал, что всё это бредни. Наркотик, который полностью парализует тебя, причем ты даже не отключаешься? Это, конечно, слишком здорово, чтобы быть правдой. Но я купил пару доз и решил его попробовать ради научного эксперимента.
Я запил таблетки небольшим количеством коньяка, как только вернулся в свой номер в отеле, и принялся ждать. «Какой только херни люди не придумают», – сказал я себе. Через две минуты, когда я лежал на краю кровати и пытался заказать фильм по телевизору, щелкая пультом, таблетки вдруг подействовали. Черт меня побери, это правда! Я не мог пошевелиться. Меня полностью парализовало. Но при этом я был ни в одном глазу. Это было очень странное ощущение. Единственная проблема была в том, что, когда я болтался на краю кровати, у меня отказали мышцы, так что в итоге я соскользнул на пол и попутно ударился головой о кофейный столик. Больно, зараза. Я оказался зажат между стеной и кроватью примерно на пять часов и не мог ни шевелиться, ни говорить.
Не могу сказать, что порекомендовал бы кому-то этот препарат.
Как раз в то время мое здоровье начало серьезно сдавать.
Я был постоянно истощен, стал замечать дрожь в руке, речь была невнятной. Я пытался убежать от всего этого, принимая наркотики, но у меня уже развился такой иммунитет, что приходилось серьезно увеличивать дозу, чтобы хоть что-то почувствовать. Дошло до того, что мне промывали желудок каждые две недели. Несколько раз я висел на волоске. Как-то раз я обманом выманил у врача в Нью-Йорке бутылочку кодеина и влил ее в себя целиком. У меня чуть не произошла остановка дыхания. Помню только, как лежал на кровати в отеле, потел и задыхался, а врач говорил мне по телефону, что, если принять слишком много кодеина, то мозг перестает подавать сигнал в легкие, и они отказывают. Мне очень повезло, что я выжил. Хотя, если учесть, как я себя чувствовал, лучше бы мне было не просыпаться.
Чем хуже мне было, тем больше я переживал, что Шерон уйдет от меня. А чем больше я переживал, тем хуже мне было. На самом деле, я не мог понять, почему она до сих пор не ушла. Я слышал, как люди говорят: «О, твоя жена просто любит деньги». Но дело в том, что только благодаря ей я жив и могу вообще их зарабатывать. А еще люди забывают, что, когда мы познакомились, деньги были как раз у нее, а не у меня. А я был без пяти минут банкротом.
Итог: Шерон спасла мне жизнь, Шерон и есть моя жизнь, и я ее люблю. И я страшно боялся ее потерять. Но, как бы я ни хотел, чтобы всё было нормально и правильно, я был ужасно болен и физически, и психически. Я даже больше не мог выходить на сцену.
Поэтому я несколько раз пытался покончить с собой, лишь бы не идти на концерт. Точнее говоря, я не пытался по-настоящему покончить с собой. Если человек решил сдлать это на самом деле, то он вышибает себе мозги или прыгает с высокого здания. Словом, совершает что-то непоправимое. А когда человек только пытается и, например, принимает кучу таблеток – как я, – то, как правило, рассчитывает, что его кто-то вовремя обнаружит. Он не хочет себя убивать, а просто пытается подать знак. Но это чертовски опасная игра. Посмотрите, что случилось с моим старым приятелем Стивом Кларком из Def Leppard. Он всего лишь выпил коньяка, водки, обезболивающих и антидепрессантов – и свет погас.
Навсегда.
В один прекрасный день Шерон сказала мне: «Ладно, Оззи, мы едем в Бостон. Там есть врач, и я хочу, чтобы ты к нему сходил».
– Почему нельзя сходить к врачу в Англии?
– Тот врач – специалист.
– Специалист в чем?
– В том, что с тобой не так. Мы уезжаем завтра.
Я решил, что она имеет в виду доктора-специалиста по наркозависимости, поэтому сказал: «О’кей».
И мы полетели в Бостон.
Но этот врач был хардкорным парнем. Лучшим из лучших. Он работал в клинике – медицинском центре Св. Елизаветы, – и у него в кабинете на стене висело больше дипломов, чем у меня было золотых пластинок.
– Так, мистер Осборн, – сказал он. – Встаньте в середину кабинета, а потом медленно подойдите ко мне.
– Зачем?
– Просто делай, – шикнула Шерон.
– Ладно.
Я пошел и, должно быть, в тот день не пил, потому что мне удалось пройти по прямой.
Более-менее.
Потом врач двигал пальцем вверх-вниз и из стороны в сторону, а я должен был за ним следить. С какого же хрена это относится к наркотической зависимости, думал я про себя. Но это еще не всё. Потом я прыгал по кабинету на одной ноге, поднимал гантели и бегал кругами с закрытыми глазами.
Как будто оказался на гребаном уроке физкультуры.
– Хм-м, хорошо, – сказал он. – Могу вам сказать точно, мистер Осборн, что у вас нет рассеянного склероза.
Что за…
– Но я и не думал, что у меня рассеянный склероз, – пролепетал я.
– И у вас нет болезни Паркинсона.
– Но я и не думал, что у меня болезнь Паркинсона.
– Тем не менее, – продолжал он, – у вас есть явные симптомы, которые могли бы говорить об этих двух заболеваниях, а диагностика бывает сложной. Но я могу сказать, у вас их нет на сто процентов.
– Что?
Я посмотрел на Шерон.
Она смотрела в пол.
– Оззи, я не хотела тебе говорить, – произнесла она, как будто силясь не заплакать. – Но после последних осмотров врачи сообщили мне, что беспокоятся. Вот почему мы здесь.
Очевидно, всё это происходило последние полгода. Мои врачи в Лос-Анджелесе были почти убеждены, что у меня либо рассеянный склероз, либо Паркинсон, и поэтому мы проделали такой путь, чтобы посетить специалиста в Бостоне. Но, несмотря на то, что врач доказал обратное, одни только названия этих болезней заставили меня запаниковать. Хуже всего то, что если бы у меня было какое-то из этих заболеваний, то оно бы многое объяснило – гребаная дрожь в руках уже выходила из-под контроля. Вот почему мы с Шерон хотели услышать еще одно мнение. Врач посоветовал обратиться к его коллеге, который руководил исследовательским центром в университете Оксфорда, и мы отправились туда. Коллега заставил меня пройти все те же самые тесты и сказал нам ровно то же самое: этих заболеваний у меня нет. «Если не считать алкоголизма и наркозависимости, то вы очень здоровый человек, мистер Осборн, – сказал он. – Мое мнение как специалиста: когда вы выйдете из этого кабинета, идите и просто начните жить нормальной жизнью».
И я решил закончить карьеру. В 1992 году я отправился на гастроли в поддержку альбома «No More Tears». Мы назвали это турне «No More Tours» («Больше никаких турне». – Прим. пер.). Вот и всё. Я закончил карьеру. Конец. Был Оззи и весь вышел. Я колесил по миру почти двадцать пять лет. Крутился как белка в колесе: альбом, турне, альбом, турне, альбом, турне, альбом, турне. Я покупал все эти дома и никогда, черт побери, в них не жил. Вот в чем суть рабочего класса: ты никак не можешь бросить работу. Но после визита к врачу в Бостоне я задумался: зачем я это делаю, ведь я уже могу всего этого не делать, денег завались!
Когда мы вернулись в Англию, Шерон сказала: «Только не бесись, но я купила нам новый дом».
– Где?
– Он называется Уэлдерс Хаус. В деревне Джорданс в Бакингемшире.
– Там есть паб?
– Это квакерская деревня, Оззи.
И она, черт побери, не шутила. Уэлдерс Хаус расположен дальше от пабов, чем любой другой дом в Англии. Я сильно злился на Шерон за это и полгода с ней не разговаривал, потому что дом был в ужасном состоянии. Слово «ветхий» – слишком мягкое для его описания, и нам пришлось целый год снимать дом в Джерардс Кросс, пока новый не отремонтируют. Даже сейчас он не кажется мне и вполовину таким красивым, каким был Бил Хаус. Но внутри дом великолепен. Оказывается, его построил викторианский премьер-министр Бенджамин Дизраэли в качестве свадебного подарка для своей дочери. Во время Второй мировой войны дом служил реабилитационным пунктом для армейских офицеров, а когда его отыскала Шерон, он принадлежал одному из парней, что работали над спецэффектами фильма «Звездные войны».
В конце концов, я простил Шерон, потому что, когда мы въехали, дом оказался просто волшебным. В то лето выдалась идеальная погода, и вдруг у меня появилось столько земли – сто гектаров, – где я мог целыми днями гонять на квадроциклах и ни о чем не беспокоиться. Мое здоровье резко улучшилось. Я даже перестал волноваться о рассеянном склерозе и болезни Паркинсона. Я решил: ну, заболею, значит, заболею. Но как только я почувствовал себя лучше, мне стало скучно. Безумно скучно. Я начал думать о своем отце – о том, как он досрочно вышел на пенсию и оказался в больнице, как только закончил возделывать сад. Стал думать о счетах за ремонт, о зарплатах сотрудников управляющей компании и о том, что деньги на работу всей компании поступают из моих сбережений. И тогда я задумался, как я могу выйти на пенсию в сорок шесть лет? Я же не работал ни на кого, кроме себя.
И моя работа на самом деле не работа. А если и так, то это самая лучшая гребаная работа в мире, вот и всё.
Однажды утром я встал, заварил себе чашку чая и непринужденно сказал Шерон: «Можешь устроить мне выступление на одном из американских фестивалей в этом году?»
– Что ты имеешь в виду, Оззи?
– Я бы хотел выступить. Вернуться в игру.
– Ты уверен?
– Мне скучно до безумия, Шерон.
– Хорошо. Если ты говоришь серьезно, то я сделаю несколько звонков». И она позвонила организаторам «Лоллапалузы».
И они ее послали.
«Оззи Осборн? Да он же гребаный динозавр», – сказали они коротко.