есколько дюймов. Поэтому нам пришлось сломать затвор тяжелым пресс-папье, чтобы окно открылось на ширину, достаточную для того, чтобы в него высунуть
50-дюймовый телевизор.
А потом мы как следует его толкнули.
Вжу-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-х-х-х-х-х-х!
Он полетел вниз, пролетел восьмой этаж, седьмой этаж, шестой этаж, пятый этаж, четвертый этаж…
– Там что, внизу какой-то парень курит? – спрашиваю я у Зака. А телевизор, заметьте, всё находится в полете.
– Не волнуйся, – ответил Зак. – Он стоит в километре.
БА-БАХ!
Надо было видеть, как эта штука разбилась, приятель. Срань господня. Прямо как будто бомба взорвалась. Бедный парень, который курил, чуть свою сигарету не проглотил, хотя стоял на другом конце площади.
Когда нам стало скучно пялиться на обломки, я залез в нишу, где был телик, и притворился, что читаю новости подобно диктору. Зазвонил телефон. Это был менеджер отеля.
– Могу ли я поговорить с мистером Осборном? – сказал он. – Произошел… случай.
– Его здесь нет, – ответил Зак. – Он на телевидении.
В общем, менеджер отеля просто переселил меня в другой номер, потому что окно сломалось, а, когда я уезжал, в мой счет добавили пункт «разное» на 38 тысяч баксов! Они сказали, что в этом номере теперь целый месяц никто не сможет поселиться. Но это чушь собачья. Заку выписали счет на
10 тысяч. А еще взяли с нас тысячу за бухло из мини-бара.
Но, в каком-то смысле, все это стоило того.
Когда я оплатил счет, то понял, что больше не хочу быть таким человеком. Дошло до того, что я подумал: и что ты будешь делать, Оззи? Ты так и останешься человеком, который и так одной ногой в могиле, пока не кончишь так же, как другие безумные рок-н-ролльщики? Или вылезешь из этой ямы?
Другими словами, я опустился на самое рок-н-ролльное дно. Этот путь занял у меня сорок лет, но я наконец его прошел. Я испытывал к себе отвращение. Мне всё в себе не нравилось. Я боялся жить, но и боялся умереть.
А это жалкое существование, поверьте. Поэтому я решил вести трезвый образ жизни. Сначала я бросил сигареты. Люди спрашивают: «Как, черт побери, ты это сделал?» – но я так устал покупать пластыри, отрывать их, курить, снова налеплять, что подумал: «На хрен это всё», – и просто бросил. Мне просто надоело курить.
Потом я так же поступил с бухлом. Когда я уже какое-то время не пил, то спросил Шерон: «Можно мне теперь выпить?»
А она ответила: «Ты достаточно взрослый, чтобы самому принимать решения».
– Но я не очень хорошо принимаю решения, – возразил я. – Они всегда неправильные.
– Но ты хочешь выпить, Оззи? – спросила она.
В первый раз в жизни я честно ответил «нет». Раньше, когда я переставал бухать, то всегда думал о хороших временах, по которым скучал. Теперь всё, о чем я думаю, – это как хорошие времена всегда – всегда, черт побери, – сменялись плохими.
Даже не могу сказать, сколько сейчас стоит пинта пива. И знать не хочу. И это удивительно, учитывая, что почти вся моя жизнь вращалась вокруг паба. Мне это просто больше не интересно. Недавно я был в отеле «Беверли-Хиллз», где столкнулся с Ронни Вудом из The Rolling Stones. Он выглядел пьяненьким. И я подумал: «Черт побери, он всё еще жив». Еще на церемонии вручения наград я недавно встретил Кита Ричардса. «Как дела, Кит?» – спросил я. Он ответил: «Ты знаешь, для живой легенды весьма неплохо». А я чуть было не сказал: «Живой? Кит, епты, да мы с тобой гребаные ходячие мертвецы».
Вообще-то многие мои прежние собутыльники всё еще держатся. Но они входят в тот возраст, когда организм уже не справляется. Один из них не так давно умер от цирроза печени. А после похорон все пошли в паб. Все стояли у бара в черных повязках на руках и дубасили ром с соком. «Вы что, пытаетесь его догнать?» – спросил я их.
Но именно так принято в Англии – пить в пабе за того, кто только что убил себя тем, что слишком много пил в пабе. Такова культура алкоголиков. Когда я был моложе, мне казалось, что весь мир пьет. Потом я переехал в Америку и понял, что пьют только в Англии.
В конце концов я слез и с наркотиков. Кроме лекарств от тремора и антидепрессантов я нахожусь в зоне, свободной от наркотиков. Теперь, когда я прихожу к врачу, то первым делом говорю: «Слушайте, я наркоман и алкоголик, так что, пожалуйста, не слушайте чушь, которую я несу». На все приемы со мной ходит Тони, который играет роль страхового полиса.
У лекарств, которые я сейчас принимаю, не так много побочных эффектов, в отличие от тех, которые мне выписывали прежние врачи. Но антидепрессанты отразились на моей сексуальной жизни. У меня стоит, но оргазма нет. В итоге я могу всю ночь прыгать на Шерон, как перфоратор, но ничего не происходит. Я пробовал виагру, но к тому моменту, как она действует, Шерон уже крепко спит. Так что я лежу, передо мной стоит палатка из одеяла, и мне остается только втыкать в «History Chanel» по телику.
Когда я спросил об этом врача, он сказал: «О, вы что, до сих пор занимаетесь сексом?»
– Это единственное гребаное удовольствие, которое у меня осталось! – ответил я.
Кстати, у меня никогда не было желания замутить с какой-нибудь девушкой помоложе, как это бывает у мужчин моего возраста. О чем говорить с двадцатилетней? О рынке недвижимости? О ситуации в Афганистане? Всё равно что разговаривать с ребенком.
Я в завязке уже около четырех или пяти лет. Я не считал. Не знаю точной даты, когда я завязал. Это же не чертова гонка. Я просто встаю с постели каждое утро, не пью и не принимаю наркотики. Но по-прежнему избегаю собраний анонимных алкоголиков. Мне кажется, люди просто заменяют зависимость от алкоголя на зависимость от этой программы. Я не говорю, что она не помогает, потому что многим она и правда пошла на пользу. Но изменения должны происходить внутри меня.
Кстати, терапия всё равно мне очень помогла, хотя сначала я этого вообще не понимал. Я совершил ту же ошибку, что и в случае с реабилитационным центром, – решил, что меня вылечат. Но суть в том, чтобы облегчить проблему, говоря о ней вслух. Она помогает потому, что, если что-то не обсуждать, то оно так и остается у тебя в голове, убивая тебя.
Еще у меня есть куратор – Билли Моррисон, гитарист из Camp Freddy. Мы познакомились с ним на этой программе. Если я чувствую, что мне хочется выкурить косячок, потому что он поможет мне написать песню – я звоню Билли. И эта мысль уходит. Он скажет: «Ты дунешь, первые две минуты тебе будет хорошо, но к концу дня ты уже будешь хлестать скотч бутылками». И это работает, потому что напиваешься как раз из-за того, что обманываешь сам себя.
Но сам я не смог бы стать куратором. У меня большая проблема с доверием к людям, и, как я уже сказал, я не хожу на собрания, поэтому так и не прошел двенадцать необходимых уровней. И мне в этом мешает не Бог, потому что необязательно верить в Бога, чтобы пройти программу. Нужно просто признать, что есть высшая сила – ее символом может быть просто лампа в углу комнаты. Поэтому кто-то верит в природу, в океан, в свой член – что только в голову не придет.
Одна из особенностей трезвой жизни в том, что, если я сейчас сорвусь, то, скорее всего, умру. Когда бросаешь, иммунитет словно падает с обрыва. Пара стаканчиков – и ты всё. Так что, когда я не на гастролях, то почти никуда не хожу. Мне и не нужно: у меня есть жена, друзья, собаки – всего семнадцать штук – и есть земля. Надо видеть наш новый дом в Хидден-Хиллс. Настоящий особняк рок-звезды. Когда я лежу в постели, мне нужно просто нажать на кнопку – и из пола выезжает плоский телевизор, повисая у меня над головой. А сортиры! Черт побери, приятель, жаль, что мой старик не дожил до того, чтобы посмотреть на мой сортир. Когда я был маленьким, то ходил в ведро, потому что у нас в доме не было туалета, а теперь у меня компьютеризированные японские супертолчки с подогревом сиденья, функцией подмывания и сушки жопы, которые включаются простым нажатием кнопки. Еще пара лет – и там будет роботизированная рука, которая будет вытаскивать из меня говно, чтобы мне даже тужиться не пришлось.
Жизнь у меня не так уж плоха, скажу я вам.
И я всё время стараюсь себя чем-нибудь занять. Например, пересдать экзамен на права. Почти все эти сорок лет я водил машину, но без прав и, как правило, пьяным. Так что хочу всё сделать как надо, пока не откинул сандалии. Кстати, инструктор хочет, чтобы я учился водить машину, оборудованную двумя рулями. Чушь собачья. Я ему сказал: «Мы будем ездить на моем «Рендж-Ровере» или не будем вообще». Но, судя по последнему уроку, я не удивлюсь, если в следующий раз инструктор придет в шлеме. Он считает меня сумасшедшим. Каждый раз, когда я поворачиваю за угол, он вздрагивает так, как будто я соревнуюсь на смелость с водителем грузовика.
Думаю, его можно понять, учитывая, сколько всякой всячины говорили обо мне за все эти годы. «Он откусил голову летучей мыши». Ладно. «Он откусил голову голубю». Справедливо. Но я не какой-нибудь убийца щеночков или дьяволопоклонник и не склоняю своих фанатов стрелять себе в башку, хотя все эти слухи постоянно меня преследуют. Люди приукрашивают рассказы, понимаете? Как дети на школьном дворе. Один говорит: «Джонни порезал палец», – но, когда слух доходит до другой стороны площадки, то Джонии уже отрезал себе гребаную голову.
Сейчас, когда я дома, то пишу картины и слушаю в наушниках ранние альбомы The Beatles. На самом деле это просто каракули. Я в этом не силен – просто рисую узоры и придумываю странные фигуры ярких цветов – как в поп-арте шестидесятых. Зато так я держусь подальше от неприятностей. А еще я собираю всякие нацистские сувениры. У меня есть флаги, эсэсовские кинжалы, кожаные плащи и всё такое – но едва ли я могу развешивать по дому свастику – ведь моя жена наполовину еврейка. Большинство предметов, которые я покупаю, в итоге оседают у Лемми, увлекающимся этой темой еще больше меня.