9 год
«Ладно, мистер Осборн, я задам вопрос, — сказал док. — Вы когда-нибудь принимали запрещенные психоактивные вещества?»
Это был новый парень, к которому я обратился, когда решил завязать. Я почти сорок лет травил себя бухлом и таблетками, так что мне показалось, что пора оценить ущерб, который я себе нанес.
— Ну, — ответил я, слегка прокашлявшись, — как-то я курил траву.
— И всё?
— Ага, и всё.
Док всё задавал мне провокационные вопросы и сверялся со своими записями.
Потом оторвался от них и спросил: «Вы уверены?»
— Ну, — сказал я, снова немного прокашлявшись, — еще я принимал «спид». Давным-давно, понимаете?
— То есть только марихуану и немного «спида»?
— В общем, да.
Док снова обратился к записям. Но через некоторое время снова оторвался от них.
— Вы абсолютно уверены, что употребляли только марихуану и «спид»?
— Я полагаю, что в свое время снюхал пару дорожек старой доброй вафельной пыли, — ответил я. Вот теперь я только начал разогреваться.
— Значит, марихуана, «спид» и несколько дорожек кокаина?
— Вроде того.
— Уверены в этом?
— Ага.
— Я просто хочу убеди…
— А героин считается?
— Да, героин считается.
— А, тогда еще героин. Но это было один или два раза, если что.
— Уверены, что всего один или два раза?
— А, да. Хреновый наркотик, этот героин. Вы сами пробовали?
— Нет.
— Слишком много блевотины, на мой вкус.
— Может вызывать интенсивную рвоту?
— Только зря алкоголь переводить.
— Ладно, — оборвал доктор. — Давайте на этом остановимся. Есть ли какие-нибудь наркотики, которые вы не принимали, мистер Осборн?
Молчание.
— Мистер Осборн?
— Я таких не знаю. Снова молчание.
Наконец док спросил: «А как дела с алкоголем? Вы упоминали о нем. Сколько порций в день?»
— О, должно быть, примерно четыре. Плюс-минус.
— Вы не могли бы конкретизировать?
— Бутылок «Хеннесси». Но бывает по-разному.
— Это как?
— Зависит от того, на сколько я вырубаюсь между этими бутылками.
— И вы пьете только «Хеннесси»?
— Пиво же не считается?
Док покачал головой, тяжело вздохнул и потер глаза. Он выглядел так, как будто хочет пойти домой. Потом спросил: «А вы курите, мистер Осборн?»
— Время от времени.
— Какой сюрприз. Сколько в день, как вам кажется?
— Ой, ну, около тридцати.
— Сигарет какой марки?
— Сигар. Сигареты я не считаю.
Док сильно побледнел. Потом он спросил: «Как давно вы поддерживаете такой режим?»
— А какой сейчас год? — спросил я.
— 2004-й.
— Значит, примерно сорок лет.
— В вашей истории болезни есть что-то еще, о чем мне нужно знать? — спросил док.
— Ну, — ответил я, — однажды меня сбил самолет. А еще я сломал шею на квадроцикле. Потом я дважды умирал во время комы. Еще у меня примерно сутки был СПИД. А еще я считал, что у меня рассеянный склероз, а оказалось, что синдром паркинсонизма. Еще я как-то сломал пополам небный язычок. Несколько раз у меня был трепак и пара припадков, когда я принял кодеин в Нью-Йорке и сам себя изнасиловал в Германии. Вот и всё, пожалуй, если не считать злоупотребления рецептурными препаратами.
Доктор кивнул.
Потом прокашлялся, ослабил себе галстук и сказал: «У меня к вам последний вопрос, мистер Осборн».
— Валяйте, док.
— А почему вы все еще живы?»
Он был прав: нет ни одного логичного медицинского обоснования тому, почему я всё еще жив. Еще меньше причин, почему я почти здоров. Сейчас у меня со здоровьем много проблем, это правда.
У меня не очень хорошо работает кратковременная память с тех пор, как я упал с квадроцикла. Но у меня теперь есть специальный врач-специалист, который работает со мной. Еще у меня легкое заикание. Зато сердце у меня в прекрасной форме, а печень как новенькая. После миллиона анализов всё, что обнаружил у меня доктор, — «слегка повышенный уровень холестерина». Но это едва ли необычно для 60-летнего мужчины, который вырос на бутербродах с салом и картошке фри.
Честно говоря, никогда не думал, что доживу до седьмого десятка, не говоря уже о том, чтобы быть при этом вполне жизнеспособным. Если бы, когда я был маленьким, меня поставили в ряд с другими ребятами с нашей улицы и спросили, кто из нас доживет до 2009 года, у кого из нас будет пятеро детей и четверо внуков, деньги и дома в Бакингемшире и Калифорнии, я бы ни за что не назвал себя. Мне довольно часто приходится смеяться, потому что я вырос вопреки всей системе. В пятнадцать лет меня выпустили из школы, хотя я даже одного предложения нормально прочитать не мог.
Но в конце концов я выиграл.
Мы все выиграли: я, Тони, Гизер и Билл. И чувствую я себя великолепно. Лучше, чем когда-либо.
Не скажу, что у меня вообще нет проблем. Например, я побаиваюсь встреч с новыми людьми, хотя эта боязнь волнообразна. А еще я очень суеверный. Когда я занимаюсь в спортзале, то всегда делаю больше тринадцати повторов. Всегда. И ни при каких обстоятельствах не ношу одежду зеленого цвета. Зеленый цвет меня почему-то пугает. Понятия не имею, почему, — может, потому что когда-то у меня была зеленая машина, и она постоянно ломалась. Клянусь, трезвость превратила меня в какого-то экстрасенса. Например, я говорю Шерон: «Интересно, как поживает такой-то?» И человек, которого я не видел несколько лет, на следующий день появляется откуда ни возьмись.
Нечто подобное со мной случилось, когда умерла принцесса Диана. За неделю до аварии мне приснился сон. Он был настолько правдоподобный, что я рассказал его Тони Деннису. А потом, через несколько дней, ее не стало.
«Не хотел бы я сам тебе присниться, черт побери», — ответил Тони.
Люди спрашивают, правда ли я сейчас по-настоящему трезв.
Но я не могу ответить им так, как они бы хотели. Всё, что я могу сказать — это что я трезв сегодня. Это всё, что у меня есть. И по-другому не будет.
Но, конечно, сейчас я трезвее, чем в последние сорок лет. Я сильно надрался несколько лет назад, после концерта в Праге. Пиво было такое хорошее, приятель, что я просто не удержался. А я был с Заком, моим гитаристом, с которым алкоголику тусоваться опасно. Этот парень заливает в себя рюмки одну за другой с невероятной скоростью. Он как машина. Это был незабываемый вечер. После прогулки по городу мы вернулись в мой номер на девятом этаже необычного высотного отеля и принялись за мини-бар. А потом, примерно в час ночи, мне в голову пришла одна мысль.
— Знаешь, чего я ни разу не делал? — сказал я Заку.
— Наверное, список очень короткий, приятель, — ответил он.
— Серьезно, Зак, — сказал я. — Есть одна рок-н-ролльная штука, которую я так и не сделал за все эти годы.
— Какая?
— Я ни разу не выбрасывал телик из окна гостиницы.
— Черт, чувак, — сказал Зак. — С этим надо что-то делать.
Мы вытащили телик из шкафа, подтащили к окну и стали открывать окно. Но все спроектировано так, чтобы окно открывалось всего на несколько дюймов. Поэтому нам пришлось сломать затвор тяжелым пресс-папье, чтобы окно открылось на ширину, достаточную для того, чтобы в него высунуть 50-дюймовый телевизор.
А потом мы как следует его толкнули.
Вжу-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-у-х-х-х-х-х-х!
Он полетел вниз, пролетел восьмой этаж, седьмой этаж, шестой этаж, пятый этаж, четвертый этаж…
— Там что, внизу какой-то парень курит? — спрашиваю я у Зака. А телевизор, заметьте, всё находится в полете.
— Не волнуйся, — ответил Зак. — Он стоит в километре.
БА-БАХ!
Надо было видеть, как эта штука разбилась, приятель. Срань господня. Прямо как будто бомба взорвалась. Бедный парень, который курил, чуть свою сигарету не проглотил, хотя стоял на другом конце площади.
Когда нам стало скучно пялиться на обломки, я залез в нишу, где был телик, и притворился, что читаю новости подобно диктору. Зазвонил телефон. Это был менеджер отеля.
— Могу ли я поговорить с мистером Осборном? — сказал он. — Произошел… случай.
— Его здесь нет, — ответил Зак. — Он на телевидении.
В общем, менеджер отеля просто переселил меня в другой номер, потому что окно сломалось, а, когда я уезжал, в мой счет добавили пункт «разное» на 38 тысяч баксов! Они сказали, что в этом номере теперь целый месяц никто не сможет поселиться. Но это чушь собачья. Заку выписали счет на 10 тысяч. А еще взяли с нас тысячу за бухло из мини-бара.
Но, в каком-то смысле, все это стоило того.
Когда я оплатил счет, то понял, что больше не хочу быть таким человеком. Дошло до того, что я подумал: и что ты будешь делать, Оззи? Ты так и останешься человеком, который и так одной ногой в могиле, пока не кончишь так же, как другие безумные рок-н-ролльщики? Или вылезешь из этой ямы?
Другими словами, я опустился на самое рок-н-ролльное дно. Этот путь занял у меня сорок лет, но я наконец его прошел. Я испытывал к себе отвращение. Мне всё в себе не нравилось. Я боялся жить, но и боялся умереть.
А это жалкое существование, поверьте. Поэтому я решил вести трезвый образ жизни. Сначала я бросил сигареты. Люди спрашивают: «Как, черт побери, ты это сделал?» — но я так устал покупать пластыри, отрывать их, курить, снова налеплять, что подумал: «На хрен это всё», — и просто бросил. Мне просто надоело курить.
Потом я так же поступил с бухлом. Когда я уже какое-то время не пил, то спросил Шерон: «Можно мне теперь выпить?»
А она ответила: «Ты достаточно взрослый, чтобы самому принимать решения».
— Но я не очень хорошо принимаю решения, — возразил я. — Они всегда неправильные.
— Но ты хочешь выпить, Оззи? — спросила она.
В первый раз в жизни я честно ответил «нет». Раньше, когда я переставал бухать, то всегда думал о хороших временах, по которым скучал. Теперь всё, о чем я думаю, — это как хорошие времена всегда —