всегда, черт побери, — сменялись плохими.
Даже не могу сказать, сколько сейчас стоит пинта пива. И знать не хочу. И это удивительно, учитывая, что почти вся моя жизнь вращалась вокруг паба. Мне это просто больше не интересно. Недавно я был в отеле «Беверли-Хиллз», где столкнулся с Ронни Вудом из The Rolling Stones. Он выглядел пьяненьким. И я подумал: «Черт побери, он всё еще жив». Еще на церемонии вручения наград я недавно встретил Кита Ричардса. «Как дела, Кит?» — спросил я. Он ответил: «Ты знаешь, для живой легенды весьма неплохо». А я чуть было не сказал: «Живой? Кит, епты, да мы с тобой гребаные ходячие мертвецы».
Вообще-то многие мои прежние собутыльники всё еще держатся. Но они входят в тот возраст, когда организм уже не справляется. Один из них не так давно умер от цирроза печени. А после похорон все пошли в паб. Все стояли у бара в черных повязках на руках и дубасили ром с соком. «Вы что, пытаетесь его догнать?» — спросил я их.
Но именно так принято в Англии — пить в пабе за того, кто только что убил себя тем, что слишком много пил в пабе. Такова культура алкоголиков. Когда я был моложе, мне казалось, что весь мир пьет. Потом я переехал в Америку и понял, что пьют только в Англии.
В конце концов я слез и с наркотиков. Кроме лекарств от тремора и антидепрессантов я нахожусь в зоне, свободной от наркотиков. Теперь, когда я прихожу к врачу, то первым делом говорю: «Слушайте, я наркоман и алкоголик, так что, пожалуйста, не слушайте чушь, которую я несу». На все приемы со мной ходит Тони, который играет роль страхового полиса.
У лекарств, которые я сейчас принимаю, не так много побочных эффектов, в отличие от тех, которые мне выписывали прежние врачи. Но антидепрессанты отразились на моей сексуальной жизни. У меня стоит, но оргазма нет. В итоге я могу всю ночь прыгать на Шерон, как перфоратор, но ничего не происходит. Я пробовал виагру, но к тому моменту, как она действует, Шерон уже крепко спит. Так что я лежу, передо мной стоит палатка из одеяла, и мне остается только втыкать в «History Chanel» по телику.
Когда я спросил об этом врача, он сказал: «О, вы что, до сих пор занимаетесь сексом?»
— Это единственное гребаное удовольствие, которое у меня осталось! — ответил я.
Кстати, у меня никогда не было желания замутить с какой-нибудь девушкой помоложе, как это бывает у мужчин моего возраста. О чем говорить с двадцатилетней? О рынке недвижимости? О ситуации в Афганистане? Всё равно что разговаривать с ребенком.
Я в завязке уже около четырех или пяти лет. Я не считал. Не знаю точной даты, когда я завязал. Это же не чертова гонка. Я просто встаю с постели каждое утро, не пью и не принимаю наркотики. Но по-прежнему избегаю собраний анонимных алкоголиков. Мне кажется, люди просто заменяют зависимость от алкоголя на зависимость от этой программы. Я не говорю, что она не помогает, потому что многим она и правда пошла на пользу. Но изменения должны происходить внутри меня.
Кстати, терапия всё равно мне очень помогла, хотя сначала я этого вообще не понимал. Я совершил ту же ошибку, что и в случае с реабилитационным центром, — решил, что меня вылечат. Но суть в том, чтобы облегчить проблему, говоря о ней вслух. Она помогает потому, что, если что-то не обсуждать, то оно так и остается у тебя в голове, убивая тебя.
Еще у меня есть куратор — Билли Моррисон, гитарист из Camp Freddy. Мы познакомились с ним на этой программе. Если я чувствую, что мне хочется выкурить косячок, потому что он поможет мне написать песню — я звоню Билли. И эта мысль уходит. Он скажет: «Ты дунешь, первые две минуты тебе будет хорошо, но к концу дня ты уже будешь хлестать скотч бутылками». И это работает, потому что напиваешься как раз из-за того, что обманываешь сам себя.
Но сам я не смог бы стать куратором. У меня большая проблема с доверием к людям, и, как я уже сказал, я не хожу на собрания, поэтому так и не прошел двенадцать необходимых уровней. И мне в этом мешает не Бог, потому что необязательно верить в Бога, чтобы пройти программу. Нужно просто признать, что есть высшая сила — ее символом может быть просто лампа в углу комнаты. Поэтому кто-то верит в природу, в океан, в свой член — что только в голову не придет.
Одна из особенностей трезвой жизни в том, что, если я сейчас сорвусь, то, скорее всего, умру. Когда бросаешь, иммунитет словно падает с обрыва. Пара стаканчиков — и ты всё. Так что, когда я не на гастролях, то почти никуда не хожу. Мне и не нужно: у меня есть жена, друзья, собаки — всего семнадцать штук — и есть земля. Надо видеть наш новый дом в Хидден-Хиллс. Настоящий особняк рок-звезды. Когда я лежу в постели, мне нужно просто нажать на кнопку — и из пола выезжает плоский телевизор, повисая у меня над головой. А сортиры! Черт побери, приятель, жаль, что мой старик не дожил до того, чтобы посмотреть на мой сортир. Когда я был маленьким, то ходил в ведро, потому что у нас в доме не было туалета, а теперь у меня компьютеризированные японские супертолчки с подогревом сиденья, функцией подмывания и сушки жопы, которые включаются простым нажатием кнопки. Еще пара лет — и там будет роботизированная рука, которая будет вытаскивать из меня говно, чтобы мне даже тужиться не пришлось.
Жизнь у меня не так уж плоха, скажу я вам.
И я всё время стараюсь себя чем-нибудь занять. Например, пересдать экзамен на права. Почти все эти сорок лет я водил машину, но без прав и, как правило, пьяным. Так что хочу всё сделать как надо, пока не откинул сандалии. Кстати, инструктор хочет, чтобы я учился водить машину, оборудованную двумя рулями. Чушь собачья. Я ему сказал: «Мы будем ездить на моем «Рендж-Ровере» или не будем вообще». Но, судя по последнему уроку, я не удивлюсь, если в следующий раз инструктор придет в шлеме. Он считает меня сумасшедшим. Каждый раз, когда я поворачиваю за угол, он вздрагивает так, как будто я соревнуюсь на смелость с водителем грузовика.
Думаю, его можно понять, учитывая, сколько всякой всячины говорили обо мне за все эти годы. «Он откусил голову летучей мыши». Ладно. «Он откусил голову голубю». Справедливо. Но я не какой-нибудь убийца щеночков или дьяволопоклонник и не склоняю своих фанатов стрелять себе в башку, хотя все эти слухи постоянно меня преследуют. Люди приукрашивают рассказы, понимаете? Как дети на школьном дворе. Один говорит: «Джонни порезал палец», — но, когда слух доходит до другой стороны площадки, то Джонии уже отрезал себе гребаную голову.
Сейчас, когда я дома, то пишу картины и слушаю в наушниках ранние альбомы The Beatles. На самом деле это просто каракули. Я в этом не силен — просто рисую узоры и придумываю странные фигуры ярких цветов — как в поп-арте шестидесятых. Зато так я держусь подальше от неприятностей. А еще я собираю всякие нацистские сувениры. У меня есть флаги, эсэсовские кинжалы, кожаные плащи и всё такое — но едва ли я могу развешивать по дому свастику — ведь моя жена наполовину еврейка. Большинство предметов, которые я покупаю, в итоге оседают у Лемми, увлекающимся этой темой еще больше меня.
Его дом надо видеть, приятель. Там как в музее.
Сейчас я провожу с семьей больше времени, чем за всё то время, пока я пил. Эйми, Келли и Джек делают большие успехи. С Джесс и Луисом я тоже теперь вижусь постоянно. Ум они унаследовали от Тельмы: Джесс — инспектор, а Луис закончил юридический. Они подарили мне четырех внуков, и это просто невероятно. И я до сих пор каждое воскресенье говорю по телефону со своей сестрой Джиной. «Есть новости? — спрашиваю я у нее. — У всех всё в порядке?»
У Black Sabbath тоже всё в порядке, но сейчас идут споры о том, кому принадлежит название. Я считаю, что оно принадлежит нам четверым поровну. Посмотрим, что будет, но надеюсь, всё разрешится, потому что я очень уважаю Тони Айомми. Я уже давненько не общался с Гизером — потому что он всё время сидит дома, уткнувшись в книгу. Зато общался с Биллом. Он не пьет и не принимает наркотики уже двадцать пять лет. Если бы вы знали его четверть века назад, то поняли бы, что это не что иное, как чудо.
Что до меня, то я хочу до конца своих дней остаться рок-н-ролльщиком. Я точно больше не хочу сниматься на телевидении, за исключением рекламы, если она смешная. Знаете, раньше меня расстраивало, что люди меня не понимают, но потом я сделал на этом карьеру. Иногда я даже переигрываю, потому что от меня этого ждут.
Полагаю, единственная мечта, которая у меня еще не сбылась, — записать альбом, который выйдет на первое место в Америке. Но если этого не произойдет, то мне всё равно грех жаловаться. Мне удалось сделать почти все остальное. Я хочу сказать, что очень благодарен за то, что я — это я, что я здесь и могу наслаждаться своей жизнью.
Если я проживу на день меньше, то всё равно уже получил гораздо больше, чем мне было положено. Единственное, о чем я прошу, — если окажусь где-нибудь в больнице и выживу из ума — просто отключите меня от аппаратов. Но сомневаюсь, что до этого дойдет. Зная себя, скорее всего, я выберу более глупый способ умереть. Например, споткнусь о порог и сломаю себе шею. Или задохнусь от того, что таблетка пойдет не в то горло. Или на меня насрет птица и заразит каким-нибудь инопланетным вирусом. Смотрите, что случилось с тем квадроциклом: я несколько десятков лет принимал смертельное сочетание алкоголя и наркотиков, но меня чуть не убило то, что я налетел на выбоину на своем же участке, когда ехал со скоростью три километра в час.
Не поймите меня неправильно: я не волнуюсь о таких серьезных вещах каждый день. Я пришел к убеждению, что все в жизни нам уготовано заранее. Так что всякий раз, когда случается какое-нибудь дерьмо, с этим ничего нельзя поделать. Нужно просто переждать. И в конце концов смерть придет, как она приходит ко всем.
Я сказал Шерон: «Что угодно, только не кремируй меня». Я хочу, чтобы меня положили в землю в каком-нибудь красивом саду, а на могиле посадили дерево. Желательно дикую яблоню, чтобы дети могли сделать из меня вино и нажраться в говно.