В тот же вечер, 27 августа, мы поехали в Киев, куда прибыли 29-го утром. Встреча там была трогательная, порядок отличный. Сейчас же начались у меня приемы. Из Болгарии был прислан Борис для возложения венка от его отца и народа на памятник папа. Освящение состоялось 30 авг<уста> при хорошей погоде; мы приехали с холодом и дождем. Следующие три дня 31, 1 и 2 сентября я проводил на маневрах и большом параде, а эти вечера были заняты в городе.
Я порядочно уставал, но все шло так хорошо, так гладко, подъем духа поддерживал бодрость, как 1-го вечером в театре произошло пакостное покушение на Столыпина. Ольга и Татьяна были со мною тогда, и мы только что вышли из ложи во время второго антракта, т<ак> к<ак> в театре было очень жарко. В это время мы услышали два звука, похожие на стук падающего предмета; я подумал, что сверху кому-нибудь свалился бинокль на голову, и вбежал в ложу.
Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили кого-то, несколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял Столыпин. Он медленно повернулся лицом ко мне и благословил воздух левой рукой.
Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе и на правой руке кровь. Он тихо сел в кресло и начал расстегивать китель. Фредерикс и проф. Рейн помогали ему.
Ольга и Татьяна вошли за мною в ложу и увидели все, что произошло. Пока Столыпину помогали выйти из театра, в коридоре рядом с нашей комнатой происходил шум, там хотели покончить с убийцей, по-моему – к сожалению, полиция отбила его от публики и увела его в отдельное помещение для первого допроса. Все-таки он сильно помят и с двумя выбитыми зубами. Потом театр опять наполнился, был гимн, и я уехал с дочками в 11 час. Ты можешь себе представить, с какими чувствами!
Аликс ничего не знала, и я ей рассказал о случившемся. Она приняла известие довольно спокойно. На Татьяну оно произвело сильное впечатление, она много плакала, и обе они плохо спали.
Бедный Столыпин сильно страдал в эту ночь, и ему часто впрыскивали морфий. На след<ующий> день, 2 сент<ября>, был великолепный парад войскам на месте окончания маневров – в 50 верстах от Киева, а вечером я уехал в гор. Овруч, на восстановление древнего собора св. Василия XII века.
Вернулся в Киев 3 сент<ября> вечером, заехал в лечебницу, где ле жал Столыпин, видел его жену, кот<орая> меня к нему не пустила. 4 сент<ября> поехал в 1-ю Киевскую гимназию – она праздновала свой 100-летний юбилей. Осматривал с дочерьми военно-исторический и кустарный музей, а вечером пошел на пароходе «Головачев» в Чернигов. В реке было мало воды, ночью сидели на мели минут десять и вследствие всего этого пришли в Чернигов на полтора часа позже. Это небольшой город, но так же красиво расположенный, как Киев. В нем два очень древних собора. Сделал смотр пехотному полку и 2000 потешных, был в дворянском собрании, осмотрел музей и обошел крестьян всей губернии. Поспел на пароход к заходу солнца и поплыл вниз по течению.
6 сент<ября> в 9 час<ов> утра вернулся в Киев. Тут на пристани узнал от Коковцова о кончине Столыпина. Поехал прямо туда, при мне была отслужена панихида. Бедная вдова стояла, как истукан, и не могла плакать; братья ее и Веселкина находились при ней. В 11 час<ов> мы вместе, т. е. Аликс, дети и я, уехали из Киева с трогательными проводами и порядком на улицах до конца. В вагоне для меня был полный отдых. Приехали сюда 7 сент<ября> к дневному чаю. Стоял дивный теплый день. Радость огромная попасть снова на яхту!
На следующий день, 8 сентября, сделал смотр Черноморскому флоту и посетил корабли: «Пантелеймон», «Иоанн Златоуст» и «Евстафий». Последние два – совсем новые. Действительно блестящий вид судов и веселые молодецкие лица команд привели меня в восторг, такая разница с тем, что было недавно. Слава Богу!
Всего на рейде стоит: 6 броненосцев, 2 крейсера, 20 больших миноносцев и 2 транспорта. В этом составе эскадра обошла все Черное море и также заграничные порты.
Тут я отдыхаю хорошо и сплю много, потому что в Киеве сна не хватало: поздно ложился и рано вставал.
Аликс, конечно, тоже устала: она в Киеве много сделала в первый день и кое-кого там видела, в другие дни хотя никуда не выезжала, кроме, конечно, освящения памятника. Она сама находит, что чувствует себя лучше и крепче, нежели два года тому назад, при приезде в Севастополь.
11 сентября.
Утром ездил с детьми к обедне на Братское кладбище, которое теперь приведено в большой порядок благодаря Комитету Севастопольской обороны Сандро и его помощника ген. Зайончковского. Третьего дня был шторм, и как раз попала в него на переходе сюда из Одессы бедная Ирина. Она долго не могла встать утром и приехала к нам перед завтраком зеленая и молчаливая. Позже она развеселилась и уехала в Айтодор на моторе.
Многие из господ ездят в Ливадию и привозят очень приятные известия о новом доме; его находят красивым снаружи, уютным и удобным внутри. Мы придем туда к 20-му, как просил нас архитектор Краснов; раньше не стоит, т<ак> к<ак> Аликс лучше отдохнет на яхте, чем в доме с неустроенными комнатами!
Я нахожусь в переписке с Коковцовым относительно будущего министра внутренних дел. Выбор очень трудный. Надо, чтобы вновь назначаемый знал хорошо полицию, кот<орая> сейчас в ужасном состоянии. Этому условию отвечает государственный секретарь Макаров; он был товарищем при Столыпине и год тому назад составил законопроект о полиции. Я еще думаю о Хвостове, бывшем вологодским губернатором, теперь он в Нижнем. Не знаю, на ком остановиться.
Теперь пора кончать.
Христос с тобою! Крепко обнимаю тебя, моя дорогая мама. Поклон всем.
Сердечно тебя любящий твой
Ники.
В. И. ЛенинСтолыпин и революция[60]
Умерщвление обер-вешателя Столыпина совпало с тем моментом, когда целый ряд признаков стал свидетельствовать об окончании первой полосы в истории русской контрреволюции. Поэтому событие 1-го сентября, очень маловажное само по себе, вновь ставит на очередь вопрос первой важности о содержании и значении нашей контрреволюции.
Столыпин был главой правительства контрреволюции около пяти лет, с 1906 по 1911 г. Это – действительно своеобразный и богатый поучительными событиями период.
Политическая биография Столыпина есть точное отражение и выражение условий жизни царской монархии. Столыпин не мог поступить иначе, чем он поступал, при том положении, в котором оказалась при революции монархия.
Погромщик Столыпин подготовил себя к министерской должности именно так, как только и могли готовиться царские губернаторы: истязанием крестьян, устройством погромов, умением прикрывать эту азиатскую «практику» – лоском и фразой, позой и жестами, подделанными под «европейские».
Н. П. ШубинскийПамяти П. А. Столыпина 5 сентября 1911 г
‹…›П<етр> А<ркадьевич> был убежденным сторонником народного представительства в России. Он не только не искал умаления его в русской жизни, о чем некоторые мечтали, а может быть, и сейчас мечтают, а, напротив, искренно желал утверждения его и многое сделал в этом смысле. Вначале свести к банкротству наше молодое народное представительство было очень легко: стоило только третье избрание народных представителей предоставить прежнему порядку, чтобы с покойной совестью начать речь о неудавшемся опыте и незрелости страны для представительного строя в ней. Иначе думал П<етр> А<ркадьевич>, положив много усилий, чтобы привлечь в состав депутатов здоровые силы страны. И я сам слышал возгласы удивления от представителей иностранных конституционных держав, что столь трудная реформа, как народное представительство, так быстро наладилась и удалась в России. В Японии, раньше, чем получить устойчивость, парламент был распущен одиннадцать раз к ряду.
В описываемые дни П<етр> А<ркадьевич> был центром правительственной власти; перед ним благоговели; бюрократические сферы подражали ему, стремясь не только усвоить, но даже угадать его мысли и неуклонно следовать им. Его симпатии к народному представительству отражались на всех и на всем, начиная с главарей и кончая мелкими сошками: все драпировалось в симпатию и уважение к народному представительству и к выдающимся выразителям его.
Едва ли есть другая страна в мире, кроме России, где недовольство правительством было бы столь стойким и хроническим. Правительство в России – ответчик за все; даже за то, что делает сама страна внутри себя, в недрах своей духовной и экономической жизни. Пьянство, озорничество, бездельничанье, разврат царят чуть не на каждом шагу. Виновато правительство: или оно «довело», или «не умеет обуздать» и направить на здоровый путь. Начнет правительство принимать меры, призывать к труду, порядку – новые вопли: «тирания», «попрание свобод» и т. д.
Второй мотив недовольства – социальный и экономический строй. Одни рвутся к господству в общественной и политической жизни; другие – к денежным благам; третьи – жаждут земельных обогащений; четвертые – предлагают утопические основы для переустройства жизни, отвергнутые всюду нациями гораздо высшей культуры.
Среди такого брожения и неустойчивости для честолюбцев легко добраться до власти, стоит только поладить с толпой, увлечь ее своими посулами. Первый избирательный кадр народного представительства отлично учел все это и ловко занял большинство скамеек первого русского парламента. Там сразу создалось это партийное большинство. Но из яйца ястреба вы не выведете голубя. Так случилось и с Первой Государственной думой. Ей приходилось платить по дутым векселям, выданным в период смут. Вопросы политического характера скоро отступили на второй план перед материалистическими вожделениями и социалистическими утопиями, разбившими в истории не один конституционный корабль. Если интеллигенты, попавшие на политические подмостки, рвались к власти, то вознесшие их неинтеллигенты жаждали одного – или чужой земли, или материальных компенсаций за проявленную ими удаль. Нарастал и быстро вырос социальный кризис, грозивший крушением для парламента и новыми анархическими бурями. Попробовали распустить Первую думу; получили Вторую, с ослабленным составом интеллигентов и преобладанием анархических или революционных элементов в ней.