<етр> А<ркадьевич>, шутливо улыбаясь.
День П<етра> А<ркадьевича>, если он не выезжал, был всегда одинаков. С одиннадцати часов утра начинались доклады и приемы должностных лиц и продолжались до завтрака. С трех часов прием посетителей до 6 час<ов>, с 6 час<ов> прогулка на воздухе; в 7 час<ов> обед. С 8 час<ов> работа, иногда экстренные приемы, и так до 3 час<ов> ночи. Сам П<етр> А<ркадьевич> бывал лишь в Государственной думе, Государственном совете или с обязательными докладами у государя. Зная, какими опасностями грозил каждый выезд его, все охотно посещали его в его тогдашней резиденции.
А. И. Гучков, знакомый еще до созыва 3-й Думы с П<етром> А<ркадьевичем> и пользовавшийся его большими симпатиями, как-то передал мне его приглашение. Поводом к нему послужило избрание меня докладчиком в Государственной думе по реформе местного суда. П<етр> А<ркадьевич> очень симпатизировал этой реформе и хотел ускорить прохождение ее в Государственной думе. С этого и укрепилось наше первое деловое знакомство с покойным. «Меня очень порадовало, – начал он, – внимание Госуд<осударственной> думы к реформе местного суда. В ряду предполагаемых реформ ей принадлежит, несомненно, очень крупное место. Пока у нас не будет аппарата, твердо применяющего законы, издание их явит бесцельную работу. Реформу местного суда, его нормальное устройство правительство кладет в основу всех новых прогрессивных реформ. Как полагаете: сколько времени займет прохождение ее в комиссии? Нельзя ли сделать возможное для ускорения ее?»
Дальнейший разговор касался подробностей законопроекта и скоро перешел на общие вопросы думской жизни. П<етра> А<ркадьевича> тревожила одна тема, тогда поднимавшаяся в Государственной думе: шли разговоры о реформе Государственного банка.
«Меня беспокоят толки эти, – сказал П<етр> А<ркадьевич>, – мне кажутся необходимыми какие-либо перемены там. Между тем в них большая угроза: мы можем потерять В. Н. Коковцова. При реорганизации Государственного банка он не останется на своем посту, а вы понимаете, как он нужен правительству, с его огромным опытом, знаниями, широкой эрудицией. Мы не можем потерять его…»
Позже мне приходилось бывать у П<етра> А<ркадьевича> довольно часто. Иногда я приезжал один; чаще вместе с А. И. Гучковым, так как целью визитов были собеседования на общие вопросы, занимавшие Гос<ударственную> думу, правительство, прессу. К последней П<етр> А<ркадьевич> относился с редким благодушием, терпеливостью, близкими иногда к индифферентизму. Его принцип был таков, что держащий власть подлежит критике и публичной оценке, лишь бы это был суд над его политическою деятельностью и выражающими ее взглядами, а не мелкая травля, злостная болтовня, носящая характер хулиганства. Критику и недовольство лично им он выслушивал спокойно и терпеливо.
О себе, особенностях своей работы он говаривал так: «Мне дается нелегко государственная работа. Иной раз она подавляет своим разнообразием: бездна вопросов, идей, какими необходимо овладевать, чтобы справиться с нею. Я работаю обыкновенно так: читаю документы, книги, справки, веду беседы. Усвоив предмет, я прислушиваюсь к самому себе, к мыслям, настроениям, назревшим во мне и коснувшимся моей совести. Они-то и слагают мое окончательное мнение, которое я и стремлюсь провести в жизнь. Поэтому я нередко затрудняюсь решать что-нибудь сразу, недостаточно вникнув, ибо имею обычай по подписанным мною векселям неуклонно платить…»
Последнее качество было основной чертой его характера. Правдивый везде и всегда, П<етр> А<ркадьевич> или молчал, когда затруднялся ответить, или отклонял немедленный ответ. Но, однажды убедившись, он давал слово, и оно было непоколебимой святыней его совести. Вся натура его была прямолинейная и героическая. Он не знал двойственности, лукавства, утонченной дипломатии.
«Не гожусь я ко многому, – говаривал П<етр> А<ркадьевич>. – Не труды или борьба смущают меня, а атмосфера, окружающая нередко государственных деятелей, разбивающая их энергию или требующая уступок внутри себя».
И действительно, пока жизнь являла угрозы, пока трепетали перед ее взрывами, его могучая личность, полная энергии и героизма, казалась необходимой и вызывала восторг и преклонение.
Любимой из тем П<етра> А<ркадьевича> были разговоры о Госуд<арственной> думе, ее упрочении, работах, планах будущего и ощущаемых неудобствах в ней.
Помню начало апреля 1908 года, когда П<етр> А<ркадьевич> приехал в Думу, встревоженный уходом одновременно нескольких серьезных депутатов, и попросил меня зайти к себе в кабинет. «Как вы объясняете себе, – начинает П<етр> А<ркадьевич>, – уход стольких достойных лиц из членов Государственной думы?» – «Очень просто, – отвечаю я. – Многие не в состоянии жить на десятирублевые диеты. В провинции, на местах, у них семьи; здесь – столичная жизнь. Во время сессии за день активной думской работы депутаты еще кое-что получают, а с лета, почти в течение полугода, – остаются без всяких средств. Просто жить нечем. Знаю таких членов Думы, которые получаемые за день работы 10 руб. отсылают семье, а сами живут сторонним заработком, вроде литературной работы. Дает она – гроши. Можно жертвовать собой, своими силами, но не семьей и ее участью».
Вероятно, с таким же вопросом П<етр> А<ркадьевич> обращался и к другим депутатам. Если в задачи нового избирательного закона входило призвать реальных работников, а не политиканствующих доктринеров, то, конечно, задуманная идея первое время была плохо выполнена. Многие из положительных работников Госуд<арственной> думы жили своим заработком на местах; взятые с мест, они оказались среди больших финансовых затруднений, располагая заработком всего 2000 руб. в год. Занятия политикой при таких условиях являлись доступными или людям богатым, или людям очень бедным, дорожившим и этой суммой, что в одинаковой степени было нежелательно, устраняя главный, наиболее способный к работе элемент среди депутатов.
Вскоре после этой беседы правительство внесло закон о вознаграждении депутатов 4200 руб. в год; закон прошел в обоих палатах без возражений и был принят к исполнению одинаково членами всех фракций – правых, левых и крайних левых.
Без колебания можно сказать, что из среды членов тогдашнего правительства П<етр> А<ркадьевич> был человеком, наиболее и вполне искренно расположенным к народному представительству. Как жизненный тип, П<етр> А<ркадьевич> во что верил, то уж верил искренно и глубоко, что любил – любил горячо и неуклонно. Дума 3-го созыва как бы являлась духовным детищем его души. Он дошел до убеждения, что народное представительство необходимо для блага России; и никто и ничто не могли ни поколебать, ни переубедить его. Я не хочу этим сказать, что он присваивал русскому народному представительству всерешающую роль в народной жизни. Нет, он лишь отводил ему свою сферу, свой круг. В минуты искренних, оживленных бесед вот как высказывался он о роли народного представительства в России: «Мы не сойдемся с вами в этом вопросе. Я не сторонник чистого народоправия. Скажу откровенно, я убежденный монархист. Народное представительство наше – только выразитель части народа, созревшей для политической жизни. Мой идеал – представительная монархия. В таких громадных государствах, как Россия, многие вовсе не подготовлены к политической жизни и требованиям, выдвигаемым ею. Примирить же взаимные интересы в стране – моральные, экономические, духовные – может своим авторитетом во многих случаях только монарх…»
Это нисколько не умаляло его добрых чувств и полных симпатий к Государственной думе. «Сначала насадим, а там будущее покажет, – говорил он, – суждено ли возрасти русскому народному представительству, подняться до высоты или расползтись вширь, а то и вовсе не найти почвы для своей жизни». Но что в правящем государственном механизме необходимейшей его составной частью П<етр> А<ркадьевич> считал народное представительство, – это он открыто говорил и доказывал своими действиями. Он не создавал из представительного строя кумира. Но он искренно и убежденно считал его необходимым фактором нормальной государственной жизни. Впрочем, преклонение перед чем-либо и падание ниц не были и вообще свойством его характера. Все решающим элементом в его жизни были только его убеждения, его совесть. Опираясь на них, он бестрепетно шел вперед. Отсюда его смелость, его всегдашняя готовность к встрече с противником, где бы и кто бы он ни был.
Высокие жизненные типы познаются в дни тяжких житейских испытаний. Были такие дни и у П<етра> А<ркадьевича>: период первых его несогласий и намерение уйти от власти в апреле 1909 года. Возвратившись из Крыма, П<етр> А<ркадьевич> беседовал с рядом симпатичных ему политических деятелей по поводу своего ухода. Эти беседы поражали всех своей спокойной величавостью. Ни капли горечи, ни слова недовольства, жалоб, – только будущее великой державы занимало его, владело его думами, сердечным настроением.
В этих беседах, как нигде, выступали возвышенные, благороднейшие стороны его души: ни слова о себе, о своих несбывшихся ожиданиях и планах. Только одно – неясное будущее русской жизни – волновало его. Как это ни странно, лишь немногие понимали тогда, что уход подобных людей не случайный кризис в бюрократическом механизме, а событие исторической важности, надлом огромной руководящей силы, творившей эпоху в истории русской жизни.
Дважды предполагавшийся уход П<етра> А<ркадьевича> в период 3-й Госуд<аственной> думы из рядов правительства знаменателен двумя эпизодами: рескриптом на его имя, где были сказаны при обращении к нему слова, исполненные огромного значения для народного представительства. Вот их текст:
«Вся деятельность состоящего под председательством вашим Совета министров, заслуживающая полного моего одобрения и направленная к укреплению основных начал незыблемо установленного мною государственного строя, служит мне ручательством успешного выполнения вами и настоящего моего поручения, согласно моим предуказаниям» (Прав<ительственный> вестник, 28 апр. 1909 г.).