Хорошо, хоть во втором классе едет знакомый по Руану коммивояжер — его приятели по крайней мере не строят из себя аристократов, не навязывают своих суждений и мнений.
На третий день начала портиться погода, а на пятый "Бретань" попала в центр жесточайшего урагана. "Все трещит, мы то проваливались в бездну, то вздымались до облаков, на палубу выйти даже и подумать нельзя, ибо ветер немедленно свалит…" — пишет Чайковский в дневнике.
Наконец на горизонте показалась облитая лучами утреннего солнца гигантская статуя Свободы.
26 апреля Петр Ильич Чайковский вступил на американскую землю.
И начались бесконечные интервью, файв о’клоки, то есть чаепития, визиты, знакомства…
"Карнеги-холл" потряс Чайковского не столько своими грандиозными размерами, сколько великолепной акустикой. Оркестранты, репетировавшие под управлением Вальтера Дамроша Пятую симфонию Бетховена, встретили русского композитора настоящей овацией, репетиция Третьей сюиты прошла легко и непринужденно, ибо оркестр оказался просто превосходным.
Чайковского полюбили все — хор, оркестр, служащие гостиницы, где он жил, и, разумеется, публика. Вальтер Дамрош вспоминал, что за весь свой долголетний опыт ни разу не встречал такого милого, такого скромного, даже застенчивого человека, как он, который к тому же был великим композитором. Хотя, признаться, был удивлен постоянным налетом печали, чувствовавшемся и в разговоре, и в манерах русского музыканта.
Дамрош не мог представить, что, несмотря на более чем восторженный прием за океаном, Чайковского ни на единую секунду не покидала тоска по Родине.
"Мысли и стремление одно: домой, домой!!!" — вырвется у Петра Ильича в письме к племяннику Володе.
Америка удивляла, настораживала, изрядно утомляла.
"Громадный город, скорее странный, чем красивый, — напишет Чайковский в нью-йоркском дневнике. — Расти в ширину он не может, поэтому он растет вверх. Говорят, что лет через 10 все дома будут не меньше, как в 10 этажей".
Вскоре он стал сетовать на "американскую усталость": уж больно непохожа была жизнь в Новом Свете на привычную европейскую, а тем более российскую. Люди передвигались не на извозчиках, а конкой или по железной дороге, разветвлявшейся по всему городу; и кормили слишком изысканно — мороженое в живой розе, соус из маленьких черепах…
Нет, русского человека не удивишь зрелищем мешков с золотом в подвалах Государственного казначейства — Чайковскому они попросту напомнили "мешки с мукой в амбарах", как не удивишь роскошью, комфортом и всем тем, что называется немелодичным, даже режущим слух словом "просперити" — процветание.
Пятитысячная толпа, заполнившая в день открытия "Карнеги-холл", устроила настоящую овацию и музыке, и ее исполнителям (Чайковский сам дирижировал и своей Третьей сюитой, и Торжественным маршем), газеты назвали выступление русского композитора сенсацией, по поводу чего Петр Ильич не без иронии спросил самого себя: "Может, американцы пересаливают?"
И. П. Чайковский, отец композитора, 1848.
Л. А. Чайковская, мать композитора, 1848.
Фанни Дюрбах.
Семья Чайковских на фоне Воткинского дома. Сидят: Александра Андреевна; Илья Петрович, Александра и Ипполит; стоят: Петр, Зинаида и Николай. 1848.
Александринский театр в Петербурге.
А. Н. Апухтин, поэт, одноклассник Чайковского.
П. И. Чайковский-правовед (1860) на фоне Министерства юстиции.
Р. Кюндингер, учитель Чайковского.
Училище Правоведения.
Большой театр в Петербурге (существовал до 1889 г.).
П. И. Чайковский при поступлении в консерваторию. 1862.
Г. А. Ларош.
Н. И. Заремба.
А. Г. Рубинштейн, основатель первой в России Петербургской консерватории.
И. Штраус. Концертная эстрада Павловского вокзала, где впервые прозвучала публично музыка П. И. Чайковского.
М. И. Глинка.
Н. Д. Кашкин.
А. Н. Островский.
Дезире Арто.
С. И. Танеев.
П. И. Чайковский. 1877.
В. В. Стасов.
М. П. Мусоргский.
Н. А. Римский-Корсаков.
Ц. А. Кюи.
А. П. Бородин.
Л. Н. Толстой.
М. А. Балакирев.
Большой театр в Москве. Черновик балета П. И. Чайковского "Лебединое озеро".
П. И. Юргенсон, музыкальный издатель.
П. И. Чайковский. 1868.
Магазин Юргенсона в Москве.
П. И. Чайковский (1874) на фоне дома в Каменке.
Н. Ф. фон Мекк.
П. И. Чайковский с женой, А. И. Милюковой. 1877.
Ганс фон Бюлов.
С. В. Рахманинов.
Э. К. Павловская, первая исполнительница партии Кумы в опере "Чародейка".
А. И. Давыдова, сестра композитора.
Э. Ф. Направник, дирижер и композитор.
А. Дворжак. Национальный театр в Праге, где П. И. Чайковский дирижировал в 1888 г.
Э. Григ, которому П. И. Чайковский посвятил увертюру-фантазию "Гамлет".
М. Н. Климентова, первая исполнительница партии Татьяны в опере "Евгений Онегин".
П. И. Чайковский. 1886.
К. Брианца, первая исполнительница партии Авроры в балете "Спящая красавица".
П. И. Чайковский. 1888.
Сборник рассказов А. П. Чехова с дарственной надписью П. И. Чайковскому.
А. П. Чехов. 1889. Фотография, подаренная П. И. Чайковскому.
М. И. Фигнер и Н. Н. Фигнер — первые исполнители партий Лизы и Германа в опере "Пиковая дама". Мариинский театр в Петербурге.
Н. Д. Кашкин, П. И. Чайковский, М. И. Фигнер и Н. Н. Фигнер. 1890.
Братья Чайковские в 1890 г. Сидят (слева направо): Николай и Петр; стоят: Анатолий, Ипполит, Модест.
П. И. Чайковский. 1890.
П. И. Чайковский с племянником В. Л. Давыдовым. 1892.
Пианистка Адель Аус дер Оэ и П. И. Чайковский. Нотный автограф композитора. 1891.
В. Л. Сапельников, пианист.
П. И. Чайковский с виолончелистом А. А. Брандуковым. 1888.
П. И. Чайковский с В. Л. Сапельниковым перед замком Софии Ментер в Тироле. 1892.
Дом П. И. Чайковского в Клину (слева — вид со стороны крыльца; справа — вид со стороны сада) на фоне города.
Похороны П. И. Чайковского 29 октября 1893 г. в Петербурге.
Памятник П. И. Чайковскому перед зданием Московской консерватории, носящей его имя.
Его номер в отеле "Нормандия" утопал в весенних цветах — американки не только падки на сенсацию, но еще и очень экзальтированны. А в общем, и в Новом Свете живут гостеприимные, отзывчивые, добродушные люди. Главное — у них большой интерес к далекой загадочной России.
Особенно приятное впечатление произвел на Чайковского сам Эндрю Карнеги, обратившийся "с течением лет из телеграфных мальчишек в одного из первых американских богачей". Главное — он остался простым, скромным, "ничуть не подымающим носа". Музыка русского композитора потрясла американца Карнеги до глубины души, хотя эту свою необыкновенную симпатию он выражал самым странным образом: хватал Чайковского за руки, называл некоронованным, но самым настоящим королем музыки, обнимал, поднимался на цыпочки и вздымал руки, выражая его величие.
Америка, Америка, какая же ты разноликая, пестрая, суетная…
Досаждали любители автографов и репортеры. Особенно последние, писавшие в газетах всякую чепуху и несуразицу. Один из них буквально огорошил вопросом: "Нравится ли вашей супруге Нью-Йорк?" Оказывается, Чайковского видели на пристани с одной из дочерей президента "Мюзик холл кампэни" Мориса Рено и на другое утро газеты растрезвонили о том, что русский композитор Чайковский прибыл в Америку с молоденькой очаровательной женой.
Американская пианистка Адель Аус дер Оэ великолепно исполнила Первый фортепьянный концерт под управлением автора, к замечаниям которого прислушивалась, затаив дыхание. "Вызывали, кричали upwards ("еще"), махали платками, одним словом, было видно, что я полюбился в самом деле американцам", — запишет в дневнике Чайковский.
А потом была поездка на Ниагару, прогулки по тихому провинциальному Вашингтону, концерты в битком набитом филадельфийском театре…
"Я предвижу, что буду вспоминать Америку с любовью. Уж очень меня хорошо здесь принимают", — напишет Чайковский перед самым отъездом в Европу. И в другом письме: "Я здесь персона гораздо более, чем в России. Не правда ли, как это курьезно!!!"
И в этот раз, как в старые добрые времена, друзья долго бродили по Москве. Последнее время и виделись редко, и писем друг другу почти не писали — суета. Николай Дмитриевич Кашкин все так же забавно шмыгал носом, называл Чайковского "сударь мой", и будто бы не было этих двадцати с лишним лет, прошедших со дня первой их встречи, будто бы это не седина, а осенний иней посеребрил волосы.
По старинке зашли в трактир Барсова, ну совсем как в те годы, когда в кошельке лишь медь позвякивала. Осенью в Москве меньше поют — друзья готовы слушать народные песни хоть до утра, — зато придет весна, снова зазвучат на улицах эти дорогие и понятные русскому сердцу песни, сочиненные народом.
— Ты знаешь, сударь мой, я до сих пор поражаюсь твоей удивительной способности создавать мелодии в чисто народном стиле, как, например, в первом хоре крестьян из "Евгения Онегина", — размышляет вслух Кашкин, от души наевшись горячих блинов со сметаной. — Уж не говоря про то, что, используя народную песню, ты нисколько не подделываешься под народный склад, а получается и по-русски, и в то же время абсолютно в стиле произведения. Отчего это, друг мой, открой секрет?
Чайковский задумчиво глядит в окно, за которым начинают кружиться редкие медлительные снежинки.
— Наверно, оттого, что я вырос в глуши, с детства проникся красотой русской народной музыки, что я до страсти люблю русский элемент во всех его проявлениях. Одним словом, оттого, что я — русский в полнейшем смысле этого слова. И это я говорю не рисуясь: перед тобой, любезный Николай Дмитриевич, знающий мой каждый шаг в музыке, мне бессмысленно рисоваться. Это я говорю, продолжая свой спор с Владимиром Васильевичем Стасовым, который считает меня композитором, лишенным ярко выраженной русской национальности.