– Ого, с ума сойти! Все наши старые любимые лакомства! Лезь вперед, а я передам тебе сумку.
Так я и делаю. Я карабкаюсь по лестнице, а он поднимается прямо за мной. Я сижу на корточках, протянув руки, и жду.
Но когда он поднимается на половину лестницы, то останавливается, смотрит на меня и говорит:
– Ты все еще заплетаешь роскошные косы.
Я трогаю заплетенные на виске волосы. Из всего, что было, он помнит мои прически. В те времена косы мне заплетала Марго.
– Думаешь, это роскошно?
– Да, как будто… дорогой хлеб.
– Хлеб? – смеюсь я.
– Да. Или… Рапунцель.
Я ложусь на живот, подползаю к краю и делаю вид, что опускаю свои волосы, чтобы он по ним вскарабкался. Джон долезает до верхушки лестницы и передает мне сумку, которую я беру, а потом улыбается мне и дергает меня за косу. Я все еще лежу, но чувствую электрический разряд, будто он стрельнул в меня. Я вдруг тревожусь о двух мирах, которым предстоит столкнуться: прошлое и настоящее, друг по переписке и парень, все в одном маленьком доме на дереве. Возможно, мне стоило как следует об этом подумать. Но я так увлеклась капсулой времени и закуской, и самой идеей, что старые друзья соберутся вместе, чтобы сделать то, что они хотели когда-то сделать. И вот мы здесь.
– Все нормально? – спрашивает Джон, протягивая мне руку, когда я встаю на ноги.
Я не беру его руку. Мне не нужен еще один удар.
– Все отлично! – отвечаю я радостно.
– Кстати, ты так и не вернула мне письмо, – говорит он. – Ты нарушила нерушимую клятву.
Я неловко смеюсь. Я надеялась, что он не вспомнит об этом.
– Оно слишком позорное. Я там такого понаписала! Мне невыносимо думать, что это может прочитать кто-то еще.
– Но я уже прочитал, – напоминает мне Джон.
К счастью, приходят Крис и Тревор Пайк, прервав разговор о письме. Они моментально набрасываются на еду. Тем временем Питер опаздывает. Я пишу ему грозное «Надеюсь, ты уже в пути». И добавляю: «Не отвечай, если ты за рулем. Это опасно».
Как раз, когда я собираюсь написать еще, голова Питера высовывается из-за двери, и он забирается внутрь. Я собираюсь обнять его, но тут за ним появляется Женевьева. Я вся холодею.
Я перевожу взгляд с него на нее. Она проплывает мимо меня и заключает Джона в объятия.
– Джонни! – визжит она, и он смеется.
Я чувствую в животе острый укол ревности. Неужели каждый парень ею очарован?
Пока она обнимает Джона, Питер смотрит на меня молящими глазами. «Не сердись», – говорит он губами и складывает ладони в молитве. Я отвечаю губами «Какого черта?», и он корчит рожу. Я никогда открыто не говорила, что не приглашала ее, но я думала, что это было предельно ясно. А потом я думаю: Минуточку! Они пришли вместе. Он был с ней, но мне ничего не говорил об этом, а потом он привел ее сюда, в мой дом. Ну ладно, не в мой, а в домик на дереве моих соседей. Девчонку, которая причинила мне боль. Обидела нас обоих.
Затем Питер и Джон обнимаются, жмут руки и хлопают друг друга по спине, как старые армейские приятели, давно потерянные братья по оружию.
– Мы жесть как давно не виделись, – говорит Питер.
Женевьева уже расстегивает белую дутую куртку и удобно устраивается. Если у меня и был мимолетный шанс выгнать их вместе с Питером из домика на дереве, я его упустила.
– Привет, Крисси, – улыбается она и устраивается на полу. – Классные волосы.
Крис сердито на нее смотрит.
– Что ты вообще здесь делаешь?
Я счастлива, что она это сказала. Как же я люблю Крис!
– Мы с Питером болтали, и он рассказал мне о том, что вы сегодня делаете.
Снимая куртку, Женевьева говорит мне:
– Кажется, мое приглашение затерялось на почте.
Я не отвечаю, ибо что я могу сказать перед всеми? Я только прижимаю колени к груди. Теперь, когда я сижу рядом с ней, я понимаю, каким маленьким стал этот домик. Здесь едва хватает места для всех рук и ног, а парни стали такими огромными. Раньше мы были примерно одинакового размера, и мальчики, и девочки.
– Боже, здесь всегда было так тесно? – замечает Женевьева, не обращаясь ни к кому конкретному. – Или мы все так сильно выросли? – она смеется. – Кроме тебя, Лара Джин! Ты все еще кроха карманного размера.
Она говорит это так приторно, как сгущенное молоко с сахаром. Сладко и снисходительно. Толстый слой сгущенки.
Я решаю подыграть и улыбаюсь. Я не дам ей себя спровоцировать.
Джон закатывает глаза.
– Все та же Джен!
Он говорит это сухо, устало вздыхая, и она улыбается ему своей милой улыбкой, сморщив нос, как будто он сделал ей комплимент. Но потом он смотрит на меня и язвительно поднимает бровь, и мне становится в сто раз лучше, будто по волшебству. Это странно, но, может, ее присутствие замыкает круг. Пусть берет то, что положила в капсулу времени, и на этом наша история закончится.
– Трев, дай мне сэндвич с мороженым, – просит Питер, пролезая между Женевьевой и мной.
Он вытягивает ноги в центр круга, и все устраиваются так, чтобы его длинным ногам хватило места.
Я отодвигаю его ноги, чтобы поставить в центр капсулу времени.
– Ну вот, друзья. Все ваши драгоценные сокровища из седьмого класса.
Я пытаюсь эффектно открутить алюминиевую крышку, но она застревает. Я отчаянно ковыряю ее ногтями. Смотрю на Питера, но он слишком увлечен мороженым, поэтому Джон встает и помогает мне ее открутить. От него пахнет хвойным мылом. Я добавляю это к списку новых фактов, которые я о нем узнала.
– И как мы будем это делать? – спрашивает Питер с полным мороженого ртом. – Вывалим все на пол?
Я это обдумываю.
– Нет, лучше будем вытаскивать по очереди. Давайте растянем это дело, как распаковку подарков в рождественское утро.
Женевьева в предвкушении наклоняется вперед. Не глядя, я засовываю руку в капсулу и достаю первое, что нащупывают пальцы. Забавно, я забыла, что положила туда, но мгновенно узнаю эту вещь. Мне даже смотреть не нужно. Это браслет дружбы, который Женевьева сплела мне, когда мы увлекались фенечками в пятом классе. Узор «елочка» в розовую, белую и голубую полоски. Я сплела ей такой же. Фиолетовый с желтым. Она, должно быть, даже не помнит. Я смотрю на нее, но ее лицо ничего не выражает. Она его не узнает.
– Что это? – спрашивает Тревор.
– Это мое, – говорю я. – Это… это браслет, который я когда-то носила.
Питер легонько толкает мою ногу.
– Этот моток ниток был твоим самым дорогим сокровищем? – дразнится он.
Джон смотрит на меня.
– Ты постоянно его носила, – говорит он, и очень мило, что он это помнит.
Когда надеваешь браслет дружбы, его никогда нельзя снимать, но я пожертвовала им для капсулы времени, потому что он был мне очень дорог. Может, поэтому наша с Женевьевой дружба развалилась? Проклятие браслета дружбы.
– Ты следующий, – командую я Джону.
Он запускает руку в капсулу и достает бейсбольный мяч.
– Это мой! – кричит Питер. – Я тогда успел пробежать хоум-ран в Клермонт-Парке.
Джон бросает ему мяч, и Питер его ловит. Рассматривая свое сокровище, он говорит:
– Видите, я его подписал и поставил дату!
– Я помню тот день, – говорит Женевьева, склоняя голову. – Ты прибежал с поля и поцеловал меня на глазах у твоей мамы. Помнишь?
– Эмм… что-то нет, – бормочет Питер.
Он опускает взгляд на бейсбольный мяч, который вертит в руках, будто загипнотизированный. Я его не понимаю. Серьезно, не понимаю.
– Неловко вышло, – усмехается Тревор.
Тихим голосом, как будто больше никого нет рядом, Женевьева говорит Питеру:
– Можно мне его оставить?
У Питера краснеют уши. Он в панике смотрит на меня.
– Кави, хочешь его?
– Нет, – отвечаю я, стараясь не поворачивать к ним голову.
Я хватаю пакет кукурузных палочек и запихиваю в рот целую горсть. Я в таком бешенстве, что затыкаю себя едой, чтобы не накричать на него.
– Ладно, тогда я оставлю его себе, – говорит Питер, отправляя бейсбольный мяч в карман куртки. – Оуэну он понравится. Прости, Джен.
Питер берет капсулу времени и начинает в ней копаться. Он вытаскивает поношенную кепку с логотипом бейсбольного клуба «Ориолс».
– Макларен, смотри, что у меня тут! – восклицает он.
Улыбка озаряет лицо Джона, как медленный рассвет. Он берет ее у Питера и надевает на голову, подправляя размер.
– О да, это было твоим самым ценным имуществом, – вспоминаю я.
Он носил эту бейсболку до самой глубокой осени. Я даже уговорила папу купить мне футболку «Ориолс», думая, что в ней произведу на Джона Макларена впечатление. Я надевала ее дважды, но не думаю, что он заметил. Вдруг я вижу, что Женевьева смотрит на меня, и моя улыбка испаряется. Наши глаза встречаются. В ее взгляде проскальзывает понимание, от чего я начинаю нервничать. Она отворачивается, и теперь ее черед улыбаться самой себе.
– «Ориолс» – отстой, – заявляет Питер, опираясь о стену.
Он тянется к коробке и вытаскивает сэндвич с мороженым.
– Передай мне тоже, – просит Тревор.
– Прости, больше нет, – говорит Питер, откусывая кусок.
Джон ловит мой взгляд и подмигивает.
– Все тот же Кавински, – вздыхает он, и я смеюсь. Я знаю, что он думает о наших письмах.
Питер ему ухмыляется.
– О, а ты больше не заикаешься!
Я застываю. Как Питер мог так бесцеремонно упомянуть об этом? Никто из нас не говорил о заикании Джона в средней школе. Он этого очень стеснялся. Но сейчас Джон лишь ослепительно улыбается, пожимает плечами и говорит:
– Это заслуга моего логопеда, Элоин, к которой я ходил в восьмом классе.
Он такой уверенный!
Питер моргает, и я вижу, что он удивлен. С таким Джоном Маклареном он еще не знаком. Раньше главарем был Питер, а не Джон. Джон ходил за ним следом. Питер, может, и остался прежним, но Джон изменился. Он стал гораздо увереннее Питера.
Следующая очередь Крис. Она вытаскивает кольцо с небольшой жемчужиной по центру. Оно принадлежало Элли: подарок на причастие от ее тети. Она любила это кольцо. Надо будет отправить ей его по почте. Тревор достает собственное сокровище, бейсбольную карточку с автографом. Женевьева вытаскивает вклад Крис – конверт с двадцатидолларовой купюрой.