ля девочки, которая чувствует, что ее бросили подруги. – Но я уверена, что с тобой такого не произойдет.
Китти обреченно вздыхает.
– Почему все не может оставаться так, как было раньше?
– Если бы ничего не менялось, ты бы никогда не выросла. Тебе бы навсегда осталось девять, и никогда не исполнилось десять.
Она вытирает нос тыльной стороной ладони.
– Я бы не возражала.
– Тогда ты бы не смогла водить машину, поступить в колледж, купить дом и взять на воспитание кучу собак. Я знаю, что ты все это хочешь. В тебе дух приключений, а маленький возраст ему мешает, ведь нужно спрашивать разрешения у взрослых. Когда ты вырастешь, ты сможешь делать все, что захочешь, и ни у кого не надо будет спрашивать разрешения.
– Да, это точно, – соглашается Китти, вздыхая.
Я отодвигаю волосы с ее лба.
– Хочешь, я включу вам фильм?
– Ужастик?
– Конечно.
Она оживляется и моментально переключается в деловой режим, как настоящая бизнес-леди.
– Только чтобы шестнадцать с плюсом, никакой детской ерунды!
– Хорошо, но, если вам станет страшно, я не пущу вас спать к себе в комнату. В прошлый раз я из-за вас всю ночь уснуть не могла. А если чьи-то родители будут жаловаться, я им скажу, что вы взяли фильм без моего разрешения.
– Без проблем.
Я смотрю, как она несется вверх по ступеням. Какой бы невыносимой ни была Китти, я люблю ее такой, какая она есть. Я бы тоже не возражала, если бы она навсегда осталась девятилетней. У Китти еще так мало проблем, что они могут уместиться у меня на ладони. Мне нравится, что она до сих пор от меня зависит. Ее заботы и потребности заставляют меня забыть свои собственные. Мне нравится, что я нужна ей, что я несу за кого-то ответственность. Расставание с Питером – это не так важно, как десятилетие Кэтрин Сонг Кави. Она росла как сорняк, без матери, только с отцом и двумя сестрами. Это настоящий подвиг. Она уникальна.
Но ей десять лет, ничего себе! Десять – это уже не маленькая девочка. Это ровно посередине. Она становится взрослее, перерастает свои игрушки, свой набор для творчества… от этой мысли мне становится немного печально. Взросление – горькая радость.
Мой телефон жужжит. Это жалостливое сообщение от папы.
Вниз спускаться безопасно? Я хочу пить.Горизонт чист.Вас понял.47
Следить за Женевьевой – на удивление знакомое чувство. В памяти всплывают незначительные детали. Это головокружительное сочетание того, что я о ней знала, с тем, чего не знала. Она подъезжает к окошку для автомобилистов в закусочной «Вендис», и я не глядя могу сказать, что у нее в пакете. Маленький молочный коктейль, маленькая картошка, чтобы макать в него, и шесть куриных наггетсов, тоже чтобы макать.
Мы с Джоном какое-то время ездим за Женевьевой по городу, но, потеряв ее на светофоре, решаем поехать в Бельвью. Мне нужно на встречу по планированию военной вечеринки. До нее осталось всего несколько дней, так что мы все удваиваем усилия, чтобы успеть подготовиться. Бельвью стал моим утешением, моим безопасным местом. Отчасти потому, что Женевьева о нем не знает и не сможет меня осалить, а также потому, что это единственное место, где я не наткнусь на них с Питером, которые вольны делать все, что им захочется, теперь, когда Питер снова свободен.
Во время нашего собрания начинается снег. Мы толпимся у окна, чтобы посмотреть. Качая головами, все повторяют: «Снег в апреле! Невероятно!», а потом мы возвращаемся к работе над декорациями для военной вечеринки. Джон помогает с баннером.
К тому времени, как мы заканчиваем, выпадает уже несколько сантиметров снега, и сверху он покрывается корочкой льда.
– Джонни, нельзя садиться за руль в такую погоду. Я тебе запрещаю! – волнуется Сторми.
– Бабуль, да все будет нормально, – отвечает он. – Я хорошо вожу.
Сторми резко шлепает его по руке.
– Я же просила не называть меня бабулей! Просто Сторми. И я говорю «нет»! Только через мой труп. Вы оба переночуете сегодня в Бельвью. На дорогах слишком опасно. – Она бросает на меня строгий взгляд. – Лара Джин, сейчас же позвонишь отцу и скажешь, что я запрещаю тебе выходить в такую погоду.
– Он может за нами заехать, – предлагаю я.
– Чтобы этот бедный вдовец по пути сюда попал в аварию? Нет. Я этого не позволю. Дай мне свой телефон. Я сама ему позвоню.
– Но… мне завтра в школу, – возражаю я.
– Все занятия отменили, – отвечает Сторми с улыбкой. – Только что передали по телевизору.
– Но у меня нет с собой никаких вещей! – протестую я. – Ни зубной щетки, ни пижамы, ничего!
Она обнимает меня одной рукой.
– Расслабься и позволь Сторми обо всем позаботиться. Не забивай ерундой свою маленькую красивую головку.
Вот как вышло так, что мы с Джоном Амброузом Маклареном вместе проводим ночь в доме престарелых.
Метель в апреле – это волшебство. Даже если дело в перемене климата. В саду, который видно из окна гостиной Сторми, уже начали расцветать розовые бутончики, и снег их все запорошил, подобно тому, как Китти посыпает блинчики сахарной пудрой: быстро и много.
Мы играем в шашки в гостиной Сторми, из тех огромных шашек, которые можно купить в «Крекер Баррел». Джон дважды меня обыграл и все спрашивает, не поддаюсь ли я. Я молчу, но ответ – нет, он просто играет лучше меня. Сторми приносит нам по коктейлю «Пинья колада», который она смешала в блендере, с «лишь капелькой рома, чтобы согреться», и разогревает в микроволновке пирог со шпинатом, к которому мы даже не притрагиваемся. Из стерео играет Бинг Кросби. К половине десятого Сторми начинает зевать и говорит, что скоро ей нужно ложиться спать, чтобы оставаться красивой. Мы с Джоном переглядываемся – еще слишком рано. Я не помню, когда в последний раз ложилась раньше полуночи.
Сторми настаивает, чтобы я легла у нее, а Джон – у мистера Моралеса, в его спальне для гостей. Я понимаю, что Джон не очень рад этой идее, потому что он спрашивает:
– Может, я просто лягу у тебя на полу?
Я удивляюсь, когда Сторми качает головой:
– Сомневаюсь, что отец Лары Джин это одобрит.
– Не думаю, что папа стал бы возражать, Сторми, – говорю я. – Я могу ему позвонить, если хотите.
Но ответ – твердое и решительное «нет»: Джон будет спать у мистера Моралеса. Для женщины, которая всегда говорит мне быть необузданной, искать приключения и носить с собой презерватив, она куда более старомодная, чем я думала.
Сторми протягивает Джону полотенце для лица и пару беруш.
– Мистер Моралес храпит, – сообщает она ему, целуя на прощание.
Джон поднимает бровь.
– Откуда ты знаешь?
– Тебя это не касается! – И старушка уплывает на кухню с видом великосветской дамы.
– Знаешь что? Я действительно совершенно не хочу знать, – тихо говорит мне парень на ухо.
Я прикусываю щеку, чтобы не засмеяться.
– Поставь телефон на виброзвонок, – говорит Джон перед уходом. – Я тебе напишу.
Я слушаю храп Сторми и шепот снежинок, падающих на окно. Я все кручусь в спальном мешке, мне тесно и жарко, и я мечтаю, чтобы Сторми не включала обогреватель так сильно. Старики всегда жалуются, что в Бельвью холодно и что отопление работает «сикось-накось», как говорит Дэнни из корпуса «Азалия». А вот мне ужасно жарко. Ситуацию усугубляет атласная ночная рубашка персикового цвета с высоким воротом, которую мне дала Сторми. Я лежу на боку, играю в «Кэнди Краш» на телефоне и жду, когда уже Джон мне напишет.
Хочешь поиграть в снегу?Я тут же отвечаю:
ДА! Здесь ужасно жарко.Встретимся в коридоре через две минуты?Ок.Я так быстро встаю в спальном мешке, что едва не падаю. Чтобы найти пальто и ботинки, я свечу себе телефоном. Сторми вовсю храпит. Я не могу найти шарф, но не хочу заставлять Джона ждать, поэтому выбегаю без него.
Он уже поджидает меня в коридоре. Его волосы взъерошены на затылке, и мне кажется, что это так мило, что я запросто в него бы влюбилась, если бы могла себе это позволить. Увидев меня, он расставляет руки в стороны и поет «За окном уже сугробы, снеговик нас ждет давно», и я так сильно смеюсь, что он говорит:
– Тише, ты разбудишь всех постояльцев!
От этого я смеюсь пуще прежнего:
– Еще только половина одиннадцатого!
Мы бежим по длинному, покрытому ковром коридору и стараемся смеяться как можно тише. Но чем больше мы пытаемся смеяться тихо, тем сложнее нам это дается.
– Я не могу перестать смеяться! – говорю я, задыхаясь, пока мы выбегаем через раздвижные двери во двор.
Едва дыша, мы оба резко останавливаемся.
Земля укрыта толстым слоем белого снега, густого, как овечья шерсть. На улице так красиво и умиротворенно, что сердце щемит от удовольствия. В этот миг я так счастлива и понимаю, что ни разу не подумала о Питере. Я поворачиваюсь и смотрю на Джона, но он уже смотрит на меня с полуулыбкой на лице. От его взгляда в груди все трепещет от волнения.
Я начинаю кружиться и петь: «Снеговик нас ждет давно», и мы оба сгибаемся от смеха.
– Нас из-за тебя выгонят, – предупреждает он.
Я беру его за руку и заставляю крутиться со мной так быстро, как могу.
– Ты ведешь себя так, будто ты здесь один из постояльцев, старичок! – кричу я.
Парень отпускает мои руки, и мы оба спотыкаемся. Затем он берет с земли горсть снега и начинает лепить из него снежок.
– Старичок, говоришь? Я тебе покажу старичка!
Я несусь от него прочь, спотыкаясь и поскальзываясь на снегу.
– Не смей, Джон Амброуз Макларен!
Он гонится за мной, смеясь и тяжело дыша. Ему удается обхватить меня вокруг талии. Джон поднимает руку, как будто собирается засунуть снежок мне за шиворот, но в последнюю секунду отпускает меня.
– О боже! У тебя под пальто ночнушка моей бабушки?