- Неправда, я не настолько маленькая, - говорит она.
Но я-то, я-то не слепой, я видел размер одежды, которую она носит. Тот же самый размер носит моя дочь, моя младшая дочь. У неё такая нежная кожа, хочется впиться в неё зубами, попробовать на вкус, и ты почти не сомневаешься, что консистенция у неё будет, как у зефира или свежеиспечённого хлеба с начинкой из чего-нибудь сладкого внутри, что-то наподобие сливочного крема или глазури, или запечённых в сахаре яблок с корицей. Она выглядит настолько хрупкой, что я даже боюсь касаться её, боюсь, что она треснет и рассыплется на тысячи кусочков, как фарфоровая статуэтка или растает, как скульптура, вылепленная из фруктового эскимо.
Поэтому я глотаю своё рычание и двигаюсь в ней нежно, не торопясь, держу своего "зверя" запертым в клетке. Стараюсь обуздать это похотливое, садистское желание вдолбить член в её "киску" "по самое не балуй", заколотить его, как гвоздь в шейку её матки, и она чувствует это прекрасно. Не в силах сдержаться, я толкаю немного сильнее, уже приготовившись услышать, как взвизгнет она в ответ на это восхитительное смешанное чувство удовольствия и дискомфорта, звук, который я привык слышать от женщины в подобный момент. Вместо этого она шепчет мне, прерывисто дыша:
- Жёстче, Папочка...
Серьёзно? Ты понимаешь о чём сейчас просишь? Я не из числа тех неумелых обсосов, с которыми ты раньше имела дело. Я - долбаный монстр в постели, я -разрушитель миров, я - чудовище! Уверена? Ты правда готова к этому?
- Жёстче, Папочка! - настойчиво повторяет она.
Я принимаю положение упор лёжа, уравновешивая своё тело на костяшках кулаков и кончиках пальцев ног, а затем обрушиваюсь на неё сверху, подобно цунами, на полном ходу сминающей прибрежную полосу пляжа.
Ещё раз и ещё, глубже, быстрее.
Ну, как тебе это, а? А? Как тебе такое? Ты этого хотела, этого? Так тебе нравится?
- Вот так, да, жёстче, Папочка...
Ты что, издеваешься? Я ведь уже не молод для такого дерьма, мне давно не двадцать пять лет, а с утра ещё вставать и идти на работу. У меня прострелы в спине, я не могу долго держать такой темп.
Стоп, стоп, стоп, стоп! Да что такое я несу?! Я - Иван Грозный, Аттила, Македонский, я - повелитель мира, а эта "киска" - мой... эта "киска" - мой вселенский трофей!
Рычание вырывается у меня из груди и грохочущим эхом прокатывается по тёмной спальне, как звук работающего на полных оборотах двигателя. Я перекатываю её на живот, кусаю за шею и загоняю член ещё глубже, двигаясь ещё хлеще, ещё быстрее, силясь проникнуть в неё так глубоко, как только могу дотянуться, до самой её души, проткнуть её и нанизать на свой член, как на железный шампур.
- Жёстче, Папочка, жёстче!
Одной рукой я сгребаю в горсть её косички, тяну их на себя, одновременно хлопая другой рукой по её заднице, не мягко и игриво, а сильно, хлёстко и вместе со звучным смачным шлепком на её ягодице остаётся прям чёткий ярко-красный отпечаток моей ладони, тут же начинающий превращаться в сине-фиолетовый синяк. Я снова кусаю её, на этот раз за плечо, на этот раз ещё глубже погружая свои зубы в её мягкую плоть. Я слышу её тяжёлый прерывистый хрип и чувствую, как она сильнее выгибает подо мной спину.
О, да-а-а, она любит боль.
Она питается моей первобытной жестокостью.
Я вижу блеск в её глазах от резкого скачка дофамина[1]в крови и похоть вспыхивает и искрится в её тёмно-синих зрачках, как просыпавшиеся кристаллики амфетамина.
- Жёстче, Папочка!
Я стискиваю руками ей горло, пока её дыхание не превращается в один тихий шипящий стон. Мой член сейчас так твёрд, как не был твёрд, наверное, лет с двадцати.
Таран, дубина неандертальца!
Она утробно мычит с каждым моим толчком, скребя ногтями по простыне.
Я - лев, тигр, я - долбаный оборотень!
- О, мой, Бог! Он у тебя такой огромный. Жёстче, Папочка, жёстче!
Ещё жёстче? Ты что, ненормальная?
Я выхожу из неё, скатываюсь с её спины и начинаю осыпать поцелуями, тыкаясь носом в её мягкую кожу. Потом кладу ладони на эти божественные полушария её ягодиц, сжимаю их и взревев, наклоняюсь, хватая зубами большой кусок этой чувствительной мягкой плоти. Я кусаю её с такой дикой силой, что почти слышу, как стукнули друг об друга мои верхние и нижние резцы. Потом верчу головой влево, вправо, вперёд, назад, оттягивая её сочную плоть, как обезумевшая от вида крови акула.
Она вопит, но эти вопли лишь разжигают чувственный аппетит монстра.
Я кусаю её ещё раз, потом ещё и ещё, и ещё, терзаю её тело своими зубами, словно желая содрать всё мясо с её костей и пожрать его без остатка.
Я - Кинг-Конг, я - Годзилла!
Наконец, я поднимаю голову и восхищённо смотрю на прекрасные узоры от укусов и ушибов, которыми я расписал попку этой малышки. Я снова хлопаю ладонью по её ягодице и наблюдаю, как колеблются эти почти идеально ровные полумесяцы, слышу очередной её громкий стон, когда добавляю ко всей этой красоте ещё один отпечаток своей ладони, который заливает красным цветом почти всю кожу на её ягодицах. Я продолжаю шлёпать её до тех пор, пока не чувствую, что больше не в силах сдерживать своё проникновение в эту сладкую писечку.
И вот я там.
Одной рукой сжимаю ей горло, другой тяну за косички, мои зубы погружаются в заднюю часть её шеи, жадно с яростью грызя её, и мой член начинает долбить её "киску", как орда демонов, бьющихся в ворота рая. Её крики сливаются, превратившись в один высокой тональности вой, и я чувствую, как приближается мой оргазм, похожий на скачок высокого давления в сталелитейной печи, готовый в любой момент разорвать её на куски.
Я перекатываю её обратно на спину и впиваюсь глазами в её глаза.
Я вижу, как блуждает по моему лицу её взгляд, изучает его, силясь отыскать в нём черты своего милого, доброго, нежного Папочки, но видит лишь морду голодного дикого животного, жёстко терзающего её плоть.
Милого Папочки больше нет.
Он исчез, растворился в похотливых желаниях зверя.
Её лицо искажается в невыносимых муках и вот теперь настал мой черёд, теперь уже я питаюсь её болью, сосу её из неё, как вампир.
- Открой рот, - хрипло приказываю я и она повинуется.
Мой член покидает её вагину, и я купаю её язык и её губы, её щёки и подбородок, шею и грудь в своём семени, и она улыбается мне, такая удовлетворённая и счастливая тем, что смогла понравится своему Папочке.
Обессиленный, я падаю на постель рядом с ней, хватая ртом воздух, исчерпанный, выжатый как лимон. Она тоже едва переводит дух.
- О, Боже, это было так классно.
Я молча киваю.
Угу, это было хорошо.
- Но в следующий раз не мог бы ты сделать это... ну... ну, немного пожёстче...
Нет, народ, она, блядь, точно надо мной издевается!
Перевод: Павел Павлов
"Pacпятый купидон"
В моей руке
кожаный ремешок,
пятьдесят раз
поперек твоей спины,
просто, чтобы посмотреть, сможешь ли ты корчиться
так же сексуально, как ты танцуешь;
чтобы увидеть, будут ли твои крики
более честными,
чем твои слова.
Между моими зубами
лезвие бритвы;
неглубокие разрезы,
которые заживают и увядают,
просто, чтобы посмотреть, сможешь ли ты научиться
любить боль;
чтобы посмотреть, сможешь ли ты
когда-либо
снова доверять.
Прикован к столбику кровати,
напрягаясь против твоих уз,
просто, чтобы показать тебе, что мир -
это не твой друг;
чтобы доказать тебе:
наша любовь -
это не игра.
Перевод: Zanahorras
"Это моя кровь"
Я даю причастие.
Густо льюсь на ее язык,
Скольжу вниз по ее горлу.
Моя похоть,
как желчь,
Обжигает ее пищевод,
Горит глубоко внутри.
Я покрываю ее прелестное личико,
Ее набухшие груди,
Ее идеальную задницу.
Я опустошаю себя
В ее,
На нее.
Я становлюсь ее верой
и закипаю у нее в животе
с другими паразитами.
Перевод: Zanahorras
"Больше, чем Бог"
Он шел по улице, привлекая пристальные взгляды толп жителей среднего класса пригорода, которые не привыкли видеть массивного чернокожего мужчину в коже, прогуливающегося по их району. На нем было кожаное пальто длиной до четверти, без рубашки, и серебряная цепочка с подвешенной к ней высушенной головой кобры, выполненной в виде амулета, которая ниспадала между его огромными мускулистыми грудными мышцами. Его черные джинсы низко свисали с бедер, как у бандита. Они бы обнажили верх его нижнего белья, если бы на нем было что-нибудь надето. Теперь они показали, где драгоценный волосяной след, спускавшийся от его грудных мышц вниз, заканчивался темными волосами на лобке. Его черные полицейские ботинки были недавно начищены, и они блестели на утреннем солнце, когда он шагал по улицам, как будто они принадлежали ему. Его голова была свежевыбрита и натерта маслом с ароматом сандалового дерева. Он выглядел как некая комбинация Шафта и Кэндимена.
Цвет его лица был почти идентичен его одежде, блестяще-черный. Его кожа была самим отсутствием света. Солнечный свет нашел там свою смерть, впитавшись в его эбеновую плоть, похожую на черную дыру, живую тень. Его глаза горели отрицающим мораль аппетитом, который, казалось, заряжал воздух вокруг него неистовой сексуальностью. Каким бы большим ни было его тело, оно, казалось, было плохо приспособлено для сдерживания бурлящей в нем страсти. Это выглядело так, как будто кто-то заключил ураган в плоть.
Он улыбнулся, когда мимо него прошла толстая, бледная, мягкая на вид пара, настороженно наблюдавшая за ним. Женщина смотрела на него слишком долго, намеренно поймав его взгляд, прежде чем перевести взгляд вниз по его груди к области промежности и обратно к его глазам. Ее губы приоткрылись, затаив дыхание, прежде чем она заставила себя отвернуться. Он рассмеялся. При росте шесть футов пять дюймов