Ей хочется улыбнуться, но она чувствует, это было бы неуместно. Он снова пожимает плечами: ему пока лучше не открывать рот, иначе она услышит за его словами презрение. В газетах непременно напишут. Будут и фотографии, конечно. Он сохранит газетные вырезки для своего альбома. Он сосредоточился на присохшем кусочке пищи на тарелке, вдумчиво оттирая его, чтобы не слышать голос Лин.
Он предпринял еще одно усилие вспомнить, как выглядела Элинор. Темные волосы, стройная фигура, но это только общие слова. Ее особенности, ее кожа, форма ее губ… Он попытался сконцентрироваться, но ему мешала Лин и ее несмолкаемая болтовня. Сегодня вечером он вытащит альбом, может, посмотрит видеозапись.
— Надо бы выскочить, купить газету, — уклончиво пробормотал он.
— Да, нужно посмотреть, что они напишут. А вдруг я была последней, кто ее видел?
— Тебя это так возбуждает, что ты даже сделалась влажной, разве не так, Лин? — Слова вырвались прежде, чем он успел остановить их.
Глаза Лин выпучились от удивления и негодования, рот широко открылся. Отвратительная, уродливая сука!
— Что? — Она вскочила. — Что ты сказал?
Он отвернулся — не хотел быть свидетелем этой плохо замаскированной жажды к непристойным деталям. Лицемерка!
— Сию же минуту возьми назад свои слова! — кричала она. — Возьми их назад! Как ты можешь, бесстыдник!
Не надо было этого говорить. Нельзя было позволить ей понять, что ты в действительности думаешь о ней. Заткни ее, прежде чем вернутся остальные и захотят узнать, из-за чего весь сыр-бор. Лин продолжала вопить, и он почувствовал, как в груди шевельнулась паника.
— Ты права. — Он избегал смотреть на нее. Скажи ей, что ты просто расстроился. Сам не понимал, что несешь. Извинись. — Вероятно, страшно быть женщиной, когда случается такое… — Собственный голос показался ему фальшивым, но он надеялся, что говорит именно то, что Лин ожидала услышать. Он по-прежнему не решался смотреть на нее: ведь она увидит то, что лежит позади его взгляда, а он по собственному опыту знал, что женщин это пугает. — Дикая история. Она кажется такой… бессмысленной.
Лин уставилась на него. Он чувствовал ее пристальный взгляд, от которого загорелась кожа на щеках и шее. Она выдержала паузу и засопела, демонстрируя, что не полностью удовлетворена его объяснениями.
— Да. Не чувствуешь себя в безопасности даже в собственном доме, — произнесла она почти обвиняющим тоном.
Нет, это неправда. В том-то и дело, что чаще всего женщины чувствуют себя в безопасности. Именно поэтому справиться с ними так легко.
Глава восемнадцатая
Сознания она не потеряла, но словно бы провалилась в пустоту: затихли крики — ее собственные крики, исчезли страх, холод и боль в лодыжке, натертой цепью. Даже лица девушек растворились в темноте, дав ее измученному мозгу короткую передышку. Будто Кларе удалось спрятаться в надежном укрытии, куда ничто и никто не могли проникнуть.
Возвращалась она постепенно, медленно, а не вдруг, как бывает после обморока. Сначала ощутила боль — не физическую, это была глубокая печаль, столь же сильная и изнуряющая, как телесные страдания. Боль помогла ей почувствовать границы своего тела: она сидела на полу, обхватив руками колени и крепко прижавшись к ним лбом, и медленно раскачивалась — вперед-назад, вперед-назад…
Страх и голод терзали ее, почти не отличимые один от другого. Тишину вытеснил рев в ушах. Клара осознала, что смертельно замерзла, и в нос проник влажный запах плесени — она вернулась в свою камеру.
Хотя ее окутывал и сковывал непроницаемый мрак, Клара знала, что на нее со стен смотрит множество лиц, каждое — пугающее напоминание о хрупкости жизни и внезапности смерти. Она отчетливо ощущала их недоумение, боль, воображала их ужас.
— Нет! — Ей не удалось преодолеть ревущую тишину, но крик помог вырваться из ужасной спирали отчаяния и паники, которая неумолимо тащила ее куда-то вниз… Клара силилась представить, что сейчас, в обычный четверг, делают Хьюго и Пиппа. А сегодня действительно четверг? Неизвестно: в удушающей темноте Клара не могла разглядеть даже собственную руку, поднесенную к глазам, а не то что циферблат часов.
Она старалась убедить себя, что Пиппа вне опасности, дома, с Хьюго.
Ты в этом уверена, Клара?
Если она утратит уверенность, этот человек изведет ее, замучит сомнениями. Уж он не упустит такой возможности! Пиппа в безопасности. Конечно, она в безопасности.
Клара замерла, со страхом ожидая, что ее язвительный, вечно сомневающийся внутренний голос возразит ей, начнет придираться, но на этот раз он промолчал, и она почувствовала облегчение и благодарность.
Как они справляются со своим горем? Она боялась думать о Хьюго, застывшем у телефона в ожидании звонка, который, судя по всему, ее похититель и не собирался делать.
Тут их больше сотни, сказал он. Меня тоже добавят к их числу? Она закрыла глаза и еще отчетливее почувствовала присутствие девушек, улыбающихся ей со стен, и свою вину за то, что их жизнь была так коротка, а смерть столь жестока.
— Я не всегда защищаю насильников, — произнесла она чуть слышно. — Некоторых я упрятала за решетку.
Кого ты пытаешься надуть, Клара? Она закричала:
— Я никогда сознательно!..
Да ладно, будет тебе! Есть такие мужчины — внешне они вежливы и обаятельны. Они способны ночью изнасиловать и убить женщину, а на следующее утро прийти на конфирмацию собственной дочери. Вот и твой мучитель из таких. Как думаешь, у него есть семья?
Ключ провернулся в замке, Клара поспешно вытерла глаза и встала. На сей раз она не вздрогнула, увидев похитителя. Невозможно было понять, о чем он думает, какое у него настроение: лицо — красная лыжная маска, глаза — темные провалы в тусклом свете, падающем из комнаты за его спиной.
Он молчал, и через некоторое время Клара снова села. Колготки порвались и там, где натерла цепь, приклеились к ране. Она машинально потянулась к ссадине, старательно отводя глаза от фотографий на стенах, но трудно не обращать на них внимания: любое движение воздуха шевелило бумагу и шелест походил на голоса девушек, ведущих чуть слышную беседу.
Клара чувствовала, как нарастает напряжение, чем больше она пыталась сопротивляться ему, тем сильнее нервничала. Еще миг, и она не вытерпела:
— Чего вы хотите? Скажите мне, чего вы хотите!
Каким бы ужасным ни был ответ, с ним намного легче примириться, чем с этим угрожающим молчанием, невыносимой игрой догадок и предположений.
— А ты такая храбрая?
Он бросал ей вызов. У Клары перехватило дыхание, и страх будто кулаком ударил по сердцу. Она справилась с паникой и заставила себя как можно более спокойно ответить вопросом на вопрос:
— А мне понадобится храбрость?
Он негромко засмеялся, и Клару уже не в первый раз посетило чувство, будто мужчина в лыжной маске испытывает ее и она вновь потерпела неудачу.
Адвокат Креггин, у которого она проходила практику, любил задавать такие вопросы — с подвохом, на которые не существовало правильного ответа. Если ответишь утвердительно, предстанешь надутой тщеславной хвастуньей; если скажешь «нет» — поверхностной, притворной скромницей.
Она научилась у мистера Креггина искусству отвечать вопросом на вопрос, ловко уклоняться от честного ответа ответом на какой-нибудь другой, невысказанный вопрос.
— Не понимаю, чего вы добиваетесь, — после краткой паузы сказала она устало.
— А ты знаешь, что с человеком делает страх? — спросил он.
Еще бы не знать! — горько подумала Клара. Страх делает жестоким и бесчеловечным, унижает и растаптывает. Он это хотел от меня услышать? Ну уж нет, я не доставлю ему такого удовольствия.
Но он и не ждал от нее ответа:
— …Страх ломает человека, уничтожает моральные принципы, изводит тебя, и ты готов сделать что угодно ради призрачной надежды выбраться отсюда. И даже если ты знаешь, что этого никогда не произойдет, одного обещания достаточно, потому что оно рождает надежду, а без нее долго не протянешь.
— Так давай продолжай! — вскрикнула она, чувствуя, что эта вспышка ярости исчерпала ее силы. — Мне уже все равно.
Он снова усмехнулся, мягко, почти печально, и произнес:
— Не спеши.
Клара закрыла глаза, чтобы не видеть мучителя. Она больше не может здесь находиться! Она сойдет с ума, если останется здесь хотя бы ненадолго. Когда она вновь взглянула на него, он качал головой.
— Этого недостаточно, — тихо бормотал он, обращаясь скорее к себе, чем к Кларе. — Пока еще недостаточно. — И ушел, оставив стальную дверь открытой.
Серый свет неохотно просачивался из находящейся наверху комнаты, которую Клара никогда не видела и даже вообразить не могла. Света, бледного и холодного, было достаточно, чтобы разглядеть черно-белые фотографии из газет. Она не позволит себе стать следующей жертвой. Тут Клару посетила мысль, причинившая ей боль: ты превращаешься в жертву не потому, что тебе не хватает решительности или ума, а потому, что другой человек захватывает власть над твоей жизнью. И чаще всего это вопрос обычного невезения. Природа не обделила Клару умом, силой воли, решительностью, однако она чувствовала, что теряет индивидуальность, подделывается, становится такой, как он хочет.
Здесь, в этой сырой холодной яме, он решал, кем и чем ей быть. Она впервые в жизни поняла, как это бывает, когда твое человеческое и женское достоинство зависит от мужчины, повинующегося только своим неписаным правилам. Никакие моральные принципы его не обременяли, и она для него была чем-то вроде манекена в витрине магазина — не более.
Господи, помоги мне, думала она. Мне никогда, никогда не выбраться отсюда!
Глава девятнадцатая
С пальто и плащей, развешанных по спинкам стульев, капало на кроваво-красный линолеум совещательной комнаты. Несколько полицейских пытались хоть немного отогреться у чуть теплых батарей. Рейнер все еще вполголоса разговаривала по телефону, но большинство присутствующих уже сдали свои отчеты и собирались расходиться по домам.