Я впилась ему в волосы, притянула поближе к себе и коснулась губами его переносицы.
– Вера, ты помнишь?..
– Ту ночь? – улыбнулась я, чувствуя, как краснеют щеки.
Он чуть улыбнулся. Понял, что помню, и помню во всех подробностях.
– Ты правда не считаешь меня… последним уродом? После того, что я натворил?
– Думаешь, я могу делать все это только из чувства вины?
– Ты не считаешь, что мне, может, действительно нужно подлечиться? – спросил он странным голосом и немного отстранился. – Что тебе не стоит быть рядом со мной, потому что я опасен. Вера.
Я не находила слов, чтобы ответить, лишь озадаченно глядя на него.
– А я вот много думал о том, что вышло бы, если бы ты не ушла вскоре после того, как призналась мне. Ты стала бы первой, кого я… Просто попала под горячую руку. Понимаешь? Я мог бы убить тебя в горячке. А потом даже не вспомнить. Не вспомнить. Ты это понимаешь?..
– Максим, пожалуйста, не надо.
– Я не верю, что ты пришла ко мне.
– Поверь хотя бы в то, что ты мне нужен, и в то, что скоро ты отсюда выйдешь. Будет суд, и тебя оправдают… обязательно оправдают…
Андреев отпустил мои руки. Меня вновь поразил его взгляд, словно два тлеющих угля в черной золе. В глазах его читалась металлическая решимость. Я грохнула руками по решетке, еще раз и еще. Лязг неприятно звенел в ушах. Я хотела сломать ее, выворотить из стены, шагнуть к Андрееву и залепить ему по щеке, чтобы он пришел в себя.
– Не смей! – истерично взвизгнула я. – Не смей меня оставлять! – это был не мой голос, не мой крик, это была не я… – ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ!
Слезы бежали градом.
– Прости… Я не оставлю тебя. Снова с тобой этого не случится, – Андреев напоследок стиснул мои ладони. – Мне нужно идти. Увидимся… на суде.
– Максим… – прошептала я, глядя, как он сквозь силу делает несколько шагов назад, и протягивая за ним руки через решетку.
– Я хочу, чтобы ты была жива и здорова. Но провести с тобой остаток жизни я хочу больше.
– Поклянись, что позвонишь Комову! Что не будешь сам судить, как будет лучше!
– Вера, мне пора. Я все сделаю. Обещаю.
Я еще долго стояла, вцепившись в решетку и глядя ему вслед. Он не обернулся ни разу. Даже когда их заводили обратно, внутрь. Не посмотрел. Я все стояла, не замечая, что двор опустел, что я сильно замерзла, и что снег перестал идти, пока за мною не пришел Леха.
XXVI
. Сон
– Верок, чего ты? – сосредоточенно спросил Леха, приблизившись.
Я медленно повернула голову, но ничего не ответила. Не знаю, что за выражение было на моем лице, и было ли там вообще какое-нибудь выражение, но Леха, кажется, испугался.
– Повздорили, что ли? – не дожидаясь ответа, Леха мягко притянул меня к себе и обнял. Я с удовольствием погрузилась в синие волны его необъятной куртки. Стало спокойнее, ушла необъяснимая тревога, которая, будто кошка, сжимала сердце коготками.
– Я требую от него того, чего не имею права требовать… Я попросила у него, нет, я приказала ему… не делать со мной того, что сделала с ним я. Не оставлять меня. Я сказала ему: не смей этого делать. И… видел бы ты его взгляд. Ему не нужно было даже ничего говорить. Все было и так ясно.
– Думаешь, не простит?
– Ах, если бы так просто… Он уже меня простил. Простил, но не забудет.
Леха прочистил горло.
– Вера, все ошибаются… – туманно начал он.
– Я ошибалась слишком часто.
– Но раньше рядом не было Громовых! – прогудел он уверенно.
– Раньше… раньше рядом не было никого, – хмыкнула я и отстранилась. – Идем. Мне нужно еще кое-что сделать.
– Куда идем-то? – по-деловому осведомился Леха, помогая мне выкарабкаться из сугроба.
– В обитель лени и грязной посуды, товарищ Горбач.
– Понял, – улыбнулся Леха с той гордостью, присущей только древним холостякам, которые находят в хаосе правильный порядок вещей и уверены, что в жизни вполне можно обойтись и без всяких там жен.
***
Как раз, когда мы пришли, очередным звонком дал о себе знать Серега. Он коротко и четко расспросил меня, как все прошло, уверил меня, что дело в шляпе, и что, скорее всего, если Андреев позвонит Комову, а Комов, в свою очередь, поговорит со своей сестрой, которая в этой жизни ценит еще кое-что так же сильно, как деньги, а именно – родственные связи, то цену эта вся махинация неплохо скостит, а может быть, дело и не только в цене. Также он сообщил, что было бы неплохо мне самой встретиться с Комовой, по крайней мере, она этой встречи хотела бы. Не раньше, чем я достану деньги, подумала я про себя, но вслух выразила энтузиазм. Хотя, если Комова такой же неприятный человек, как ее брат, то я бы лучше с ней не виделась до самого конца, пока это не станет неизбежно. Понимаю, что так нельзя, ведь дело серьезное, но все же. Оставшиеся деньги она, кстати, возьмет только после того, как суд вынесет приговор. В том, что наша сторона победит, она уверена пока что процентов на шестьдесят. Что ж, неутешительно. Больше, чем ничего, и чуть больше, чем половина.
С момента прощания с Андреевым я очень переживала. Увидимся на суде, сказал он. Я мог бы убить тебя, а потом даже не вспомнить, сказал он. Может быть, мне и правда надо полечиться, сказал он. И все с этими своими страшными черными глазищами. Как тут не испугаться, как не начать переживать. Максим слишком неординарный и непосредственный человек, чтобы быть уверенной в том, что он не передумает, не переиграет все то, о чем ты с ним договоришься, по каким-то своим соображениям и понятиям. Я, например, вовсе не тешу себя надеждой на то, что ему не придет в голову принимать решение за нас двоих. Поэтому я переживаю, не зная, чего ожидать теперь, точнее, зная наверняка, что впереди – неизвестное. Но как объяснить это остальным? Они ведь совсем, совсем не знают, кто такой Андреев и что он за человек.
Леха забрел в квартиру, как медведь в берлогу, потянулся и завалился на кровать. Через пять минут он уже не откликался на мои обращения, и я тихонько вышла из его комнаты на кухню, подумав, что так будет даже лучше. Мне как раз нужно сделать кое-какое дело, свидетелей которому я бы не хотела иметь.
Заварив чай покрепче, я уселась на кухне за большую цветастую скатерть и набрала мамин номер. Трубку подняли почти сразу – мама всегда так, словно только и делает, что сидит на телефоне и ждет, когда же ее любимая доченька позвонит. Я собрала волю в кулак и решила не ходить окольными путями.
– Привет! – с ходу сказала она. – Как там у тебя дела, как сессия идет?
– Мама, с учебой все хорошо.
– А что с твоим голосом? – испуганно пролепетала трубка. – У тебя все в порядке?
– Мам, папа рядом?
– Ну, конечно, вот он. Дать его?
– Нет. Ты не могла бы включить громкую связь?
– Сейчас-сейчас; а ну выключи свой телек! Сколько можно! Дочь звонит родная, у нее что-то случилось! – сердито ругалась мама на отца. Тот что-то бормотал в ответ в своей манере, и мне вдруг так захотелось к ним, и так стало тепло на душе, как будто я вернулась на родину после долгой разлуки. – Включила. Говори, мы слушаем.
– Привет, – запоздало поздоровался отец.
– Здравствуй, пап. Родители, мне нужно рассказать вам кое-что очень важное. Пока я буду говорить, пожалуйста, не перебивайте меня, дослушайте до конца, хорошо? Я отвечу на все ваши вопросы, но только… потом…
– Ты в беде? Нам приехать? – мама запаниковала, как обычно, раньше времени.
– В беде не я. Послушайте, – я решительно выдохнула, – я полюбила одного человека, очень хорошего человека, в своем роде… Он сильно мне помог. Помог разобраться в себе и забыть прошлое, которое так угнетало. Я сейчас говорю абсолютно серьезно. Вы понимаете?
– Конечно, – сказал отец немного недовольно. – Полюбила – это хорошо. Забыла того урода – еще лучше. В чем же беда?
– Этот человек попал в беду. Из-за меня.
– Ах, дочка! – воскликнула мама. – Как же так!
– Мама, пожалуйста, – я скрипнула зубами, но тут же смягчилась. – Я совсем-совсем не думала, что все выйдет так. Я плохо с ним поступила, и теперь очень хочу помочь.
– Он наделал делов, и теперь у него проблемы с законом? – спросил проницательный папа. Спокойно так спросил, безо всякого чувства в голосе, я даже вообразила себе, как он, задавая этот вопрос, заломил густую седую бровь и сделал немного надменный взгляд, как это у него обычно выходит.
Мне пришлось прокашляться от удивления, прежде чем ответить.
– Почти. Почти, папа. Он в психиатрической клинике.
– О, господи, – обреченно вздохнула мама, а папа тихонько выругался.
– Но послушайте! Все это звучит для вас, будто он больной или ненормальный, но это не так, услышьте меня, поймите меня, поверьте мне: это все не так. Он не должен там находиться. Он там только по моей вине. И если суд его не оправдает, то он сядет. Сядет из-за того, что ваша дочь – дурочка, не способная определиться.
– А что он натворил?
Пришлось, стиснув зубы, рассказать им, что натворил Андреев. Я полагала, что это послужит концом разговору, и они убедительно попросят меня не связываться с этим человеком, ведь он опасен для общества, и пусть лучше он сидит в психушке, в тюрьме, где угодно, лишь бы не рядом со мной. Но жизнь, не перестаю это повторять, – штука удивительная и любящая ломать все ожидания и надежды.
– Хорошо, а что от нас нужно, дочка?
Ошарашенная, я помолчала несколько секунд.
– Деньги на адвоката.
Хотелось задушить себя за эти слова, такие сухие и такие непозволительно приказные по отношению к собственным родителям.
– Простите, что обращаюсь к вам… Вы – те люди, которые помогут всегда. И к вам я всегда могла обратиться за помощью. Я все всегда старалась решить сама, чтобы лишний раз не тревожить вас… Но сейчас мне действительно нужна помощь.
Папа и мама стали возбужденно переругиваться между собой. Я плохо разбирала фразы, но среди них мелькали и маты тоже. Наконец, скрепя сердце, они пришли к согласию, и папа объявил мне: