о, он был много моложе.
— На него она тоже глаз положила?
— Нет, совсем наоборот. Парень оказался слегка неприкаянным, по сути, это он был утопающим, а она — спасательным кругом. Короче, я тогда мало ее знала, была не очень в курсе. Она ему немного помогла, провела терапию и не взяла денег, чтобы как-то отплатить за услугу, но, говорит, ничего не получалось, потому что парень хотел других отношений, а при таком лечении — это вроде гиблое дело. И ей еще было стыдно из-за сына.
— Но до любви дошло или нет?
— Нет, он очень настаивал, но она так и не согласилась. В общем, теперешнему, этому Феррейре, его зовут Зе, уменьшительное от Жозе, она в то утро сказала, что еще встречается с этими двумя мужчинами, чтобы не выглядеть, как рухлядь из чулана.
— А на деле с ними больше не видится. Или только так говорит.
— Лучше бы виделась, была бы не так одинока.
— Нидия, не знаешь, Луисита Бренна поправилась?
— Нет, куда там.
— В письмах ты никогда на это не отвечала. Звонила ей от меня?
— Ах, Люси.
— Что такое?
— Не хватало духу тебе сказать.
— Нет, Нидия… только не это.
— Уже почти год.
— Последняя подруга оставалась у меня по факультету, из всех наших девочек.
— Правда?
— Да, все потихоньку продефилировали.
— Мало кто доживает до восьмидесяти, мы должны быть благодарны, что дожили до таких лет, или нет?
— Я ее провожала после занятий вечером, и мы шли мимо бара на углу Талькауано и Тукуман, там всегда сидел парень, она была от него без ума. В хорошую погоду столики выносили на тротуар, но в холодные дни мы шли через огромную, пустынную площадь Лавалье, и можно было различить только столы у окна, и лица за стеклом, сильно запотевшим. Ну, в итоге ничего и не было, парень смотрел на нее во все глаза, на меня ни разу не взглянул, но так с ней и не заговорил. Годы спустя он женился на очень богатой провинциалке. А бедная Луисита прождала его, столько лет потеряла, пока не подвернулся другой, она за него вышла. Ах, Нидия, аж озноб пробежал, как вспомнила сейчас, словно вчера это было, этот бар, этих ребят с набриолиненными волосами. Тоже, наверно, уже все поумирали. Стоят перед глазами, некоторые просто красавцы, там были двух типов, помнишь? Одни набриолиненные, и другие, богемного типа, с длинными волосами, без бриолина, с пробором посередине. У каждого свой особый шарм.
— Бледные, совсем не такие, как здесь.
— Иногда стекло запотевало, ничего не разглядишь, и хотелось подойти, протереть, чтобы получше видеть. Но мы так ни разу и не отважились.
— Этот бар на углу Талькауано и Тукуман всегда существовал.
— И самое лучшее — бесконечные разговоры. Каждый знал наизусть стихотворение, и в какой-то момент тебе его читал. Конечно, некоторые читали свое, от таких было не отвязаться. Но если ограничивались классикой, дело обстояло лучше.
— Что-нибудь помнишь?
— “Не грусти, — утешает свою крестницу фея, — на коне быстролетном мчится, в воздухе рея…” [1] Как же дальше? Что-то вроде: рыцарь, меч свой вздымая, он стремится вперед… а дальше не помню, Нидия. Хотя подожди, припоминаю. Сейчас…
“рыцарь, меч свой вздымая, он стремится вперед… Он и смерть одолеет, привычный к победам, хоть не знает тебя он и тебе он неведом, но, любя и пленяя, тебя он зажжет!”
— Вспомни еще. Это стих про маленькую принцессу, правда?
— Знаменитейший.
— Постарайся вспомнить.
— “Ей тоскливо и грустно, этой бедной принцессе. Ей бы ласточкой быстрой пролететь в поднебесье…”, а как дальше, не помню, Нидия. Подожди… “И цветам стало грустно, и зеленым травинкам, и восточным жасминам…” Нет, забыла!
— Я бы ни слова не запомнила.
— “…георгинам заката, розам южных садов! Ах, бедняжка принцесса с голубыми глазами, ты ведь скована золотом, кружевными цепями… Замок мраморный — клетка, он стеной окружен…” Дальше не знаю, как там…
— Ну вспомни, Люси.
— “Улететь к королевичу в край прекрасный и дальный (как принцесса бледна! Как принцесса печальна!), он зари лучезарней, словно май — красотой! — Не грусти, — утешает свою крестницу фея, — на коне быстролетном мчится, в воздухе рея”, тут я снова теряюсь.
— “Не грусти, — утешает свою крестницу фея”, а дальше?
— “Не грусти, — утешает свою крестницу фея… свою крестницу фея…”
— Ну, Люси.
— Ах, как же там? Я ведь уже сказала…
— Что-то про коня…
— Да, конь быстролетный… как же дальше? “Рыцарь, меч свой вздымая, он стремится вперед… Он и смерть одолеет, привычный к победам, хоть не знает тебя он и тебе он неведом, но, любя и пленяя, тебя он зажжет!”
— Ах, Люси, ты почище любой колдуньи. Мне то же самое читал кто-то, только лица не помню. Но голос слышу отчетливо! Ах, Люси, словно опять слышу, но лица даже смутно не припомню! Ты чисто колдунья — вспомнила именно этот стих.
— Тогда он был самый известный — “Сонатина” Рубена Дарио.
— Люси, погоди, прислонюсь на минутку к этой пальме.
— Что с тобой?
— Ноги слегка подкосились. Сейчас пройдет.
— Нидия… тебе плохо?
— Вспомнить лицо того парня, было бы славно. И взгляд.
— Хоть голос ты уже вспомнила.
— Этого голоса я вроде больше не слышала и не вспоминала за все время, что прошло. Году в двадцать пятом это было?
— Примерно.
— Значит, уже лет семьдесят назад.
— Нидия, ты в маразме! Пожалуйста, не прибавляй лишние годы, их и так хватает, с двадцать пятого по восемьдесят седьмой получается шестьдесят два.
— Почти то же, не такая уж разница, чтобы обвинять меня в маразме. Ты порой бываешь слишком груба, Люси.
— А голос, какой?
— Что за голос?
— У парня, который читал тебе “Сонатину”.
— Нет, голос совсем не как у соседкиного.
— При чем здесь это?
— То был голос молодого парня, очень мечтательного. Но мечтает он лишь о прекрасном. Ждет от жизни самого лучшего.
— …
— Люси, расскажи про остров.
— О моей поездке?
— Нет, когда они вдвоем ездили. Расскажи все.
— Ноги уже болят. Вернемся домой, сниму туфли и все тебе расскажу.
Глава шестая
— Теперь ноги у тебя точно разболятся.
— Крутые здесь лестницы, два раза подряд не сбегаешь. Но на вечер я себя чтением обеспечила.
— Покажи, что там.
— Биография Вивьен Ли. Я тебе говорила. Только на португальском, а то бы ты тоже почитала.
— А больше у тебя ничего не было почитать на вечер?
— Просто я давно ждала, пока она закончит и даст почитать. Отправила меня назад пулей, боялась, что телефон зазвонит. Не звонил, нет?
— …
— Звонил?
— Нет.
— Почему ты сразу не отвечаешь? Она совсем помешалась на этом, даже охранника прислала.
— У нас в Буэнос-Айресе, когда ломается телефон, его не чинят месяцами.
— Ох, ноги вконец разболелись. Прогулка, да еще этот подъем по лестницам.
— К чему было гонять тебя наверх, если телефон сломан, этот тип бы ей не дозвонился, не лучше ей было бы спуститься сюда самой?
— Нет, она просила охранника сообщить ей, когда мы пойдем назад, но мальчик не понял и попросил нас подняться.
— Этот тип ей уже звонил сюда хоть раз?
— Нет, но она дала ему мой телефон. И теперь надеется, что если он не сможет связаться с ней напрямую, то позвонит сюда.
— Совсем свихнулась.
— Нидия, это любовь. Ни больше ни меньше.
— Бедная, правда, так ее жалко.
— Ой, как больно. Не стоило подниматься второй раз.
— Могла бы до завтра подождать хваленую книгу.
— Я ее сразу взяла, еще когда первый раз поднялась, не знаю, чего потом отложила. Это мне от нее нервозность передалась, она хотела, чтобы я сразу вернулась сюда, вдруг зазвонит телефон.
— Люси, телефон звонил.
— Когда?
— Сейчас, когда ты второй раз ходила, за книгой.
— И кто это был?
— Когда я подошла, телефон уже не звонил.
— Долго не подходила?
— Нет.
— Правда?
— Да. А теперь отложи книгу, мы же договорились: ты расскажешь все про остров.
— Вряд ли это звонил мой Кука, он долго не кладет трубку.
— И потом, Люси, теперь в Швейцарии часа три ночи.
— Нидия, так болит позвоночник.
— Ты рассказывай, а я поставлю воду, заварить ромашку.
— Добраться туда можно на большом катере, он выходит каждое утро из захолустного порта, в двух часах отсюда на машине. В день бывает всего один рейс. На острове проходил конгресс для психологов, тему не помню, ну, как же это… а, что-то вроде психологии масс. Слет левых, ясное дело. И никаких государственных субсидий. Он наотрез отказался, но в последний момент согласился. Каждый участник сам платил за номер, и тут ее осенило: разве цена не одинаковая, или почти, за номер для одного и для двоих? А насчет еды обманула. Сказала, что будет бесплатный шведский стол для участников и их гостей. Вранье: она за него заплатила отдельно.
— Чувствую я, никогда ты не поедешь со мной на этот остров.
— В жизни лучше не загадывать.
— Рассказывай, Люси, закрою глаза и представлю, что путешествую. Начни сначала.
— Надо выезжать из Рио под вечер, и через два часа дороги добираешься до этого крошечного порта из книги приключений. Там морские волки в шрамах, кое-кто без руки или без ноги. И босоногие мальчишки, и на плече у мальчишки попугай сидит, но все мирно. А темнеет в тропиках очень рано, и огней мало, несколько отельчиков семейного типа, безупречно чистых, а в квартале оттуда, скрытый в густой листве такой вроде кабачок, где всего вдоволь, даже женщины, которые, как нам сказали, раздеваются, если кто заплатит, а по вечерам, вместо милых звуков самбы, издали доносится противная рок-музыка. Поселочек очень загадочный, приезжаешь затемно, или почти, и особо ничего не видно, редкие керосиновые лампы в лавочках. А утром корабль отходит так рано, что не успеваешь ничего посмотреть. Мы приехали на ее машине под вечер, но, когда она ездила с типом, все участники конгресса выехали на рассвете из Рио на двух огромных микроавтобусах. Психологи со всех концов света, некоторые с сопровождающими. Было больше сорока выступающих, плюс остальные. Он до последней минуты говорил, что не поедет, мол, разные дела, и долги надо платить, но у нее был мощный аргумент: если он позволит себе несколько дней отдыха, то потом с новыми силами сможет взяться за работу, а значит, отказываться от бесплатного отпуска — чистое безумие. У каждого приглашенного есть право взять одного спутника, все включено в стоимость мероприятия, так она ему сказала. Ведь конгресс был независимый.