Провернулись вращающиеся двери, выплевывая ее на тротуар. Справа раздался свист и крики: «Эй, ты посмотри!», «Куда торопишься, детка?» и «Давай с нами!» – компания молодых людей нагло обгладывала взглядами оголенные плечи. Чувствуя, что не справляется с эмоциями, Леони рванула в сторону, перебежала через дорогу, слишком поздно услышала сигнал, раздался стук… В бедро ткнулась бампером новенькая иномарка, как собаки тыкаются мордой в колени. От боли затошнило, но остановиться и отдышаться было выше ее сил. К радостному визгу добавилось яростное: «Смотри, куда прешь!» – а потом все померкло: на противоположной стороне дороги, в двух шагах от себя, Леони увидела Киллиана.
Что-то было в его позе, выражении лица или мимолетном движении руки, что спустила давно взведенный курок. Она не помнила, как преодолела эти пару метров, что отделяли их друг от друга, не чувствовала, как вибрирует ток по пальцам. Вспышка, запах горелой плоти, искры от сгоревших в секунду волос.
Казалось, замерла вся улица. И компания парней, и водитель новенькой иномарки, и спешащие укрыться за вращающимися дверями туристы, и парочка совсем юных девчонок с вафельными рожками, украшенными шариками клубничного мороженого.
Следующее, что помнила Леони – чьи-то руки на плечах и жаркий шепот в ухо: «Бежим, дура!»
Огонь разгорался, становился сильнее. Выложенные шалашом ветви скрипели и стонали, поддаваясь настойчивым объятиям.
– Ну что? Готова?
Марселина стояла рядом, буквально в одном шаге от Леони. Горячая рука сжимала плечо, не оставляя шанса развернуться и убежать пока не поздно.
Но было поздно. Леони это прекрасно понимала. Все непонятные моменты жизни нанизали на ниточку одного-единственного правильного ответа: она не принадлежит этому миру, а значит, может уйти.
Не просто может – должна. Каким-то чудом им с Марселиной удалось сбежать с обомлевшей улицы, на которой дымилось в ненасытном огне мертвое тело Киллиана, но явно ненадолго. Ее все видели. Ее будут искать. А когда найдут – нелепо будет отпираться и что-то выдумывать. Тем более что на ней уже висит подозрение в поджоге мастерской Этьена Ле Гро. И никто не будет разбираться, что у нее при себе не было ни зажигалки, ни спичек – слухи об остановившихся в отеле артистах огненного шоу наверняка разошлись до самых окраин этого небольшого городка.
Тесный пояс вдруг показавшихся маленькими брюк врезался в кожу. Высокие гольфы в вертикальную полоску, почти как те, в которые так удобно было заправлять штанины, чтобы проехать несколько километров по полю, ловя в плотную ткань зазевавшихся насекомых и пыльцу ярко-желтых цветов, сползли по щиколоткам и скатались гармошкой.
Позади гудел город. Люди спешили по домам или в гости. Бросали машины, чтобы в пятницу наконец-то расслабиться и позволить себе чуть больше свободы, чем обычно. Через несколько минут должно было начаться выступление труппы. Софи, Герард – что они подумают, когда поймут, что ни Леони, ни Марселины сегодня нет и, возможно, уже никогда не будет?
Огонь стонал, трещал, извивался. Он ждал ее как никогда прежде.
– Но… Я же не могу сгореть… – прошептала Леони, втайне надеясь, что ничего не получится.
– Позволь ему. И он заберет тебя с собой. Расслабься. Я пойду с тобой.
Проходов между мирами, как оказалось, было много. Хранители Материи передвигались через порталы – через них же те, кого именовали стражами, проводили жнецов. Хранительницы Стихий – фениксии, нереиды, гайи, аэреи – путешествовали несколько иначе. Первые отвечали за огонь, поэтому должны были сгореть без остатка, чтобы суметь перейти границу. Вторые держали баланс воды и вынуждены были тонуть каждый раз, когда хотели вернуться из мира людей. Гайи – Хранительницы Земли – закапывали себя живьем, буквально растворяясь в своей стихии. А аэреи падали с высоты, покоряясь воздуху.
Леони была рождена фениксией. Огонь боялся ее, слушался. Но управлять им здесь, в мире людей, в полную силу она не могла. Зато могла позволить пламени окутать несовершенное человеческое тело и переправить в другой мир. Мир магии и волшебства.
– Фениксия… – прошептала Леони. – Это значит, я смогу возродиться там… где окажусь?
– Условно говоря, да.
– Мое… тело. Там я – такая же?
– Там ты – это ты. Это здесь все Хранительницы и Хранители кажутся странными, чудаковатыми или даже отталкивающими. Там вы другие. Там вы настоящие. Там просто нет стандартов и канонов, поэтому не с чем сравнить, хорош ты или плох. Пошли. Ты сама увидишь.
Нелепо было поверить в происходящее. Все естество Леони Жервиль сопротивлялось. Казалось, вот-вот зашуршит листва высоких кустов, и на небольшую поляну выйдет Киллиан. Они с Марселиной будут смеяться, тыкать в нее пальцем… А может, ее снимают на скрытую камеру? И не было никакого огня, и не было обгоревшего тела…
«Что тебе терять?» – спорила сама с собой девушка, так и не решаясь сделать последний шаг.
Вот он. Огонь. Совсем рядом, но не смеет прикоснуться. Стоит протянуть руку – отскакивает, словно от прокаженной, норовит спрятаться, исчезнуть, раствориться во мраке ночи.
Терять нечего. Стивен жил своей жизнью. Этьен поправлялся и даже не вспоминал о ней. Герард и Софи… Что ж, не так уже сильно они успели друг к другу привязаться.
«Сделай это. Позволь огню», – умоляла себя Леони, слушая, как трещат раскаленные докрасна ветки.
Глубокий вдох, задержать дыхание.
И она делает шаг.
6Вот она, дверь
Странное ощущение – чувствовать, как распадается на молекулы тело. Видеть, знать, что огонь пожирает его, но не ощущать боли.
Не ощущать ничего.
Как только Леони шагнула в разгоревшийся костер и позволила пламени завладеть своим телом, она больше не была собой прежней: она умирала и перерождалась, как умирают и перерождаются клетки человеческого тела каждый день, каждую секунду, каждое мгновение. Изо дня в день, из года в год. Человек не ощущает этого обновления и не осознает, что меняется. Тот, кем он когда-то родился, давно умер – частица за частицей.
Человек ощущает себя единым целым. Он не способен чувствовать каждую частицу отдельно.
А Леони чувствовала.
Все повторялось, как в том странном сне: приятное тепло в центре груди, и вот она уже выходит из охваченного огнем тела, поднимается над ним – как змея сбрасывает кожу. Какая-то часть хочет остаться, тут привычно и знакомо, но повернуть назад нельзя.
Или можно?
Леони оглянулась и заметила Марселину. Ее тело тоже разъедал огонь, а бестелесный дух словно нехотя выходил, поднимался. Через секунду она оказалась рядом. Улыбнулась, показывая рукой вверх, и обе полетели еще выше, за облака, за ночную тьму. Туда, где уже виднелся краешек солнца и первые робкие лучи, пронизывающие мир золотыми нитями. Этого человек при жизни тоже не видит. Не чувствует, как энергия солнца связывает всех вместе, создавая один живой организм, наполненный светом и теплом.
Сверху многое видно: у кого связи сильнее, а у кого слабее. Чьи поступки станут решающими для жизни человечества, а чьи повлияют только на тех, кто рядом. Но в любом случае, ни один человек не одинок. Ни один человек не функционирует сам по себе: все связано.
Отлаженный механизм, управляемый гармонией четырех стихий: огня, воды, земли и воздуха.
Леони захотелось задержаться здесь, дождаться, когда лучи солнца осветят землю, когда оживет город, опутанный непрерывной цепью жителей, даже не подозревающих друг о друге. Но надо было идти.
Солнце протянуло тонкую золотую нить: она переливалась, чуть обжигала. Леони ухватилась за нее и начала продвигаться вперед, постоянно оборачиваясь, чтобы убедиться, что Марселина не отстает.
Как и во сне, путешествие длилось целую вечность. Внизу можно было разглядеть постепенно просыпающиеся города, горящие осенней листвой леса, пожелтевшие от сухой травы поля и блестящие ленты рек.
Искусно сотканный Создателем ковер внезапно омрачился жгучим воспаленным пятном пожара, полыхающего в центре леса. Огонь бушевал, чавкал, трещал, перекидываясь дальше. Еще чуть-чуть – и проглотит небольшую, зазевавшуюся в неге спокойствия деревушку. Жители еще спали, не чувствуя беды. Они не слышали истошный лай привязанных цепями собак на окраине, где уже полыхали стога, попавшиеся под горячую руку разбушевавшейся стихии. Они не видели черного дыма, стелющегося между деревьями, а на выходе из леса поднимающегося высоко, выше облаков. Но их судьба предрешена. Некуда сбежать, да и времени нет… И вот лай сменился истошными воплями, в воздухе повис запах горящей плоти.
Да, отсюда, с высоты, видно все: вот женщина с грудным младенцем, кое-как завернутым в перепачканное молоком одеяло, выбежала на порог, босая, растрепанная. Оглянулась по сторонам, пытаясь найти выход, но кольцо пламени сжималось удавкой. Лицо этой женщины, такое живое, говорило за нее саму. Не нужно было открывать рта, чтобы выразить ту панику и боль, которые охватывают при одной мысли о скорой смерти. Ужасной смерти, несправедливой. Она бросила взгляд на свое дитя, как делают это все без исключения в самолете во время турбулентности: «Господь не оставит меня. Господь не допустит смерти младенца…»
Но у Господа свои планы.
Все существо Леони наполнилось ужасом, пропиталось едким дымом. Сначала он только коснулся самых кончиков пальцев на ногах, дошел до колен, опутал бедра, подхватил за талию… Невесомое тело начало тяжелеть, уплотняться. Ее потянуло вниз – и только тонкие прозрачные пальцы цеплялись за почти невидимую в дыму золотую нить, держались из последних сил. Девушка обернулась на Марселину с немым вопросом: «Что делать?!» – и заметила, что внутри той закрутился прогорклый черный вихрь и теперь затягивал вниз, сквозь облака, в пекло пожара.
Хотелось кричать, но голос пропал. Хотелось отпустить пальцы и упасть следом – лишь бы не оставаться здесь, наверху, в одиночестве. Хотелось вернуться, забыть про все, проснуться снова в своей постели, прибежать на поздний завтрак, болтать о пустяках с Софи, готовиться к вечернему выступлению, наблюдать за восхищением обращенных на нее глаз. А потом сидеть с Киллианом в высокой траве и ненароком прикасаться к его руке, и ждать прикосновения, и мечтать о большем, от чего краснеет даже покрытое веснушками лицо.