Разбудило его верещание телефона, на дисплее высветились знакомые цифры, звонила Софи. Он по инерции посмотрел на часы, стрелки показывали половину одиннадцатого.
– Михаил, куда ты пропал? Я проснулась, кинулась к тебе в комнату, а там никого. Что случилось?
– Ничего, любимая, – произнес через силу заплетающимся языком Сапожников: тяжесть сна никак не проходила, он не мог ни говорить, ни размышлять.
– Прекрати! – истерически заорала Софи. – Как ты мог? Ни слова не сказал мне. Ни слова! Приехал, повернулся и уехал! Я что, провинилась? Чем же я виновата перед тобой?
Софи очень нервничала, глотала слова, Сапожников с трудом понимал, о чем она говорит, и тем не менее смысл сказанного дошел до него:
– Извини, так получилось…
– Что получилось? Как получилось? Прекрати, замолчи!
Софи кричала в полный голос и, видимо, разбудила родителей, поскольку Михаил Петрович услышал шепот Липсица:
– Софушка, не надо, Софушка, не кричи!
– Буду кричать! Что случилось?
Сапожников не понимал, с кем сейчас разговаривает Софи, и на всякий случай спросил:
– Ты со мной разговариваешь? Софи? Алло?
– Нет, подожди минутку! – резко ответила Софи и обратилась к отцу: – Папа, объясни, пожалуйста, что же происходит, почему мой любимый человек убежал из нашего дома? Папа, не молчи и не хитри! Я люблю и знаю тебя до самых кончиков ногтей: это только ты мог сделать!
Михаил Петрович с удовлетворением слушал монолог Софи – ему очень хотелось, чтобы дочь переиграла отца и он, Сапожников, мог решить свои проблемы самым благоприятным образом: похоже, от чекистов удалось увернуться, теперь может получиться и с любимой женщиной остаться!
– Софушка, он сам захотел, ему почему-то не понравилось у нас, – оправдывался Липсиц, – я ничего ему не сказал!
– Папа, ты меня обманываешь!
Софи разрыдалась, и Сапожников решил подать голос:
– Софи, ты меня слышишь? Ответь!
– Да, любимый! Скажи мне, пожалуйста, что сказал тебе отец? Почему ты уехал?
– Все в порядке, это не он, это – я!
– Ты уверен? Это правда? – рыдая, спросила Софи.
– Да! – через силу выдавил Сапожников.
Он боялся, что если скажет Софи, что уехал по требованию ее отца, то Мотя обязательно поведает о причинах появления Михаила Петровича в доме Липсицев, о «неслучайной» случайной встрече в Лондоне и мало ли еще о чем? А так у него оставался шанс покаяться перед девушкой, и поэтому как гром среди ясного неба прозвучали для Сапожникова адресованные слова Софи:
– Тогда прощай!
Девушка положила трубку, и у Сапожникова закололо сердце, через несколько секунд ему уже не хватало воздуха, а еще через минуту он начал терять сознание и сполз со стула на пол. Собрался и из последних сил по-пластунски подполз к тумбочке, на которой стоял телефон, набрал 911 и прошептал:
– Мне плохо. Сердце. Выезжайте!
– Заказ из гостиницы «Ланкастер» принят. Через несколько минут машина со специалистами будет у вас. Постарайтесь все это время оставаться на виду у сотрудников отеля.
– Хорошо. – Сапожников поднялся, подошел к двери, открыл замки, закрытые им несколько минут назад по инерции, и отрубился тут же на пороге.
Через пятнадцать минут в президентский номер отеля «Ланкастер», воспользовавшись служебным ключом, ворвались представители администрации гостиницы и службы экстренной помощи вместе с врачами «скорой». Постоялец лежал на полу у входа без сознания, но, судя по равномерному дыханию, он был жив. Врачи моментально принялись за дело. Уже через три минуты Сапожников открыл глаза и вздохнул полной грудью. Он попытался присесть, окружающие бросились помогать ему, но Михаил Петрович решительным жестом оттолкнул протянутые к нему руки и тут же завалился на спину.
– Сэр, – произнес дежурный менеджер отеля, – вам не следует двигаться. Мы сейчас перенесем вас на постель и оставим дежурного около вас. Доктора говорят, что через полчаса вы будете абсолютно в норме. Потерпите, пожалуйста!
– Хорошо, спасибо! – промямлил сухими губами Сапожников и, видимо, от лекарств погрузился в дрему.
Он слышал, как вокруг продолжали копошиться люди, он чувствовал, как силы возвращаются к нему, захотел было встать, передумал и опять погрузился в глубокий сон.
Проснулся Михаил Петрович поздним вечером или ночью, поскольку, открыв глаза, увидел темноту за окном. Тело ныло незнакомой до того истомой, но от той страшной боли в сердце, которая испугала его утром, не осталось и следа. Может быть, это была не физическая боль, а боль от потери любимой женщины? Но ведь Софи еще не потеряна, а он готов за нее серьезно побороться. И никому не известно, кто выйдет победителем из этой схватки. Он, Михаил Сапожников, оказавшийся загнанным в угол обстоятельствами, или Мотя Липсиц, вставший, как ему казалось, на защиту своей семьи.
Сапожников поднялся с кровати, нашел мобильный телефон, набрал последний входящий номер:
– Здравствуй, Софи. Я очень виноват перед тобой, но я не могу без тебя жить!
– И я! – ответила Софи.
Глава 15
В дверь номера постучали. По громкости и уверенности стука можно было предположить, что в коридоре стоит человек, имеющий все права, подкрепленные ордером от прокурора, для выселения Сапожникова из номера. Он весь внутренне сжался и даже подумал, что, может быть, не стоит открывать, но все-таки направился к двери. В ту минуту, когда Сапожников собрался открывать дверь, снаружи ее с силой толкнули, чудом не ударив хозяина номера.
Михаил Петрович отпрянул, дверь со стуком распахнулась настежь, и на пороге появился Липсиц.
– Мотя? – удивленно произнес Сапожников.
– Не ждал? – резко спросил Липсиц.
– Честно говоря, нет!
– Ты знаешь, всю нашу жизнь Речел говорила, что я живу на другой планете, что меня не интересует то, что происходит каждую минуту в нашем доме. Наверное, это так и было – всю жизнь, до сегодняшних событий! Но сейчас, может быть, очень неумело, я буду бороться за свою дочь всеми доступными мне средствами.
– Молодец, правильно! – спокойно парировал Сапожников.
Липсиц не обратил внимания на реплику одноклассника и продолжил:
– Уезжай отсюда!
– Ты уже говорил мне об этом.
– Нет, ты не понял. – По дрожащим губам Липсица было видно, как сильно он нервничает. – Уезжай из гостиницы немедленно.
До Сапожникова начала доходить причина столь экстренного появления Моти. Он, видимо, услышав разговор Софи с Сапожниковым, подумал и решил, что только его действия смогут спасти дочь, вытащить ее из возникшей ситуации.
– Миша, уезжай из Хьюстона! Немедленно!
– А что тебе это даст? Я уеду сегодня из Хьюстона, а завтра встречусь с Софи в Нью-Йорке.
– Нет, ты не сделаешь этого!
– Почему? – ухмыльнулся Сапожников, кровь кипела в его жилах, он не собирался сдаваться.
– Потому, что если я об этом узнаю, то тут же все расскажу о тебе Софушке, а если уедешь, она не услышит от меня ни слова. Ты мне веришь?
– Пожалуй, да! – с неохотой сказал Сапожников, понимая, что только время сможет помочь ему вновь восстановить отношения с Софи.
– Ну и хорошо. Чтобы не создавать для тебя искушения, я буду с тобой до самого отъезда из Хьюстона.
Так и произошло. Через консьержа заказали билеты до Нью-Йорка, оттуда ближайший рейс в Европу, а потом и в Москву. Липсиц довел Сапожникова до зоны контроля, руки ему на сей раз не протянул, но Михаил Петрович отнесся к этому спокойно – он проникся теми героическими шагами, которые совершал его одноклассник ради любимой дочери. По тому, как Мотя это делал, было видно, что каждое новое действие дается ему с огромным трудом и он вынужден пересиливать себя ежесекундно. По-видимому, быт нобелевского лауреата организовывали помощники, федеральные служащие, жена и дочь, а на сей раз он решил все сделать сам.
В Москве цвела и буйствовала на редкость теплая весна. Май – лучшее время года в городе, городе-герое, боровшемся не только против многих своих врагов, пытавшихся поработить его за многовековую историю, но и против собственных правителей, каждый из которых проводил бесконечное количество экспериментов. Последние сносили древние постройки и строили безвкусный новодел; рубили березы и липы, сажая кошмарные тополя, потом срезали тополя и на этом месте уже не сажали ничего; зимой рассыпали соль, уничтожающую обувь, а потом меняли ее на какие-то химикаты, спасающие обувь, но убивающие людей. И все равно никто – ни враги, ни правители – не могли уничтожить дух московской весны – зеленой, нежной и воздушной.
Сапожников больше всего на свете обожал майскую Москву. Из года в год именно в это время года он влюблялся заново даже в тех женщин, которых встречал раньше. Тяжелые мысли покидали его, хотелось творить и парить в небесах.
Михаил Петрович возвращался домой из Домодедова, с удовольствием смотрел в окно летящей по шоссе машины, и впервые за последние дни на душе у него не скребли кошки. Он был счастлив потому, что связь с разведкой заканчивается, а потеря Софи, Сапожников в этом не сомневался, была временной, пройдет еще несколько дней, и все снова вернется на круги своя.
Отчет Авдееву, который он одновременно и хотел сделать и которого боялся, Сапожников решил отложить на завтра, а сегодня собирался поехать на работу и оттуда, может быть, связаться с Софи. Если он на это не решится, то, во всяком случае, подготовится к разговору, а уж после завершения контактов со спецслужбами наверняка свяжется с любимой и попробует в меру своих сил и возможностей объяснить ей происшедшее.
Однако судя по всему, планы Сапожникова были слишком идеалистическими. Не успел он додумать их до конца, как раздался звонок. На дисплее высветилось: «Авдеев».
– Да, – неохотно произнес Сапожников.
– Уже прилетел, а не звонишь. Что так?
– Только что приземлился!
– Знаю, – как всегда немногословно сказал Авдеев, – надо встретиться!
– Завтра, – то ли попросил, то ли назначил Сапожников.