Под утро все в нем притуплялось — неважно, выигрываешь или проигрываешь; что ж, таковы закономерности, терн, ривер [30], женщина-моргунья. Дни выцветают, ночи тянутся, чекуй [31] и повышай ставку, проснись и усни. Однажды моргунья не пришла, и всё, больше ее не видели. Превратилась в затхлый воздух. Он не мог вообразить ее нигде, кроме казино — ни на автобусной остановке, ни в торговом центре, — да и зачем пытаться?
Он спрашивал себя, уж не превращается ли в механизм с автопилотом, в антропоморфного робота, который понимает двести голосовых команд, видит далеко, чувствует прикосновения, но жестко, всецело контролируется извне.
Он оценивает своего визави — аса средней руки, мужчину в зеркальных очках.
Или нет, он превращается в робота-собаку: инфракрасные датчики, кнопка «замри», выполняет семьдесят пять голосовых команд.
Повышай ставку перед флопом [32]. Атакуй без заминки и без пощады.
В его отеле не было фитнес-центра. Он нашел спортзал неподалеку и занимался там, когда выкраивал время. Гребной тренажер всегда был свободен. Он почти ненавидел эту штуку, она его бесила, но чувствовал, как интенсивно идет тренировка: поневоле тянешь псевдовесла, поднатуживаешься, меряешься силой с обтекаемым, бездушным, неумолимым куском стали с тросами.
Взял напрокат машину, покатался по пустыне, повернул назад уже в сумерках, поднялся в гору, выехал на ровное место. Не сразу понял, что это там, за много миль: город, парящий над ночью, лихорадочная россыпь огней. Россыпь возникла внезапно и необъяснимо, показалась галлюцинацией. Он спросил себя, отчего даже не подозревал, что его окружает эта россыпь — что он, собственно, в ней живет. Потому что живет в помещениях, вот почему. Живет и работает — то в одном, то в другом. Передвижения сведены к минимуму — от двери до двери. В свой отель в центре, в отель, где полы без мозаики, а вешалки для полотенец — без подогрева, он приезжает на такси и так же уезжает; пока не глянул на широченную полосу неона, пульсирующего посреди пустыни, он и не догадывался, какой странной жизнью живет. Только теперь осознал, взглянув отсюда, со стороны. Внутри, вблизи, когда вокруг, за столом, непроницаемые взгляды — все абсолютно нормально.
Он избегал Терри Чена. Не хотелось с ним разговаривать, слушать его речи, смотреть, как догорает его сигарета.
Счастливый валет не выпадал.
Он не обращал внимания на разговоры вокруг, случайный рикошет отрывочных фраз от игрока к игроку. Из-под стола выезжала свежая колода. Иногда его подкашивала усталость, он ошалело прочесывал взглядом стол еще до раздачи.
Когда-то он каждый день думал о Флоренс Дживенс. Да и теперь думал, почти каждый день, вот и сегодня тоже — в такси, глядя на рекламный щит. Он ей больше не звонил. Даже не думал снова пересечь парк пешком: повидаться, поболтать, узнать, как дела. Он думал о ней как-то отрешенно, точно о пейзаже, точно о планах вернуться в дом, где ты вырос, побродить по проселочным дорогам, пересечь горный луг — думаешь и знаешь, что никогда не вернешься.
В конечном счете все решает то, что ты собой представляешь, — не везение, не голое мастерство. Сила ума, интеллектуальное превосходство — но не только. Есть еще кое-что, ускользающее от формулировок: ограниченность желаний или потребностей, дальнозоркость, предопределяемая твоим характером. Все это приносило ему выигрыши, но не чересчур большие, не в таких масштабах, чтобы перекроить его натуру.
Карлик вернулся — Карло, и его это радует, приятно наблюдать, как тот присаживается за третий стол сбоку. Но он не оглядывается по сторонам, не высматривает Терри Чена, чтобы обменяться с ним усмешками.
Мужчины, театрально зевающие, воздев руки, мужчины, созерцающие мертвое пространство.
Терри, возможно, в Санта-Фе, или в Далласе, или в Сиднее. Терри, возможно, лежит в своем номере мертвый. Терри понадобилось две недели, чтобы понять: устройство на стене в одном из углов длинного номера, устройство с маркировкой «тонкие» и «плотные» служит для управления шторами в другом конце номера: раздвигает или сдвигает тонкие внутренние шторы или плотные наружные. Однажды Терри попытался раздвинуть шторы вручную и тут же сообразил, что раздвинуты шторы или сдвинуты — без разницы. Снаружи нет ничего такого, о чем ему стоит знать.
Он так и не рассказал Лианне о том, как ходил через парк. Его история с Флоренс продолжалась недолго: наверно, четыре или пять встреч за пятнадцать дней. Неужели так мало? Он попытался подсчитать, сидя в такси у перекрестка, созерцая рекламный щит. Воспоминания слились воедино, едва различались нотки каких-то былых переживаний, прикосновений. Он мысленно видел ее в башне — все, как она сама рассказывала, вынужденный пеший марш вниз по лестнице, — и казалось, что иногда видит себя, на долю секунды, расплывчато: ложное воспоминание, но, пожалуй, для ложного слишком неотчетливое, обрывочное.
Деньги — это было важно, но лишь до определенной степени. Главное — игра: ощущение сукна под ладонями, какую карту дилер «сжигает» [33], какую сдает. Играл он не ради денег — ради фишек. Номинал фишки, любой фишки, — пустяк. Ценен уже сам кругляш фишки, уже цвет кругляша. В дальнем углу зала — мужчина, который все время смеется: вот это важно. И тот факт, что однажды все они умрут, важен. Ему хотелось подгрести к себе фишки и уложить столбиками. Важна игра, укладывание столбиков, подсчет сумм на глаз, полет и балет рук и взглядов. Со всем этим он — одно целое.
На тренажере он установил режим высокого сопротивления. Греб изо всех сил, работал руками и ногами, в основном ногами, стараясь не опускать плечи, испытывая отвращение к каждому гребку. Иногда в спортзале не было ни души, кроме него, — разве что на беговой дорожке кто-нибудь смотрел телевизор. Он всегда занимался на гребном тренажере. Греб, принимал душ, в душе пахло плесенью. Через какое-то время забросил спортзал, но потом снова стал туда ходить, выставлял сопротивление на максимум и всего один раз спросил себя, почему не придумал что-нибудь полегче.
Он посмотрел на карты — пятерка и двойка разных мастей. Мелькнула мысль: надо встать и уйти. Подумал: сейчас
выйду за дверь и на первый же рейс, соберу вещи и улечу, выберу место у окна, опущу шторку и засну. Сбросил карты, откинулся на спинку стула. Когда из-под стола выехала свежая колода, он снова был готов к игре.
Сорок столов, за каждым — девять игроков, другие ожидают у ограждения, под потолком на трех стенах — экраны, где показывают бейсбол и европейский футбол, просто для настроения.
ТОНКИЕ и ПЛОТНЫЕ.
Ему не хотелось слушать теперешнего Терри Чена — раскованного болтуна, с которым они трепались у голубого водопада, спустя три года после самолетов.
Старики с обветренными лицами, набрякшими веками. Узнает ли он их, если увидит в закусочной, завтракающими за соседним столиком? Всю долгую жизнь — скупость на движения, еще большая скупость на слова, «уравнивай ставку и не отставай», каждый день — два или три таких лица, почти неприметные мужчины. Но они обеспечивали покеру место в легендах — в присловьях насчет блефа и «руки мертвеца» — и слегка его облагораживали.
Теперь водопад голубой; наверно, и всегда такой был, или он спутал его с другим водопадом, в другом отеле.
Чтобы заставить себя хотя бы прислушаться, ты должен пробиться сквозь каменную стену привычного. Напряги слух: фишки звенят, падают, катятся, игроки и дилеры сгребают их в кучу и укладывают столбиками; тихий перезвон не умолкает тут никогда, существует на задворках звукового фона, в отдельном воздушном потоке, и не слышен никому — только тебе.
Вот Терри, в четвертом часу ночи бредет между столами, и они едва переглядываются, и Терри Чен говорит: «К рассвету мне надо вернуться в гроб».
Женщина в Черной кожаной кепке — откуда она, из Бангкока, из Сингапура, из Лос-Анджелеса? Ее кепка съезжает набок, и он думает: размеренный ритм «уравнивай ставки — сбрасывай карты» настолько выхолащивает игроков, что на женщин они даже не глядят, не раздевают их мысленно.
По вечерам он сидел у себя в номере и делал давнишние упражнения, выполнял старую программу физиотерапии: руку в запястье согнуть, опуская, руку в запястье согнуть, поднимая. В полночь обслуживание номеров прекращается. Полночный телевизор показывал легкую эротику с голыми женщинами, с мужчинами без пенисов. Не шалею, не скучаю, не схожу с ума. По четвергам турнир начинается в три, регистрация в полдень. По пятницам турнир начинается в полдень, регистрация в девять.
Он превращался в воздух, которым дышал. Перемещался вместе с приливной волной шума и слов, которая была ему впору, по мерке. Бросал взгляд: сданы туз и дама. В проходах пощелкивали колеса рулетки. Сидел в букмекерской, не вникая в счет, гандикапы и распределение очков. Смотрел, как женщины в мини-юбках разносят напитки. Снаружи, на Стрипе, — мертвящая, тяжелая жара. Он сбросил восемь или девять «рук» [34] подряд. Постоял в магазине спортивной одежды, гадая, что бы купить мальчику. Ни дней недели, ни часов и минут — только график турнира. Для того чтобы этот образ жизни окупался в практическом смысле, он выигрывает слишком мало. Но потребности окупать усилия у него нет. Должна быть, а нету — вот в чем штука. Просто все это аннулируется. Все постороннее — наносное. Юридическую силу имеет только игра. Он сбросил еще шесть «рук», затем пошел ва-банк. Ободрать соперников. Пролить их драгоценную кровь, кровь неудачников.
Это дни После, теперь уже — годы, тысяча сновидений наваливается, человек в ловушке, застывшие конечности, сон о параличе, человек задыхается, сон об удушье, сон о беспомощности.
Из-под стола выехала свежая колода.