Выпили по одной, закусили. Дмитрий снова стал жаловаться на жизнь. Тяготило его всё — и городской шум, и соседи, и новые дома, и даже асфальт, которым оделись старые грязные улицы. Ненавидел он все новое, ненавидел и, затаившись, ждал: авось все обернется по-старому.
Обернется? Куда там — Чернявскому из его далека было виднее, что к чему. Не вернуть Россию к прежнему, ни за что не вернуть...
Темнело. Черные тени протянулись через комнату, красным блеснула старинная позолота на картинах и потухла. Тоскливо забрехал за соседским забором пес.
Кто-то поскреб в оконную раму. Корелов приплюснул лицо к стеклу:
— Иванов!..
В комнату вошел невысокий, еще энергичный лысый человек в пенсне, с большим кожаным портфелем под мышкой. Протянул руку Чернявскому:
— Ждали вас, давно ждали...
По ту сторону
Вентилятор был не в силах разогнать духоту. За широким столом — друг против друга — сидели два человека: один — плотный, с жесткими седыми волосами, подстриженными под бобрик, серыми насмешливыми глазами и упругими розовыми щечками, блестевшими от самодовольства; другой — сутуловатый, жилистый, с короткой гладкой прической и острым подбородком. На столе стоял высокий сифон и два стакана, но никто не притрагивался к воде.
— Итак, завтра в полдень, — сказал плотный мужчина тоном привыкшего повелевать человека. — Мы достаточно натаскали вас на отделочных работах, думаем, что реставратор получится неплохой. А что касается связи, то держите ее в основном с Ивановым. Да это и естественно — он ваш непосредственный начальник: мало ли какие возникнут вопросы... Иванов же даст инструкции относительно того, как действовать дальше. Сами ничего не предпринимайте. Ждите.
Мужчина потянулся к ящику с сигарами, щелкнул зажигалкой.
— Забудьте, что вас зовут Нестеровым. Теперь вы Семушкин. Николай Семенович... Закуривайте.
— Спасибо, мистер Эдвардс, не курю.
— Как угодно.
Небрежно, словно не замечая присутствия Нестерова, собеседник подошел к окну, резким движением распахнул узенькие створки. Вместе с ярким светом в комнату, заглушая посапывание вентилятора, ворвался разноголосый уличный шум. Солнце веселой мозаикой заиграло по сочному ворсу огромного ковра, скользнуло по старинным саблям, заискрилось в высоком — до самого потолка — овальном зеркале.
Эдвардс пристально всматривался в бесконечную улицу, в голубую даль убегающего к горизонту моря. По площади проходили женщины с ребятишками на спине. У некоторых на головах высились медные подносы и корзины с различной снедью. А чуть подальше, под низким навесом из серого брезента, расположился знакомый старик. Эдвардс давно уже заприметил у него старинный хорасанский ковер — вот и сейчас он выделяется в груде вновь поступившего товара: свежий, яркий, как и много десятилетий тому назад.
Эдвардсу нравились красивые вещи, особенно старинные. Он собирал их всюду, куда бы его ни забросила служба — и в Японии, и в Корее, и в Турции. Этот хорасанский ковер был уже запродан западногерманскому послу. Эдвардс предлагал торговцу крупную сумму, но тот отказался.
«Нужно поговорить еще раз», — решил он, возвращаясь к столу.
Трудно, трудно стало работать; не хватало энергии, иссякала изобретательность. Русские были начеку! Три раза проваливались его агенты. А этот?.. Нестеров-Семушкин тоже не внушал больших надежд. Слишком робок, трудно сходится с людьми... Но выбора не было.
Вчера снова звонили. Уже найден солидный покупатель. Следует поспешить. Человек, непосредственно осуществляющий операцию, давно на месте... Эдвардса бесили категорические распоряжения. Поработали бы сами в его шкуре! И те несколько ценных вещиц, которые перешли из-за кордона через его руки, были добыты с неимоверным трудом. Что же касается библиотеки... Это крепкий орешек. Он пошлет Семушкина, а сам умоет руки. Не он заварил кашу, не ему ее и расхлебывать. Хотя следует признать — трест не скупится. Ему всегда шли два процента с барыша, порою очень внушительная сумма.
Семушкин покашлял, осторожно поерзал на стуле. Эдвардс облегченно плюхнулся в кресло, закинул ногу на ногу:
— С вами пойдет еще один... Нет-нет, не волнуйтесь — он ровно ничего не знает. Его задача — отвлечь внимание. В случае удачного перехода границы... — Эдвардс выразительно повертел пальцем у виска: — Так будет надежнее...
— Меня познакомят с ним? — спросил Семушкин.
— Обязательно.
— Почему решили сделать переход именно в этом месте?
Эдвардс вскинул бровь:
— Сомневаетесь в удаче? Здесь уже более трех лет спокойно. Взгляните, — он встал, подошел к карте, провел карандашом по горному кряжу, миновал ущелье и постучал ногтем по красному кружочку в долине: — ровно в шесть вы должны поспеть к экспрессу. Запомните явку и пароль.
Эдвардс вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги, протянул его Семушкину. Тот несколько раз внимательно прочитал текст.
— Все ясно?
— Так точно.
Щелкнула зажигалка, узенький язычок пламени лизнул край листка, пополз дальше. Подул ветерок, комочек пепла дрогнул и распался...
Подполковник Норматов и старший лейтенант Теплов
Подполковник Норматов плохо спал — было душно, ломило поясницу: давало знать о себе фронтовое ранение. Вот почему сейчас, слушая доклад старшего лейтенанта Теплова, он думал, как хорошо было бы оказаться дома, принять душ и попросить жену заварить чаю, да покрепче — чай лучше всяких лекарств снимал неприятные ощущения.
У Теплова бравый вид — гладко выбриты щеки, белый подворотничок, похрустывающий новый кожаный ремень. Теплов нравится Норматову. Подполковник кивает головой и хмурится, постукивает по столу кончиком карандаша. Старший лейтенант рассказывает обстоятельно, останавливается на заинтересовавших его деталях, и Норматов отмечает выдумку, огонек, с которым Теплов ведет допрос нарушителя, переданного им с Энской заставы.
Нарушитель был худощавым парнем лет двадцати семи — тридцати. Следили за ним с самого момента перехода границы и до той минуты, когда он пытался воспользоваться экспрессом, чтобы запутать след. На полустанке была засада, и парень попался еще до прихода поезда.
Его доставили на заставу, обыскали, и хотя при обыске было обнаружено все необходимое, чтобы изобличить его как шпиона, нарушитель упирался, отказывался говорить, даже попытался изобразить нервный припадок. Капитан, который вел допрос, был человеком терпеливым. Ему удалось установить, что настоящая фамилия нарушителя была Нестеров, а не Семушкин, как это значилось в сфабрикованных за кордоном документах. О своем задании Семушкин согласился сообщить только людям «компетентным» — это значило, что на заставе от него больше ничего не добьются.
Капитан позвонил подполковнику Норматову, и в тот же вечер Семушкин предстал перед оперативным работником старшим лейтенантом Тепловым.
Теплов препроводил Семушкина в кабинет подполковника и все время присутствовал при допросе. Ничего нового в первый раз выяснить не удалось. И Теплов немало удивлялся приподнятому настроению Норматова. Что могло обрадовать подполковника? Судя по всему, Семушкин — птица не очень высокого полета.
Через неделю подполковник связался с соответствующими органами и вскоре, вызвав к себе старшего лейтенанта, сказал, что вечером в город приезжает брат Нестерова, которого удалось разыскать и который, как полагает он, Норматов, должен сыграть немаловажную роль в судьбе окончательно запутавшегося Семушкина...
Встреча состоялась через три дня. Норматов не ошибся. Переговорив с братом наедине, Семушкин на следующем допросе, едва переступив порог кабинета Норматова, сам заявил о своем желании рассказать всю правду.
Теплов не присутствовал при этом разговоре: он был в служебной командировке. Но когда он вернулся, Норматов немедленно вызвал его к себе.
Подполковник был не один. В кабинете, на дерматиновом диванчике, сидел молчаливый пожилой человек в штатском. Он перелистывал книгу и лишь время от времени вскидывал на Теплова умные карие глаза. Казалось, он все время изучал старшего лейтенанта.
Норматов подробно остановился на материалах по следствию задержанного Семушкина.
— В сорок втором году, еще ребенком Нестеров был вывезен в Германию, — сказал подполковник. — Долго жил в лагерях для перемещенных лиц, потом был завербован в Иностранный легион, но бежал. Люди, которые помогли ему, оказались агентами крупной организации, занимающейся хищением и перепродажей исторических и художественных ценностей. Нам известны заправилы этой организации — бывшие гангстеры, авантюристы. Семушкин шел на связь с неким Ивановым. Это инженер, реставратор памятников старины. Но мы подозреваем, что за его спиной стоят люди, которыми за рубежом особенно дорожат...
Норматов открыл ящик стола, достал бутылку «Ташкентской воды». Налил в стакан. Выпил. Бросил взгляд в сторону человека на диване.
— Видите ли, Гриша, — снова заговорил Норматов, неожиданно тепло обращаясь к старшему лейтенанту. — Нам представилась исключительная в своем роде возможность обезвредить крупную банду. Семушкин шел с ней на связь...
Он помолчал, надеясь, что Теплов сам продолжит его мысль. Человек, сидевший на диване, отложил книгу в сторону.
— Использовать Семушкина? — спросил Теплов.
— Нет, вы меня не поняли. Дело в том, что Семушкина никто не знает в лицо. И если вместо него пойдет наш человек...
Гриша почувствовав неожиданную радость.
— Мы имеем в виду вас, товарищ старший лейтенант, — сказал, вставая, незнакомый ему человек. — Вы бы не согласились на время заменить Семушкина?..
Конечно. Но сможет ли он справиться с задачей?
— Игра опасна, — подтвердил Норматов. — Однако, я думаю, она как раз в вашем характере.
Ровно постукивают колеса на стыках рельс. За окном мелькает пустынный пейзаж.
Около двух недель старший лейтенант провел наедине с Семушкиным, вживался в непривычную для себя роль. Особенно интересовался Теплов деталями заграничного быта, городами, в которых довелось побывать Семушкину,