— Кури, кури, малец!
Мальчик тянул, пока терраса не заходила перед глазами кругом.
— Ладно, ступай во двор, — нахохотавшись вволю, приказал Хурамбек. Отец слегка подтолкнул сына.
У Хурамбека было тогда не очень много работников, и Наби остался при бае на побегушках. Чуть свет кричат: «Чаю! Тазы чистить!» А тазы глиняные. Разобьешь — пороли мокрой крученой веревкой. Проспишь — поднимали пинками. Так каждый день. Голодный, он работал до поздней ночи. Спал под лестницей на лохмотьях.
И вот однажды не выдержал, убежал. Мать встретила слезами. Отец, вернувшись с поля, молчал. Но недолго жил Наби под родительским кровом. Не успел доносить единственную рубаху, купленную за все труды хозяином, как отдал его отец в науку плотнику. Работал в разных — больших и малых городах. Помогал семье, учился, мечтал стать красным командиром.
К тому времени с басмачеством уже было покончено. Но враг не сдавался. Темными ночами пробирался он тайными тропами на советскую землю — жечь, взрывать, убивать. И юный Наби понял тогда, что обязательно станет чекистом — солдатом без страха и упрека, верным стражем революции. В восемнадцать лет он уже выполнил первое опасное поручение, в двадцать три года, когда началась война, был заброшен в фашистский тыл. Об этом времени можно было рассказывать часами. Трижды Норматов переходил линию фронта, пять раз был ранен... В сорок пятом, когда для всех война кончилась, Норматов остался на бесшумном фронте: он-то хорошо знал, как обманчива эта тишина...
Росла и крепла страна, и жизнь Наби Норматовича текла бурным, стремительным потоком. Снова учеба, снова ответственные задания, ежедневный риск и снова учеба...
Легкий ветерок, врываясь в открытое окно машины, обдувал лицо подполковника.
У кинотеатра, недалеко от места службы, он попросил притормозить:
— Пойду пешком, прогуляюсь.
Старый пергамент
— Ты посмотри только, да не порви, — сказала Галя, протягивая Кариму желтый полупрозрачный листок, почему-то забытый отцом в письменном столе.
Галя — дочь реставратора Иванова, стройная, русая девушка со смуглым лицом и чуть-чуть раскосыми глазами. У нее выразительная мимика, острый язычок; смеется она звонко, запрокидывая голову...
Карим кивнул, осторожно взял листок и расправил его на столе. Действительно, непонятная штука: какие-то линии, крохотные значки — черные и красные, а края испещрены прихотливой арабской вязью.
Заглядывая через плечо Карима, Галя бросала тревожные взгляды в сторону двери. Густой румянец покрывал ее смуглые щеки, пухлые губы были слегка приоткрыты, а тонкие пальцы нервно теребили перламутровую пуговицу на белой блузке.
— Каримчик, милый! Папа может вернуться и все увидит. Он мне не простит, честное слово... Я же тебе говорила, как дорожит он этим пергаментом.
Донесся стук хлопнувшей калитки. Мимо окон кто-то прошел. Галя схватила пергамент, быстро спрятав его в стол, выскочила в соседнюю комнату. Карим тоже растерялся и вместо того, чтобы спокойно дождаться Ивана Андреевича, а потом уйти под каким-нибудь благовидным предлогом, вдруг шагнул в сторону, к двери, за тяжелую коричневую портьеру. Это было некрасиво, глупо, Карим стыдился своего мальчишеского поступка, но выйти из-за портьеры, когда инженер уже в комнате, было еще глупее.
Иванов остановился у стола, звякнул стаканом. В узкую, как лезвие ножа, щель драпировки Карим видел часть лица инженера и руку, потянувшуюся к графину с водой. Иванов отпил несколько глотков, тяжело сел в кресло. В комнате стало тихо. Тишина была такой щемящей, такой настороженной, что Карим даже вздрогнул, когда внезапно раздался звонок телефона.
— Да, я, — инженер с минуту молчал, слушая, затем торопливо произнес: — Приходите сюда. Жду.
Резко положил трубку.
— Галя!
— Что, папа? — Девушка вышла из соседней комнаты. — Ты меня звал?
— Вот тебе деньги, сходи, пожалуйста, на рынок...
— Что купить?
— Ну... ты сама знаешь. Что-нибудь из зелени. Вчера дыня была не сладкой.
— Хорошо, папа.
Стукнула дверь. Галя тоже не подозревает, что Карим здесь, рядом, в ее доме. А если узнает?.. Ах, как нехорошо получилось!
По звону посуды Карим догадался, что инженер открыл сервант. Потом что-то сухо треснуло и заскрипело. Так скрипит ключ в скважине сейфа — Карим не раз слышал его в отделе кадров, у Зои Николаевны. Но зачем сейф в квартире Иванова? Может быть, он хранит в нем чертежи?
Урча мотором, в переулке за домом остановилась машина. Иванов торопливо загремел посудой.
— А, здравствуйте, здравствуйте, — услышал Карим его приветливый певучий голос.
— Привет, уважаемый, — небрежно сказал вошедший.
Карим впервые слышал, чтобы так разговаривали с его начальником. На стройке Иванов был строг, не допускал вольностей.
Гость, задержавшись у порога, решительно шагнул в комнату.
— Садитесь, — запоздало предложил ему Иванов. Скрипнуло кресло.
Некоторое время оба молчали.
— За вами не следили? — выдержав паузу, деловито спросил Иванов.
Гость хохотнул:
— Чепуха!.. Я же здесь вполне легально.
Карим нагнулся, отыскивая щель в портьере. Разговор все больше заинтересовывал его. Уж не наведался ли к Иванову тот самый турист, который вчера весь день лазил по медресе? Кажется, он зарубежный журналист, интересуется восточными древностями. Инженер говорил, что иностранец напишет про них статью... Так ли это? Беседа, подслушанная Каримом, больше напоминала заговор единомышленников, нежели интервью известного реставратора.
— Я страшно устал. У вас не найдется чего-нибудь промочить горло? — спросил гость.
— Конечно, — торопливо подхватил Иванов. — Есть московская, старка...
— Давайте старку, — сказал иностранец.
Он повременил.
— Так как же с той безделицей, с этим планом, о котором вы мне рассказывали?.. Он при вас?
Карим слышал, как инженер выдвинул ящик стола. Не о том ли пергаменте идет речь, который только что показывала ему Галя?!
Потом Карим слышал только тяжелое дыхание двух людей. Он нагнулся и увидел в щель, что оба стояли к нему спиной, склонившись над письменным столом. Но вот гость выпрямился, ткнул перед собой кулаком:
— Милишевский говорил мне об этой записи. Но общей схемы недостаточно, чтобы начать серьезные поиски. Дело сложное, требует максимальной осторожности... А из плана непонятно даже, с чего следует начать. Или вы полагаете, нужно застолбить участок и приступить к раскопкам?
— Разумеется, здесь не Клондайк, — согласился Иванов, — но и для столь категорических выводов нет никаких оснований. Главное, мы знаем, где искать сокровища. Один этот пергамент, о котором вы изволите столь презрительно отзываться, стоит огромных денег...
— Возможно. Но, отправляясь в Россию, я ожидал встретить людей, разработавших конкретный план действий. Не забывайте, время моей командировки ограничено. Через полмесяца меня будет ждать Клейн...
— Мы уже приступили к реставрации мавзолея. Корелов обнаружил ход, заваленный щебнем, — прервал его Иванов. — Я почему-то уверен, что это как раз то, что мы ищем.
— У старой лисы отличный нюх, — проворчал гость, торопливо чиркая спичку. Он несколько раз затянулся сигаретой. Иванов убрал пергамент.
— Так как же?
— Я жду еще неделю... Кстати, вы получили деньги за ту безделицу, что переправили в прошлый раз?
— Только полпроцента.
— Гм... Очевидно, это аванс...
— Милишевский всегда был скуп.
— Не скажите. Скоро вы станете миллионером.
Мысли путались в голове Карима. Инженер Иванов, иностранный журналист, пергамент, план, ход в мавзолей, сокровища... Как все это связать? О каком Милишевском они говорят?.. Значит, Иванов совсем не тот, за кого себя выдает? Значит, иностранец приехал не с добрым намерением?
От напряжения у Карима подкашивались ноги. Стоять было неудобно — он не мог даже изменить позы.
— Так выпьем за удачу, — предложил турист.
— За удачу, — сказал Иванов.
— Кстати, — встрепенулся инженер. — Я хотел показать вам одну прелюбопытную безделицу...
Он встал и направился к двери. Карим услышал рядом с собой его дыхание. Скрипнула половица. Остановившись у самой портьеры, Иванов тихо засмеялся...
В гостях у дедушки Карима
Солнце стояло в зените, в керамической мастерской было душно. Теплов закончил работу над фигурой шахматной пешки, полюбовался ею со стороны, собрал остатки глины, укутал замес влажной ветошью.
В детстве Гриша занимался резьбой по дереву. Его маленькие смешные скульптурки даже демонстрировались на школьной выставке «Умелые руки». Работать с глиной было еще интереснее, а когда Карим посвятил его в тайны своего ремесла, Теплов решил снова испробовать свои силы. Слепил слона. Неплохо получилась и голова узбека — она очень напоминала того человека, который следил за ним в первый день его пребывания в городе. Потом, в музее, он как-то увидел древнеиндийские шахматы из слоновой кости и решил сделать такие же — только из глины, стилизуя их под древние... Карим помог ему. Первая фигурка не удалась. Потом дело пошло веселее.
Еще раз взглянув на стол, старший лейтенант удовлетворенно щелкнул пальцами.
С просторного двора доносилось воркование диких голубей, в воздухе, над высокими чинарами, пролетали стремительные стрижи. В древнем величественном сооружении, бывшем медресе, стояла тишина. Когда-то здесь было духовное училище. В тесных кельях-хунджрах жили имамы, учителя ислама, и толоба — их ученики. Мастерская реставраторов-керамистов располагалась рядом.
В центре двора, под развесистыми ветвями могучего карагача, сидел старик в белой рубахе — дедушка Карима, опытный мастер, один из лучших керамистов. Он что-то растирал в ступке мраморным пестиком, просеивал и перемешивал, поднося на ладони алебастр к самым глазам. Перед мастером стояли глиняные пиалы с различными красителями. Старик всю свою жизнь посвятил поискам рецепта глазури для кирпичиков, которые идут на облицовку куполов...