— С удовольствием.
— Галя, принеси, пожалуйста, альбом, — попросил инженер.
Они сели в углу, за маленький столик, и Иванов, листая страницы большого, переплетенного в тисненый бархат альбома, стал рассказывать Теплову о событиях, связанных с той или иной находкой. Рассказывал он весело, увлекательно — и, видимо, уже не впервые...
Подошел Чернявский, небрежно облокотившись на спинку стула, весело сказал:
— А что — все реставраторы такие славные парни?
Теплов промолчал.
— Не хотите ли сигарету?
— Курю «Беломор», — сказал старший лейтенант. Иванов многозначительно посмотрел на Чернявского.
«Что им нужно?» — подумал Теплов, глядя на фотографии. Иванов водил пальцем по ободку какой-то узорчатой вазы и вспоминал о раскопках в районе Афросиаба.
«Все еще проверяют?»
Чернявский молча стоял за спиной. Теплов чувствовал на себе его пристальный взгляд. Неожиданно обернуться? Что скажут его глаза?.. Ребячество.
Иванов замолчал, перевернул еще несколько страниц. Чернявский все так же спокойно попыхивал сигаретой. Иногда он наклонялся, задерживал руку Иванова, внимательно рассматривал фотографию.
— А это что? А это?
Инженер коротко отвечал.
Посматривая на Семушкина, он думал, что в центре на этот раз не ошиблись, что Семушкин человек энергичный, а главное, умеет ждать — ни одним взглядом, ни одним жестом не выдал своего нетерпения. Да и глубокая проверка не дала ничего подозрительного. А то, что Семушкин сблизился с Каримом, даже хорошо... Сойдет за своего человека. Не в пример Чернявскому ведет себя сдержанно: вон как блеснул глазами, когда Чернявский понес чепуху!
Словно читая тайные мысли хозяина дома, Теплов понимающе улыбнулся.
«Иванов и Чернявский. Кажется, инженер уже на моей стороне. Чернявский не простит мне своего промаха. А что было делать?.. Нужно работать с инженером. По всему видать, Чернявский ему тоже не очень-то нравится: как-никак — конкурент. К тому же — фигура. Львиная доля достанется Чернявскому. Не-ет, Иванов не из смирненьких. Сидеть и ждать у моря погоды он не станет».
В другом конце комнаты Карим что-то рассказывал Гале — она шутливо грозила ему пальцем. Потом решительно взяла Карима за руку и потащила его в соседнюю комнату.
— Вот увидишь, вот увидишь, — быстро проговорила она, продолжая смеяться.
Чернявский снисходительно покачал головой — что поделаешь: молодость. Теперь он стоял у окна, скрестив руки на груди. Иванов недружелюбно скосил на него взгляд: на пальце Чернявского поблескивает платиновое кольцо с бриллиантом. Шикарная жизнь! А он, Иванов, уже столько лет ходит под постоянным страхом разоблачения. Чужое обличье, чужое имя. И люди вокруг чужие. Ради чего? Вот — у него колечко, дорогой костюм, золотая заколка в галстуке. А Иванов прячет деньги под полом, лишний раз боится сходить в ресторан...
Как темное облако наползали нелегкие воспоминания, теснили дыхание, давили грудь.
В двадцать первом году, когда ему было пять лет, отец, державший кондитерскую, прогорел. Через год, больная, исхудавшая, умерла мать.
Иванов и до сих пор помнит хмурое утро на Преображенском кладбище, гроб с телом матери на простой телеге, плачущего навзрыд пьяного отца. Потом отец исчез, уехал с какой-то цыганкой. Соседи приютили сироту, отдали его учиться. Вспоминается мрачное четырехэтажное здание на углу Греческого проспекта и Прудковского переулка. Иванов бегал оттуда в бесплатную столовую для детей, занимающихся в городских начальных училищах. Иногда ухитрялся пообедать и у соседей, но это случалось не очень часто. В конце концов он сбежал и от соседей, и из школы, связался с такими же, как он, беспризорными пацанами; во время облавы был пойман и водворен в колонию.
В колонии его приучили к мастерству, дали образование, направили в строительное училище. Однако мечтал Иванов не о честной жизни, а о собственном «деле»: крепко запали ему в сердце рассказы соседей о его богатом, но беспутном отце.
Нелегка была борьба за место под солнцем. Удачливые ровесники быстро шли в гору. Им все давалось без труда. Иванов ненавидел счастливчиков. И вот тогда-то созрело в нем твердое убеждение, что, деньги, только деньги правят миром, что без денег он обречен на серое, незаметное существование. И еще одну истину очень быстро усвоил юный выпускник строительного училища: честным трудом не разбогатеть.
Иванов скопидомил, сколачивал состояние. Он пустился в темные махинации; был привлечен к суду, но бежал и вскоре связался с бандой, которой руководил отчаянный рубака и головорез Милишевский. Однако банда просуществовала недолго. Она распалась после первого же боя с чекистами. Иванов с Милишевским подались в Керчь. Там у Милишевского были связи. Их встретили на конспиративной квартире, и тут-то Иванов понял, в какую компанию он попал. Их было четверо. На их счету было уже несколько крупных полотен, перепроданных за границу. В тот вечер много говорилось об ожерелье царицы Софьи. Оно стоило миллионы и лежало где-то совсем близко...
У Иванова сладко защемило сердце — вот она, заветная мечта! И он принял предложение Милишевского. Он остался в России, а в тридцать девятом году, сфабриковав документы, перебрался в Среднюю Азию. Богатое поле деятельности открылось для Иванова, и Милишевский достойно оценил находчивость своего давнишнего друга. Сам он совершал дальние вояжи по Европе и Азии, вербовал белоэмигрантов, скупал и перепродавал исторические ценности. Трест, созданный им, рос и становился все более авторитетной организацией. В тридцатых годах его пробовали завербовать в разведку. Милишевский вывернулся из ловко расставленных сетей, конечно, не без помощи своих друзей и денег. Правда, он поплатился самостоятельностью — теперь его действия контролировала другая, более сильная организация. Фактически она поглотила трест Милишевского, но сам Милишевский от этого особенно не пострадал: в его сейфы, как и прежде, стекалась львиная доля добычи.
Идею найти и ограбить библиотеку Улугбека Милишевский вынашивал уже давно. Именно для этой цели и понадобился ему Иванов. Смелый, решительный, умный человек.
Через верных людей в Герате Иванов раздобыл древний план. Кусок телячьей кожи, хранящий заветную тайну. Нет-нет, не ошибся Милишевский в Иванове, знал, к кому посылает под видом туриста работника крупного научного журнала, своего эмиссара Чернявского.
— Свяжетесь с Ивановым через Кореловых, — сказал он перед отъездом в просторной комнате гостиницы, где снимал номер. — Иванов — уважаемый в городе человек. В сорок шестом году он женился — взял женщину с грудным ребенком. Это было необходимо, понимаете? Но жена вскоре умерла... С тех пор Иванов живет вдвоем с неродной дочерью. Впрочем, девочка этого не знает... Как видите, вполне нормальная счастливая советская семья.
Милишевский улыбнулся. Он умел убеждать даже самых отчаянных скептиков.
Теперь мысли Чернявского перекрещивались с воспоминаниями Иванова.
А этот — Семушкин?
О нем тоже говорил Милишевский. Семушкин осуществит самую трудную часть операции. Он молод, энергичен. А все остальное проделает другой человек. Сокровища уплывут, и русские даже не успеют их хватиться...
Инженер потер лоб, невидящими глазами уставился на Теплова. В дверях появилась Галина, поставила перед ними чайник с холодным чаем и две пиалы. Иванов рассеянно поблагодарил ее.
Подошел Карим, что-то сказал Чернявскому. Глаза иностранца блеснули. Теплов уловил лишь несколько фраз. Кажется, речь шла о поисках рецепта глазури.
— И давно ваш дедушка над ней работает?
Карим ответил. Чернявский протянул ему сигареты. Оба окутались дымом, мирно беседуя у окна.
— Да, так на чем же мы остановились? — спросил Иванов, разливая чай.
— Вы хотели рассказать мне о трудностях, связанных с восстановлением западного минарета, — напомнил старший лейтенант.
— Это длинная история, и времени нам сегодня, пожалуй, не хватит, — Иванов взглянул на часы. — Вы заметили, как наклонился минарет?
— Он падает, — громко сказал Теплов. Чернявский вздрогнул.
«Нервы у тебя не в порядке», — подумал Гриша, подымаясь из-за стола.
Неожиданная встреча
Днем, выбрав момент, когда в мастерской никого не было, Иванов зашел и быстро проговорил:
— К семи вечера жду у себя в конторе...
«Кажется, начинается», — тревожно подумал Теплов.
День тянулся бесконечно долго. Сегодня работали на куполах. Карим подбирал рисунок. Теплов помогал ему. С непривычки кружилась голова. Двор мечети казался узким, а хауз, в котором отражалось ярко-синее небо, совсем маленьким, почти игрушечным. Вон, под деревом, как и всегда, сидит дедушка Карима, колдует над своими растворами. Ходят люди, проезжают автомашины, а здесь, наверху — слепящая лазурь да легкий ветерок.
Карим улыбается, кивает головой.
— Ну, как?
— Еще спрашивает! Тоже в первый раз, наверное, не чувствовал себя героем.
...К инженеру Теплов пришел с опозданием. Во дворе уже было пусто. Только у склада разворачивался грузовик, привезший алебастр.
Теплов решительно потянул на себя обитую матрацем старенькую дверь.
— А, мастеровой, заходи, заходи! — приветствовал его с порога голос невидимого Иванова. — Вот сижу, жду. Подумал уже — не придешь...
Постепенно глаза привыкли к темноте. Теплов огляделся. Та же самая контора, только стол отодвинут в сторону. На столе — какие-то бутылки, газетные свертки. У шкафа, вполоборота к окну, сидел Иванов.
— Дверь закрой, — сказал он торопливо.
«Точно — началось», — снова подумал Теплов и почувствовал, как горячая волна облила сердце. А сам медлительно, спокойно щелкнул ключом.
Ему показалось, что Иванов облегченно вздохнул.
— Иди, садись, выпьем для начала, — предложил инженер.
Теплов подошел к столу.
— Вот колбаса, вот сыр... Коньяк будешь или водку?
Теплов потер ладони.
— Если можно, водочки...
— Пей, пей, — покровительственно проговорил инженер и извлек из нижнего отделения стола два маленьких граненых стаканчика.