около него кораблей не было.
…На доску, где суда были распределены по причалам, Тору только что мелом вписал «Коёмару» в сектор 3G.
Погрузка и разгрузка судов, ожидавших в открытом море, начиналась на следующий день. Поэтому с телефонными переговорами по поводу прибытия «Коёмару» можно было не спешить, и уточнять прибытие судна он начал около четырех часов.
В четыре часа позвонил лоцман. Проводкой судов посменно занималось восемь человек, и звонивший сообщил, кто будет проводить суда завтра.
Тору, у которого до вечера работы не было, приникнув к бинокулярной трубе, разглядывал море.
Тут он вспоминал несуразные, дикие фантазии, которые принесла Кинуэ, и ему показалось, что на окуляры надели темные фильтры.
Вообще-то и само лето в этом году было таким, словно на него надели фильтры зла. В лучах солнца прятались крупинки зла, они ослабляли сияние солнца, делали тусклыми типичные для лета глубокие черные тени. Тучи теряли четкие очертания, и даже на линии горизонта цвета синеватой стали не было полуострова Идзу, а открытое море пустовало. Оно было тоскливо однообразного зеленого цвета, начинался прилив.
Тору направил трубу ниже и стал смотреть на линию прибоя.
Волны, разбиваясь, оставляли за собой казавшуюся осадком пену, в море, в месте, которое прежде выглядело как темно-зеленый треугольник, все изменилось — беспокойные волны вздымались и громоздились друг на друга. Море точно сходило с ума.
У основания вздымавшейся волны уже была видна низкая опадавшая, а чрево поднявшейся мгновенно, словно в безнадежном крике, вставало гладкой, покрытой трещинами стеной из толстого стекла с разбросанные пузырями белой пены. Волна рвалась вверх и когда достигала пика, ее тщательно расчесанная белая челка падала вперед, опускалась, а волна вдруг показывала темно-синий затылок, белые, тщательно выписанные на нем линии на глазах сливались в одну, потом волна отрубленной головой падала на землю и разбивалась.
Пена расползалась и уходила. Множество мелких пузырьков шеренгой, как рачки, стремились по темному песку обратно в море. Белая пена на темном песке напоминала пот, стекающий по спине спортсмена, закончившего соревнования.
Масса воды, казавшаяся огромной синей плитой, разлеталась, достигнув линии прибоя, и каких только превращений там не было. Разбросанные верхушки волн и летящие во все стороны брызги пены — так шелковичный червь в отчаянии выталкивает из себя белые нити. Какое это утонченное зло — подавлять силой, скрывая свои прекрасные, чистые свойства.
Четыре часа сорок минут.
В вышине распахнулось синее небо. Скупое, с претензиями, похожее на потолочные росписи школы Фонтенбло,[25] которые Тору когда-то видел в библиотеке в книгах по истории искусств. Это настроенное на лирический лад небо с кокетливыми облаками совсем не походило на летнее. Оно было приторно лицемерным.
Объективы трубы уже не смотрели на линию прибоя, они были направлены в небо, к морю на линии горизонта.
И тут на мгновение в поле зрения попала капелька белой пены — она почти достала до неба. Куда стремилась эта высоко взлетевшая частичка волны? Для какой цели была избрана?
В природе бесконечно повторяется этот цикл: от целого к части и опять от части к целому. По сравнению с той минутной чистотой, когда она воплощена в частице, природа как целое мрачна и озлоблена.
А зло — может, оно принадлежит природе как целому? Или ее частичке?
Четыре часа сорок пять минут. Нигде нет и намека на корабль.
Песчаный берег уныл, купающихся нет, лишь несколько рыбаков. Море, когда в нем нет кораблей, совсем неласково. Все бодрствуют, а залив Суруга безразлично раскинулся во сне. Эту лень, эту безукоризненную завершенность скоро сверкающим лезвием бритвы вспорет корабль. Корабль — орудие холодного презрения, направленного на эту завершенность. Он движется по тонкой, натянутой на море коже, только чтоб нанести ей рану. Но глубокой раны не наносит.
Взлохмаченная белая волна на мгновение окрасилась в цвет чайной розы — это солнце стало клониться к закату.
С левой стороны показались два черных танкера — большой и маленький — они друг за другом двигались в открытое море. Это были вышедший из Симидзу в четыре часа двадцать минут «Окитамамару» водоизмещением полторы тысячи тонн и «Ниссёмару» водоизмещением триста тонн, который вышел из Симидзу в четыре часа двадцать три минуты.
Однако сегодня корабли скрывались в тумане, словно призраки, и след, который они оставляли за кормой, был едва различим.
Тору снова направил бинокулярную трубу на линию прибоя.
Волны, освещаемые лучами заходящего солнца, посуровели, они будто застывали. Свет казался недобрым, а чрево волн окрасилось в печальные, мрачные тона.
«Да. Разбивающиеся волны — это воплощение смерти», — думал Тору. Подумал и тут же увидел. Увидел широко раскрытый в предсмертной агонии рот.
От оскаленных белых зубов тянулись нити слюны, изумленно разинутый страдальческий рот тяжело дышал — двигалась нижняя челюсть. Лиловая в вечернем цвете земля напоминала синюшные губы.
В свой предсмертный час море широко разинуло рот, и туда сейчас же впорхнет смерть. Постоянно без прикрас показывая многочисленные смерти, на этот раз море, словно полиция, быстро убирало мертвые тела и прятало их от людских глаз.
И в этот момент Тору увидел то, что не должен был увидеть. Ему показалось, что в огромной пасти тяжело двигавших жабрами волн живет другой мир. Глаза Тору не могли видеть призрак, а потому увиденное им должно было принадлежать реальности. Но он не понимал, что это такое. Может, узор, созданный живущими в воде микроорганизмами. Мерцающий в темной глубине свет открывал другой мир: Тору помнил, что однажды видел его, но это было бесконечно давно. Если существует мир прошлого, то, наверное, это был он. Во всяком случае, было непонятно, как он связан с тем миром, который Тору без устали стремился разглядеть там, за четкой линией горизонта. Если считать, что там, в чреве готовой разбиться волны, путаясь и сплетаясь, пляшут водоросли, то явившийся на секунду мир мог быть изрыгнут морем со своего мерзкого дна — слизь, складки, лиловый и розовый цвета. Тут, в ярком свете, под вспышками молний явилось его нутро. Подобное не должно являться рядом с мирно заходящим солнцем. Главное, что нет закона, по которому тот мир и этот мир должны сосуществовать одновременно. То, что Тору разглядел там, принадлежит другому времени. Да, скорее всего, оно существует в другом времени, не в том, что сейчас отсчитывают часы Тору.
Тору потряс головой, отгоняя неприятное видение, эта зрительная труба вызывала теперь у него отвращение: он перешел к трубе в другом углу комнаты — она давала пятнадцатикратное увеличение — и стал следить за огромным кораблем, который только что покинул порт.
В сторону Иокогамы уходил крупнотоннажный «Яматакамару».
— К вам вышло судно компании «Ямасита». «Яматака», «Яматака», пятнадцать часов двадцать минут, — Тору сделал звонок в офис в Иокагаме и вернулся обратно к трубе — следить за кораблем, мачты которого уже пропадали в тумане.
Знак на трубе — черная черта в верхней части оранжевого поля, крупная надпись на черном борту «Линия YS», белая корабельная рубка, красные стрелы. Корабль, будто стремясь скорее скрыться из поля зрения, ограниченного окуляром трубы, рассекая волны, шел в открытое море.
Корабль удалился. Тору оставил зрительную трубу и посмотрел в окно — на клубничных грядках горели костры.
Полиэтиленовые домики, которые до конца сезона дождей покрывали все вокруг, были сняты, сезон клубники закончился. Клубничную рассаду из парников повезли к горе Фудзи, там на высоте около полутора километров она встретится с искусственной зимой, а в конце ноября ее привезут обратно и она успеет к рождественским распродажам.
Оставались только каркасы парников, а когда их уберут, обнажатся черные грядки и на них станут трудиться люди.
Тору отправился в кухоньку готовить ужин.
За окном, куда он смотрел, поглощая за столом нехитрую еду, начинало смеркаться.
Пять часов сорок минут.
В южной части неба между облаками появился серп луны. Похожий на оброненный кем-то гребень из слоновой кости прозрачный месяц сливался с розовеющими облаками и постоянно терялся в них.
Зелень соснового леса у моря потемнела, подошел час, когда отсюда стали заметны красные тормозные огни машин рыбаков, заезжавших на стоянку.
На тропинках клубничного поля появились дети. Странные таинственные дети. Они появляются с наступлением сумерек и носятся, как сумасшедшие.
Четко обозначились языки пламени костров, там 0 тут горевших на грядках.
Пять часов пятьдесят минут.
Неожиданно подняв глаза, Тору увидел далеко в море на юго-западе призрачный намек на корабль — обычно невооруженный глаз этого ухватить не мог — и взялся за телефонную трубку. Уверенность в том, что он не мог ошибиться, заставила его сделать это прежде, чем он посмотрел в трубу.
В агентстве ответили.
— Алло, это с сигнальной станции «Тэйкоку». «Дайтю» уже показался.
На юго-западе над терявшейся в бледно-розовой дымке линией горизонта виднелось нечто, похожее на след, оставленный грязным пальцем. Глаза Тору разглядели это, как разглядели бы слабый отпечаток пальца, оставленный на поверхности стекла.
Согласно корабельному реестру «Дайтюмару» имел водоизмещение три тысячи восемьсот пятьдесят тонн и перевозил белое филиппинское дерево, длина судна составляла сто десять метров, скорость — двенадцать и четыре десятых узла, скорость более двадцати узлов выдавали только те торговые суда, которые ходили на международных линиях, с грузом древесины судно шло медленнее.
«Дайтюмару» был как-то особенно близок Тору. Его закончили строить весной прошлого года здесь, на кораблестроительном заводе Канасаси в Симидзу.
Шесть часов.
Силуэт «Дайтюмару» разминулся с вышедшим отсюда судном «Окитамамару», и теперь корабль чуть виднелся