[367]. Военным не оставалось ничего другого, как продолжать делать свою работу, прекрасно понимая, что она в создавшихся условиях совершенно бесполезна. Отказ Гитлера признавать стратегию войны, саму ее логику, приводил военных в полнейшее отчаяние. В конце концов они признали, что харизма диктатора основана на "преступной энергии" и безразличии к тому — что есть добро, а что зло. Поведение Гитлера, если и нельзя было назвать сумасшествием, несомненно, несло в себе элементы умственного расстройства. Он настолько полно ассоциировал себя со всем немецким народом, что поверил: кто выступает против него, тот выступает и против всей германской нации; и если ему суждено погибнуть, то пусть вместе с ним погибает и весь народ.
Новым начальником генерального штаба вместо Гудериана был назначен генерал Кребс. "На лице этого невысокого, немного прихрамывающего человека, — писал один из штабных офицеров, — была постоянная улыбка"[368]. Его остроумие частенько носило саркастический оттенок, и он всегда имел в запасе подходящий к случаю анекдот. Кребс был образцом командира-штабиста, то есть офицера, находящегося в подчинении у вышестоящего начальника. Именно такой тип начальника генерального штаба и был нужен теперь Гитлеру. Кребс являлся военным атташе в Москве в 1941 году, незадолго до нападения Германии на СССР, и как представитель вермахта встречался со Сталиным. "Мы должны всегда оставаться друзьями, что бы ни случилось"[369], - сказал ему советский лидер во время проводов на вокзале в Москве в апреле 1941 года японского министра иностранных дел. "Я убежден в этом", — ответил Кребс, быстро оправившись от первоначального удивления. Между тем германские фронтовые военачальники относились к Кребсу без должного уважения. Они видели в нем оппортуниста. Кребс всегда мог перекрасить черное в белый цвет[370].
После отъезда Гудериана Фрайтаг фон Лорингхофен настаивал на своем назначении во фронтовую дивизию, однако Кребс попросил его остаться вместе с ним. "Война в любом случае заканчивается, — произнес он, — и я хотел бы, чтобы вы помогли мне на этой последней стадии"[371]. Фрайтаг фон Лорингхофен чувствовал себя обязанным согласиться с этой просьбой. Он думал, что Кребс не является нацистом и не присоединился к заговорщикам против Гитлера только по той причине, что чувствовал — путч обязательно потерпит неудачу. Однако другие офицеры вспоминали, как генерал Бургдорф пытался привлечь Кребса к кругу лиц, близких к Борману и Фегеляйну. По всей вероятности, Борман рассчитывал на генерала Кребса. В случае чего на него легла бы обязанность обеспечить лояльность со стороны армии. Толстошеий Борман настойчиво пытался собрать под свое крыло как можно больше сторонников, которые помогут ему в назначенный день занять кресло хозяина. И этот день, по его мнению, неумолимо приближался. Он и Фегеляйн имели далеко идущие планы, в которых отводилось место и личности рейхсфюрера СС. Для обсуждения своих проектов они использовали места, где их не могли подслушать, например сауну.
Штабные офицеры из Цоссена смотрели на происходящие в рейхсканцелярии события как зачарованные. Но это очарование было насквозь пронизано ужасом. Они наблюдали, как происходят перестановки, как люди теряют и приобретают благосклонность фюрера, что одновременно означало потерю или приобретение власти над другими людьми. К потерявшему доверие Герингу Гитлер обращался теперь не иначе, как "господин рейхсмаршал", подчеркивая этим, насколько низко теперь его ценит. Со времени июльского заговора стал терять свою былую близость к фюреру Генрих Гиммлер, хотя Гитлер все еще продолжал пребывать с ним в достаточно фамильярных отношениях (на ты). Вероятнее всего, фюрер видел в Гиммлере, занимавшем, кроме всего прочего, пост командующего войсками СС, единственную силу, способную противостоять влиянию армии.
Что касается Геббельса, то его талант пропагандиста был еще востребован нацистским режимом. Однако и он лишился того доверия, которое питал к нему ранее фюрер. Геббельса подвел роман с чешской актрисой. Гитлер был напуган тем, что один из ведущих членов нацистской партии может развестись с Магдой Геббельс. Министру пропаганды ничего не оставалось делать, как продолжать на собственном примере укреплять семейные ценности среди граждан "третьего рейха".
Фаворитом Гитлера стал гросс-адмирал Дёниц. Это произошло, во-первых, по причине беспрекословной лояльности Дёница фюреру и, во-вторых, из-за того, что Гитлер рассматривал последнее поколение немецких подводных лодок как наиболее обещающее оружие возмездия. В кругах германских морских офицеров Дёниц был известен под псевдонимом "гитлерюнге Квекс"[372] — имя юного героя пропагандистского фильма о гитлеровской молодежи. Действительно, Дёниц всегда заглядывал в рот к Гитлеру и свято верил во все, что тот говорил.
Однако самое выдающееся место среди гитлеровской "камарильи" занимал Борман. Этого всегда готового и обязательного помощника и главного администратора партии фюрер называл дорогим Мартином.
От внимания офицеров вермахта не ускользала и подковерная борьба, ведущаяся внутри "камарильи", за наследование престолом после Гитлера. Несмотря на то что Гиммлер и Борман обращались на ты, было хорошо заметно, с каким подозрением они относятся друг к другу[373]. Рядом с рейхсфюрером крутился Фегеляйн, "сующий свои грязные пальцы во все дела" и подкапывающий под Гиммлера — под того человека, дружбы с которым он так искал и наконец добился. А рейхсфюрер, казалось, не замечал, что рядом с ним находится предатель. Он благосклонно разрешал своему подчиненному (являвшемуся свояком Гитлера) обращаться к себе на ты.
* * *
Тем временем Ева Браун решила вернуться в Берлин, чтобы теперь уже до самого конца остаться со своим горячо любимым и обожаемым фюрером. Согласно широко распространенной после войны точке зрения, возвращение Евы из Баварии было совершенно неожиданным для хозяина рейхсканцелярии. Однако этот факт опровергается свидетельством из дневника Бормана от 7 марта 1945 года. В тот день Борман писал: "Вечером Ева Браун выехала в Берлин курьерским поездом"[374]. Если уж Борман знал о всех деталях ее передвижения, то об этом, несомненно, было известно и самому Гитлеру.
13 марта, в день, когда во время воздушного налета погибло две с половиной тысячи берлинцев, а еще сто двадцать тысяч остались без крова, Борман отдал приказ о перемещении во внутренних районах рейха заключенных, находившихся поблизости от линии фронта[375]. Это решение обосновывалось необходимостью обеспечения их безопасности. Доподлинно неизвестно, подстегивал ли данный приказ уже осуществлявшиеся эсэсовские программы по эвакуации концентрационных лагерей из угрожаемых районов. Ясно другое убийство обессиленных и больных заключенных во время этих маршей смерти стало одной из наиболее ужасающих трагедий финального периода существования "третьего рейха". Заключенные, не способные к передвижению или считавшиеся политически опасными, просто уничтожались. Вешали и расстреливали людей не только части СС или гестапо, в некоторых случаях для проведения массовых экзекуций привлекался местный фольксштурм. Среди тех, кого считали политически опасными, был большой процент мужчин и женщин, взятых под стражу всего-навсего за прослушивание иностранных радиопередач. СС и гестапо жестоко реагировали и на случаи грабежа, особенно если дело касалось иностранных рабочих. Как правило, к самим немцам за такие провинности относились более снисходительно. Особо жестокое обращение испытали на себе итальянцы[376]. Немцы мстили им как бывшим союзникам, изменившим и перешедшим на сторону противника.
15 марта, два дня спустя после приказа о начале эвакуации заключенных, Борман вылетел в Зальцбург. В течение последующих трех дней он посещал местные предприятия. Целью этого визита должен был стать выбор места, где предполагалось спрятать награбленное нацистами имущество и собственность самого Гитлера. 19 марта, совершив ночное путешествие на поезде, Борман возвратился в Берлин. В тот же день Гитлер издал приказ, известный по названием "выжженная земля". Согласно ему, надлежало уничтожать при отступлении абсолютно все имущество и оборудование, которое могло быть использовано противником. Показательно, что дата отдачи этого приказа практически совпала по времени с поисками Борманом места сокрытия награбленного нацистского имущества.
Последний меморандум Альберта Шпеера лишь подстегнул решение Гитлера о проведении политики "Выжженной земли". Фюрер сделал все наоборот. Шпеер настаивал на том, чтобы не проводить необдуманных разрушений, не взрывать мосты, если для этого не существует крайней необходимости. Разрушения лишь усугубят положение и "устранят возможность для выживания немецких граждан"[377]. Своим приказом Гитлер выражал презрение к своим соотечественникам. Шпееру же он сказал, что на представленный им меморандум даст ему письменный ответ. "Если война проиграна, — добавил фюрер, — то народ тоже должен погибнуть. И нет надобности заботиться о средствах его существования. Напротив, будет лучше, если мы уничтожим эти средства. Эта нация доказала, что она является слабой; а будущее полностью принадлежит сильному народу Востока. В любом случае, все, что останется от немецкой нации после этой битвы, окажется второсортным, поскольку лучшая ее часть погибнет"[378].