Когда церемония представления была окончена, мы поспешили исправить повреждения, нанесенные египтянину скальпелем. Мы зашили рану на виске, перевязали ногу и приклеили кусочек черного пластыря величиной в один квадратный дюйм к кончику его носа.
Мы заметили, что граф (таков был, кажется, титул Алламистакео) слегка вздрагивает, – без сомнения, от холода. Доктор Понноннер тотчас направился к платяному шкафу и притащил черный сюртук – образцовое изделие Дженингса, клетчатые небесно-голубого цвета брюки со штрипками, сhеmisе тонкого полотна, глазетовый жилет, белое пальто, трость с кривой ручкой, сапоги патентованной кожи, соломенного цвета лайковые перчатки, лорнет, пару бакенбард и галстук. Вследствие разницы в росте между графом и доктором (первый был вдвое выше второго) надеть эти вещи на египтянина оказалось несколько затруднительным; но, когда туалет его был окончен, он мог назваться одетым. Затем мистер Глиддон взял его под руку и усадил в кресло перед камином, а доктор позвонил и велел подать сигар и вина.
Вскоре беседа приняла самый оживленный характер. Разумеется, присутствующие выразили удивление, что Алламистакео до сих пор остался жив, находя этот факт не совсем обыкновенным.
– Мне кажется, – заметил мистер Букингам, – вам давно следовало умереть.
– С какой стати? – с удивлением ответил граф. – Мне всего семьсот лет! Мой отец прожил тысячу и был еще хоть куда накануне смерти.
Тут последовали расспросы и вычисления, из которых выяснилось, что мы имели совершенно неверное представление о мумии. Прошло пять тысяч пятьдесят лет и несколько месяцев с того момента, как она была положена в катакомбах Элейтиаса.
– Я ведь, собственно, имел в виду, – возразил мистер Букингам, – не ваш возраст в момент погребения (я согласен, что вы еще молодой человек), а громадный период времени, проведенный вами, по вашим же словам, в асфальте.
– В чем? – спросил граф.
– В асфальте, – повторил мистер Букингам.
– А, да… Я, кажется, понимаю, что вы хотите сказать; без сомнения, этот способ имеет свои достоинства, но в наше время употреблялась почти исключительно сулема.
– Но мы все-таки затрудняемся понять, – сказал доктор Понноннер, – как могло случиться, что вы, умерший и погребенный пять тысяч лет тому назад, оказываетесь теперь живым и, по-видимому, имеете цветущее здоровье.
– Если бы я умер, – возразил граф, – то, по всей вероятности, и до сих пор оставался бы мертвым; но я замечаю, что вы еще очень несведущи по части гальванизма и не можете исполнить того, что было самой обыкновенной вещью у нас, в старину. Дело в том, что я впал в каталептическое состояние, а мои друзья решили, что я мертв или должен быть мертвым, и немедленно набальзамировали меня… я полагаю, вы имеете понятие об основных принципах бальзамирования.
– Н… да, не совсем.
– Ага, понимаю – о глубина невежества! Ну, я не могу пускаться в подробности, но считаю необходимым заметить, что бальзамировать (в собственном смысле слова) в Египте значило остановить на определенное время все животные функции данного лица. Я употребляю слово «животные» в его обширнейшем смысле, подразумевая не только физические, но и духовные, и жизненные функции организма. Повторяю, основным принципом бальзамирования была остановка всех животных отправлений субъекта. Иными словами, субъект должен был вечно оставаться в том же состоянии, в каком был он в момент бальзамирования. Так как в моих жилах течет кровь Священного Жука*, то меня забальзамировали живым, таким точно, каким вы меня видите в настоящую минуту.
– Кровь Священного Жука! – воскликнул доктор Понноннер.
– Да. Священный Жук – это insignium, или герб, одной из древнейших и знатнейших фамилий. Выражение «в моих жилах течет кровь Священного Жука» означает только принадлежность к фамилии, носящей этот герб. Я выражаюсь образным языком.
– Но при чем тут бальзамирование живьем?
– Видите ли, в Египте было обыкновение вынимать из тела внутренности и мозг перед бальзамированием. Только для фамилии Жуков делалось исключение. Так что, если бы я не был Жуком, у меня вынули бы мозг и внутренности, а без них не совсем удобно жить.
– Понимаю, – сказал мистер Букингам, – стало быть, все цельные мумии, которые нам случается находить, принадлежат к фамилии Священных Жуков?
– Без сомнения.
– Я думал, – робко заметил мистер Глиддон, – что Священный Жук принадлежал к числу египетских богов.
– Египетских… что? – воскликнула мумия, вскочив на ноги.
– Богов! – повторил путешественник.
– Мистер Глиддон, я положительно изумлен вашими словами, – отвечал граф, снова опускаясь в кресло. – Ни одна нация на земле никогда не признавала более одного бога. Священный Жук, Ибис и прочие служили у нас (как и у других наций подобные же существа) только символами, или mеdiа, при посредстве которых мы поклонялись Творцу, слишком возвышенному, чтобы обращаться к нему непосредственно.
Последовала пауза. Наконец, доктор Понноннер возобновил беседу.
– Из ваших объяснений, – сказал он, – можно заключить, что в катакомбах близ Нила могут оказаться и другие мумии рода Жуков, сохранившие жизнеспособность.
– Без всякого сомнения, – отвечал граф, – все Жуки, случайно забальзамированные живыми, и теперь еще живы. Возможно также, что некоторые из лиц, умышленно забальзамированных живьем, были забыты своими душеприказчиками и до сих пор остаются в могилах.
– Не будете ли вы добры объяснить, – сказал я, – что означают ваши слова «умышленно забальзамированных живьем».
– С величайшим удовольствием, – отвечала мумия, осмотрев меня в лорнет, так как я только в первый раз обратился к ней с вопросом. – С величайшим удовольствием, – сказала она. – Средняя продолжительность жизни в наше время была восемьсот лет. Немногие умирали – оставляя в стороне случайности – ранее шестисот, немногие переживали десяток веков; нормальным сроком считалось восемьсот лет. С открытием способа бальзамирования, о котором я уже сообщил вам, наши философы пришли к заключению, что было бы весьма интересно, как с точки зрения простой любознательности, так и ввиду преуспевания науки, отбывать этот жизненный срок по частям. Предположим, например, такой случай: историк прожил пятьсот лет, написал книгу – плод многолетних изысканий, – затем его тщательно бальзамируют и помещают в гробницу с надписью для душеприказчиков рrо tеm., обязанных оживить его через известный промежуток времени, скажем, пятьсот или шестьсот лет. Вернувшись к жизни по истечении этого периода, он убеждается, что его великое творение превратилось в род всеобщей записной книжки, то есть в род литературной арены для изысканий, догадок и споров целой стаи рьяных комментаторов. Эти изыскания и прочее, под именем поправок и пояснений, до того затемнили, запутали и исковеркали текст, что автору приходится с фонарем отыскивать свою книгу. Отыскав ее, он убеждается, что искать не стоило. Переделав ее начисто, он считает своей священной обязанностью исправить на основании своего личного опыта и знания предания, относящиеся к первому периоду его жизни. Подобные исправления, предпринимаемые время от времени различными мудрецами, предотвратят возможность превращения истории в чистую басню…
– Виноват, – перебил доктор Понноннер, слегка прикоснувшись к руке египтянина, – виноват, сэр, могу я вас перебить на минуту?
– Сделайте одолжение, сэр, – отвечал граф, приосанившись.
– Я хотел только предложить вам один вопрос, – сказал доктор. – Вы упомянули об исправлении историком преданий, относящихся к его эпохе. Скажите, пожалуйста, сэр, какая доля преданий Каббалы* в среднем оказывается верной?
– Каббала, как вы совершенно правильно называете ее, сэр, вообще говоря, стоит наравне с фактами, о которых сообщают устные рассказы; то есть не содержит ни одной-единственной детали, которая не оказалась бы совершенно и безусловно ложной.
Присутствующие пожали плечами, а некоторые с многозначительным видом дотронулись пальцем до лба. Мистер Букингам, бросив беглый взгляд на затылок, потом на лоб Алламистакео, сказал:
– Продолжительность жизни в ваше время, равно как и возможность отбывать ее по частям, как вы сейчас объяснили, без сомнения, должны были способствовать развитию и накоплению знаний. Я полагаю, что вы приписываете отсталость древних египтян во всех специальных отраслях знания, по сравнению с современными народами, а особенно с янки, единственно большей толщине египетского черепа.
– Признаюсь, – возразил граф очень вежливым тоном, – я опять-таки не совсем понимаю вас: скажите, пожалуйста, о каких специальных отраслях знания вы говорите?
Тут мы в один голос и очень подробно сообщили ему о выводах френологии и чудесах животного магнетизма.
Выслушав нас до конца, граф сообщил несколько анекдотов, из которых нам стало ясно, что прототипы Галля* и Шпурцгейма* расцвели и увяли в Египте так давно, что подверглись почти полному забвению, а манипуляции Месмера* – жалкие фокусы в сравнении с положительными чудесами фиванских sаvаnts[138], которые создавали живых вшей и много других подобных существ.
Тут я спросил графа, умели ли его единоплеменники вычислять затмения. Он улыбнулся довольно презрительно и отвечал: «Умели».
Это несколько смутило меня, но я все-таки предложил еще несколько вопросов по части астрономических знаний, когда один из гостей, еще ни разу не открывавший рта, шепнул мне на ухо, что об этих вещах лучше справиться у Птолемея* и Плутарха*.
Тогда я стал расспрашивать графа о зажигательных стеклах и чечевице и вообще о производстве стекла; но тот же молчаливый господин спокойно дотронулся до моего локтя и просил меня Христом Богом заглянуть в Диодора Сицилийского*. Что касается графа, то он просто спросил меня, вместо ответа, имеются ли у современных людей микроскопы, с помощью которых можно вырезать камеи в стиле египетских. Пока я раздумывал, что ответить на этот вопрос, крошка доктор Понноннер повел себя самым странным образом.