Но Эрнест, ничуть не смутившись, оживленно вскочил с софы.
– Я сейчас…
В дверь постучали, и в комнату робко заглянула служанка.
– Письмо для вас, мисс.
Я шагнула вперед, но она покачала головой:
– Для мисс Жюстины.
Жюстина никогда не получала писем и удивилась не меньше моего. Возможно, подумала я, это письмо от Анри. Я почувствовала укол ревности, но только отмахнулась. Раньше я хотела, чтобы и Виктор, и Анри принадлежали мне. Потеря одного из них была неизбежна. Я могла лишь порадоваться, что дела у Анри в Англии идут хорошо.
Жюстина развернула письмо с рассеянной улыбкой, мыслями оставаясь с каракулями Уильяма. Но когда она приступила к чтению, румянец схлынул с ее щек. Она подняла глаза на меня. Я кинулась к ней и в последний момент подхватила ее под руки, когда она, пошатнувшись, упала без чувств.
– Что случилось? – испуганно пискнул Эрнест.
Я кивнула на софу, и Эрнест помог мне уложить Жюстину. Я подобрала упавшее на пол письмо и пробежала его глазами.
– Ах! Умерла ее мать. На прошлой неделе.
– Упокой Господь ее душу, – грустно сказал Эрнест и перекрестился, подражая Жюстине.
«Если у Бога есть хоть капля здравого смысла, он отправит ее пропащую душу в ад за то, как она обращалась с Жюстиной», – подумала я.
Когда Виктор уехал в Ингольштадт, а Анри занялся торговлей, Жюстина осталась моим единственным другом. К своей роли гувернантки она отнеслась с той же ответственностью, с какой Виктор относился к учебе. Может, я и привела ее в дом в порыве жалости, но ее появление было лучшим, что могло случиться с младшими Франкенштейнами. Смерть матери печалила их. Но красивая, светлая и беззаветно преданная Жюстина подарила им больше материнской любви, чем они когда-либо знали.
Однажды, вскоре после отъезда Виктора, повар заболел. Я вызвалась съездить за продуктами в город вместо него и уговорила Жюстину составить мне компанию.
Она неуверенно мялась, ломая руки.
– А как же мальчики?
– Жюстина, ты не выходила из дома с тех пор, как сюда приехала! Ты заслужила выходной. Служанка присмотрит за ними, а Эрнест уже взрослый и может несколько часов побыть за старшего. Правда, Эрнест?
Он оторвал взгляд от шахмат, в которые играл сам с собой.
– Конечно, могу, если Жюстина этого хочет! Поезжайте в город и… – Он помолчал и поджал губы, пытаясь придумать что-нибудь, что должно понравиться женщине. – Поезжайте в город и купите каких-нибудь лент!
– Три ленты! – добавил Уильям. Недавно ему исполнилось три, и он обожал это число.
Жюстина рассмеялась. Она поцеловала Эрнеста, а потом поцеловала и обняла малыша Уильяма так, словно уходила не на несколько часов, а по меньшей мере на неделю. После этого мы наконец покинули дом и переправились через озеро.
Из последней своей поездки в Женеву я вернулась с Жюстиной. Я не надеялась, что эта поездка будет такой же удачной, но провести время вне дома было приятно. На днях Виктор написал, что обустроился в Ингольштадте, и рассказал о профессорах и доме, в котором поселился. Я представляла его комнаты в таких подробностях, что, казалось, сама успела там побывать.
Но я была здесь, а не там.
Женева по крайней мере привносила в мою жизнь немного разнообразия. Добросовестная Жюстина купила три красных ленты, чтобы показать Эрнесту, что его идея была хороша, и сосчитать их вместе с Уильямом. Потом она купила мальчикам леденцов. Чем они заслужили дополнительный подарок от девушки, которая и без того всегда была к ним добра, я решительно не понимала.
Мы стояли посреди рынка и выбирали овощи, когда визжащая гарпия налетела на Жюстину и сбила ее с ног.
– Чудовище! – завопила гарпия, и я узнала в ней мать Жюстины. – Ты их убила!
Жюстина отбивалась от женщины, которая пыталась ногтями расцарапать ей лицо и порвать одежду. Я побросала покупки и оттащила ее от Жюстины.
– Мадам! – закричала я. – Успокойтесь!
Женщина, брызжа слюной, продолжала выкрикивать абсурднейшие обвинения:
– Ты продала себя ведьмам! Дьявол пометил тебя в день, когда ты родилась! Я знала! Я чувствовала! Я старалась выбить из тебя зло, но ты победила! Ты победила, дьяволово отродье! Будь ты проклята!
Жюстина сидела на земле и рыдала.
– Что я сделала?
– Ничего! – ответила я.
– Ты их убила! – завизжала ее мать. – Моих деток, моих любимых малышей. Ты их убила!
Она попыталась прорваться мимо меня, и я с трудом ее удержала. Но она подняла такой шум, что несколько мужчин поспешили мне на помощь. Она извивалась, стремясь вырваться, и бросалась то в одну, то в другую сторону, пока наконец не упала без сил.
– Мои детки! – рыдала мать Жюстины. – Ты их убила. Они мертвы, и это твоя вина. Ты нас бросила. Ты ушла, и они умерли. Бог ничего не забывает, Жюстина. Бог припомнит тебе, что ты предала родную кровь и стала шлюхой богача, чтобы воспитывать чужих детей. Бог ничего не забывает! Твоя душа проклята! Ты шагнула на дорогу в ад в тот день, когда появилась на свет!
К месту суматохи поспешил констебль, который велел мужчинам отвести мать Жюстины в городскую ратушу, чтобы решить, что с ней делать.
– Сочувствую, мадемуазель, – обратился он ко мне с поклоном.
Я помогла Жюстине подняться.
– Что она такое говорила? – Жюстина дрожала и цеплялась за меня обеими руками.
– Не бери в голову. Она безумна.
Я хотела увести Жюстину, вернуться с ней домой. Не надо было брать ее с собой. Неудивительно, что она не хотела покидать наш уединенный берег озера.
– Бедная женщина, – сказал констебль. – На прошлой неделе все трое ее детей подхватили лихорадку и умерли. Не знаем теперь, что с ней и делать.
Он снова кивнул и последовал за мужчинами, которые увели мать Жюстины.
– Бригитта, Хейди и Мартен, – прошептала Жюстина. Она качнулась в мою сторону, и мне пришлось ее поддержать. – Они не могли умереть. Это неправда. Когда я уходила, они были здоровы. Если бы я знала, я ни за что бы не ушла. Я могла бы им помочь. Я бы осталась и помогла. Боже, она права. Я пропащая, испорченная дрянь. Я поставила свое благополучие выше семьи. Мать всегда знала, всегда видела и…
– Нет, – сказала я жестко. Я притянула Жюстину к себе и крепко обняла ее. Я не собиралась ее утешать – только не в этот раз. В этот раз я готова была спорить с ней до конца. – Твоя мать чудовище. Если бы ты осталась, она бы забила тебя до смерти. Ты бы умерла вместе с братом и сестрами. Я не могу представить мир без тебя. Ты не пропащая и правильно сделала, что ушла. Бог уберег тебя, чтобы ты нас не оставила.
Жюстина всхлипывала у меня на плече. Я развернула ее к озеру, и мы медленно побрели к ожидающей нас лодке, а прелестные красные ленты остались лежать на мостовой алыми ручейками крови.
Мысль о сиротстве Жюстины тяготила меня, потому что я помнила о ее прошлом и думала о ее будущем. В письме, извещающем о смерти ее матери, была записка, в которой объяснялась причина задержки. Ее мать распорядилась, чтобы Жюстине не сообщали о ее кончине до окончания похорон. Ее предсмертным желанием стало отказать Жюстине даже в скорби. Подумать только: хотеть оплакать женщину, которая этого не заслуживала!
Я настояла, чтобы Жюстина взяла себе пару дней отдыха и провела их лежа в постели или гуляя по окрестностям наедине со своими мыслями. Я знала, что ей нужно побыть одной, чтобы залечить последнюю из нанесенных ей матерью ран.
К сожалению, Уильямом в это время пришлось заниматься мне. Эрнест был достаточно взрослым, чтобы развлекать себя самостоятельно, однако отсутствие Жюстины тревожило его, и он ходил за мной хвостом, докучая и путаясь под ногами, но не вызывая, впрочем, особых проблем.
В первый день мы с Уильямом бродили по дому, заглядывая во все двери. Он уговорил меня показать ему мою комнату, куда ему запрещалось входить, а потом начал выпрашивать у меня каждую блестящую вещь, которую замечал. Этот ребенок был настоящей сорокой. Чтобы увести его, я согласилась дать ему золотой медальон с портретом его матери. Я никогда особо его не любила и уж точно не просила о таком подарке. Вещь была слишком дорогая, чтобы доверить ее пятилетнему ребенку, но я бы отдала куда больше за десять минут покоя и тишины. До приезда Виктора оставалось всего несколько дней, но легче мне от этого не становилось. Я могла умиляться детям несколько минут, но заботиться о них постоянно было слишком утомительно. Я не могла представить, чтобы Виктор по доброй воле взял на себя присмотр за детьми.
На второй день, исчерпав все средства для развлечения Уильяма, я предложила Эрнесту составить нам компанию на прогулке. Очень, очень долгой прогулке, которая уморит Уильяма настолько, что к вечеру он впадет в летаргический сон. К моему удивлению, когда мы заканчивали приготовления – корзина для пикника была собрана, а ботинки зашнурованы, – пришел судья Франкенштейн.
– Сегодня прекрасный день, – провозгласил он степенно, как будто выносил погоде приговор. Я за нее порадовалась: приговор был оправдательный.
– Да. Мы с мальчиками хотим подышать свежим воздухом и немного размяться, пока Жюстина отдыхает.
– Отличная мысль. – Он раздвинул губы, и его усы приподнялись, как занавес. Его зубы, которые он являл миру исключительно редко, потемнели от вина и чая – хотя я подозревала, что в основном это была заслуга вина. – Я к вам присоединюсь. Приятно будет прогуляться вместе. Как семья. – Последнее слово он отчеканил так, словно в руке у него был молоток судьи.
Я настороженно, но со сдержанным удовольствием улыбнулась ему лучшей своей улыбкой. В отличие от его улыбки моя заслуживала восторженных оваций.
– Это было бы восхитительно.
Итак, я отправилась в лес с тремя Франкенштейнами, от которых мне не было никакой пользы. И… это оказалось не так уж плохо. Судья Франкенштейн по большей части отмалчивался, изредка комментируя особенности того или иного дерева, величественную форму того или иного камня или бесполезность того или иного цветка.