к бару в ожидании сигнала «Кушать подано!».
— Джозеф, бесценный! — вскричала госпожа Вингрен-Фейф, когда я преодолел последние несколько ярдов. — Каким ветром тебя занесло на эту нудятину?
Я улыбнулся и предложил ей бокал шампанского. Престарелая королева литературного бомонда познакомилась со мной во время прошлогодней Недели Искусств на Эсперансе, а удостоился я этой чести лишь благодаря дружбе с такими суперзвездами Сети, как Салмад Брюи III, Миллон Де-Га-Фре и Рифмер Корбе. Тирена была упрямым динозавром, ни в какую не желавшим вымирать. Если бы не косметика, ее запястья, ладони и шея светились бы голубым от многократных курсов поульсенизации. Проводя десятки лет в межзведных круизах на субсветовых кораблях или в безумно дорогих криогенных усыпальницах на безымянных элитарных курортах, Тирена Вингрен-Фейф тем не менее крепко держала вожжи светской жизни и не собиралась ослаблять своей железной хватки. После каждого двадцатилетнего сна состояние ее многократно возрастало, а ореол вокруг ее имени сиял еще ослепительней.
— Ты по-прежнему сидишь на той планетке, где мы встретились? — спросила она.
— На Эсперансе? — Я знал, что ей известен адрес любого стоящего художника этого ни гроша не стоящего мира. — Нет, сейчас я, похоже, перебрался на ТКЦ.
Госпожа Вингрен-Фейф поморщилась. Я чувствовал на себе пристальные взгляды десятка зевак из ее свиты, пытающихся определить, что за юный нахал просочился на внутреннюю орбиту их повелительницы.
— Ужасно, — протянула Тирена, — что тебе приходится жить на планете дельцов и бюрократов. Хоть бы они отвязались от тебя поскорее!
Я провозгласил тост в ее честь.
— Да, кстати, давно хотел спросить: правда ли, что вы были редактором у Мартина Силена?
Престарелая королева отняла от губ бокал и устремила на меня ледяной взгляд. На секунду я вообразил себе противостояние Мейны Гладстон и этой дамы. Внутренне содрогнувшись, я ждал ответа.
— Мой дорогой мальчик, — она чуть понизила голос, — это такая старая история. Зачем забивать твою очаровательную голову какими-то давно забытыми пустяками?
— Я интересуюсь Силеном, — сказал я. — Его поэзией. И мне просто любопытно, поддерживаете ли вы с ним связь.
— Джозеф, Джозеф, Джозеф! — воскликнула госпожа Вингрен-Фейф. — О бедном Мартине давным-давно ничего не слышно. Увы, бедняга, вероятно, давно превратился в окаменелость!
Я не стал напоминать Тирене, что в бытность ее редактором Силена поэт был намного моложе ее.
— Странно, что ты вспомнил о нем, — продолжала она. — Моя старая фирма, «Транслайн», недавно заявила, что собирается издать кое-какие вещи Мартина. Не знаю только, связывалась ли она с его наследниками.
— Книги из цикла «Умирающая Земля»? — Я вспомнил о ностальгических романах из жизни Старой Земли, которые так хорошо продавались.
— Как ни странно, нет. По-моему, они собирались опубликовать «Песни», — усмехнулась Тирена. В руках у нее оказалась сигарета с марихуаной в длинном мундштуке черного дерева. Какой-то юнец из ее свиты поспешил поднести ей зажигалку. — Сверхстранный выбор, — произнесла она, затягиваясь, — если вспомнить, что, пока бедный Мартин был жив, никто не удосужился даже прочесть «Песни». Да уж, я всегда говорила: ничто так не способствует карьере творца, как немножко смерти и безвестности. — Она засмеялась: смех ее напоминал скрежет металла о камень. Свита засмеялась вместе с ней.
— Вам не мешало бы выяснить, жив Силен или нет, — заметил я. — «Песни» читались бы лучше, будь они закончены.
Тирена Вингрен-Фейф посмотрела на меня как-то странно. Раздался звон гонга, призывающий к обеду. Спенсер Рейнольдс взял гранд-даму под руку, и гости начали подниматься по последней лестнице к звездам. Я молча допил свой бокал, оставил его на перилах и пошел догонять стадо.
Секретарь Сената и ее ближайшие помощники прибыли вскоре после того, как все расселись. Гладстон произнесла краткую речь, — возможно, двадцатую за сегодня, если не считать утреннего обращения к Сенату и гражданам Сети. Первоначальным поводом для нашего обеда было чествование участников создания Фонда Помощи Армагасту, но Гладстон вскоре перевела разговор на войну и необходимость действовать энергично и эффективно, в обстановке всеобщего единения, которому должны способствовать руководители всех миров Сети.
Пока она выступала, я смотрел вдаль, на мир за перилами. Лимонная позолота уже осыпалась, небеса окрасились в приглушенный шафрановый цвет и вскоре померкли; надвинулась почти тропическая тьма, такая густая, что, казалось, на небо набросили плотную синюю завесу. В этих широтах из шести небольших лун Рощи Богов видны только пять, и все они, кроме одной, неслись сейчас по небу. Высыпали звезды. Насыщенный кислородом воздух опьянял, как вино. Густой аромат влажных листьев напомнил мне об утренней поездке на Гиперион. Но, в отличие от Гипериона, на Роще Богов были запрещены ТМП, скиммеры и какие бы то ни было летательные аппараты, так что нефтехимические выделения или отработанные газы из термоядерных батарей никогда не загрязняли эти небеса, а из-за отсутствия городов, автострад и электрического освещения звезды казались такими ясными и яркими, что могли соперничать с японскими фонариками и люм-шарами на ветвях и перилах «Макушки».
После заката снова подул слабый ветер, и все дерево пришло в движение. Широкая платформа плавно покачивалась, как корабль на легкой волне, и стойки и опоры из плотинника и мюира тихо поскрипывали. Я смотрел на огни, мерцающие в кронах дальних деревьев: многие из них горели в «комнатах», которые тамплиеры сдавали в аренду. Такую комнату можно было присоединить к своему мультимировому нуль-дворцу... если, конечно, найдется лишний миллион марок — начальный взнос за этот восхитительный каприз.
Тамплиеры, не утруждая себя повседневной рутиной, просто предъявляли арендным фирмам (в том числе и той, что управляла «Макушкой») строгие, не подлежащие обсуждению экологические требования и исправно клали в карман миллиарды марок. Я вспомнил об их межзвездном пассажирском лайнере «Иггдрасиль», дереве километровой высоты из священного леса планеты, приводимом в движение генераторами Хоукинга и защищенном самыми сложными силовыми экранами, какие только мог унести на себе корабль. По каким-то непонятным причинам тамплиеры согласились предоставить «Иггдрасиль» для эвакуации, хотя та была не более чем предлогом для ввода в систему Гипериона кораблей ВКС.
И как всегда бывает, когда бесценные вещи зачем-то подвергают опасности, «Иггдрасиль» погиб. Случилось ли это в результате нападения Бродяг или вмешалась какая-то иная сила? Никто не знал, как реагировали на это тамплиеры, что заставило их подставить под удар одно из четырех имевшихся у них Древ и почему капитан корабля — Хет Мастин — был избран одним из семи паломников к Шрайку, а затем умудрился исчезнуть из ветровоза посреди Травяного моря.
Чертовски много вопросов, а война только началась.
Закончив свои наставления, Мейна Гладстон предложила всем насладиться обедом. Я немного поаплодировал для приличия и сделал стюарду знак наполнить мой бокал. На первое подали классический салат а-ля империя, и я с энтузиазмом принялся за него, только сейчас вспомнив, что ничего не ел с самого утра. Вспомнил я и то, как генерал-губернатор Тео Лейн смаковал яичницу с беконом и лососину под аккомпанемент лазурного гиперионовского дождя. А может, я видел все это во сне?
— Что вы думаете о войне, господин Северн? — внезапно обратился ко мне Рейнольдс. Он сидел довольно далеко от меня, на противоположной стороне стола, но дикция у него была великолепная. Я заметил, что Тирена вопросительно подняла бровь.
— А что можно думать о войне? — сказал я, отпив из бокала. Вино было хорошее, хотя ничто в Сети не может заменить настоящего французского бордо. — О войне не рассуждают — от нее спасаются.
— Отнюдь нет, — энергично возразил Рейнольдс. — Подобно многим другим вещам, которые были переосмыслены человечеством после Хиджры, война сейчас стоит на пороге превращения в один из видов искусства.
— Вид искусства, — восхищенно выдохнула коротко стриженная шатенка. Инфосфера подсказала, что это госпожа Сюдетта Шер, жена сенатора Габриэля-Федора Колчева и самостоятельная политическая фигура первого ранга. Шер была в вечернем платье из синей парчи. Ее лицо выражало живой интерес к беседе. — Война как вид искусства, господин Рейнольдс? Очаровательная концепция!
Спенсер Рейнольдс был чуть ниже среднего жителя Сети, но намного импозантнее. Ласковое солнце и патентованная краска для тела придали коже бронзовый оттенок с неуловимым золотым отливом. Его одежда и паректированная фигура были в меру роскошными, но без тени экстравагантности, кудрявые волосы — коротко подстрижены. В любом его слове и движении сквозила та спокойная уверенность в себе, о которой мечтают все, но добиваются лишь избранные. Его ум был очевиден, внимание к другим — неподдельным, остроумие вошло в поговорки.
Я невзлюбил этого сукина сына с первого взгляда.
— Госпожа Шер, господин Северн — искусством является все, — улыбнулся Рейнольдс. — Либо вот-вот станет им. Миновали времена, когда война считалась актом навязывания своей политики другими средствами.
— Дипломатии, — произнес генерал Морпурго, сосед Рейнольдса слева.
— Простите, генерал?..
— Дипломатии, — повторил тот. — И не «навязывания», а «продолжения».
Спенсер Рейнольдс учтиво поклонился. Сюдетта Шер и Тирена негромко рассмеялись. Лик советника Альбедо выглянул из-за моего левого плеча и произнес:
— Фон Клаузевиц, по-моему?
Я взглянул на советника. Портативный проектор, легко сошедший бы за лучистую паутину — их много летало между ветвями, — парил в двух метрах над нами. Иллюзия была не такой совершенной, как в Доме Правительства, но гораздо лучше, чем от любого из виденных мною ранее голопроекторов.
Генерал Морпурго слегка поклонился представителю Техно-Центра.
— Как бы то ни было, — заметила Шер, — сам взгляд на войну как на вид искусства — блестящая находка.