— Мы, кажется, и так переусердствовали с презрением, — чуть слышно заметил Дюре.
Сол поднял глаза — огненные точки на небе вздулись, превратившись в пламенеющие пузыри, рассылающие по всему космосу круги ударных волн: то разрывались плазменные заряды.
— Мне хотелось бы, чтобы мы имели возможность бороться с Богом на равных, — сказал он, не повышая голоса. — Обложить его в его логове. Дать сдачи за все несправедливости, причиненные человечеству. Поставить перед ним выбор: либо он распростится со своим напыщенным самодовольством, либо пусть катится в ад.
Отец Дюре выгнул бровь и улыбнулся.
— Я понимаю ваш гнев. — Он нежно коснулся головки Рахили. — Пока не рассвело, давайте попробуем немножко поспать, а?
Сол кивнул и улегся рядом с ребенком, натянув одеяло до носа. Последнее, что он слышал, был шепот Дюре: тот то ли желал ему доброй ночи, то ли молился.
Сол погладил дочь по головке, закрыл глаза и заснул.
Ночью Шрайк не пришел. Не пришел он и утром, когда солнце осветило скалы на юго-западе и коснулось верхушки Хрустального Монолита. Сол проснулся и увидел, что солнечные лучи уже достигли долины; Дюре спал рядом, Хет Мастин и Ламия по-прежнему лежали без сознания. Пробудившаяся раньше всех Рахиль ворочалась и пищала с горькой обидой голодного птенца. Сол выдернул тесемку нагревателя и выждал минуту, чтобы молоко в одном из последних детских пакетов нагрелось до температуры тела. Ночь выдалась холодная, на ступенях, ведущих к Сфинксу, сверкал иней.
Рахиль ела жадно, мяукая и причмокивая. Эти звуки помнились Солу еще с тех времен, когда Сара кормила ее грудью. Полвека назад... Когда малютка насытилась, Сол завернул ее в одеяло и устроил у себя на груди, медленно покачивая.
Осталось полтора дня.
Сол страшно устал. Он все дряхлел и дряхлел, несмотря на пройденный всего десять лет назад курс поульсенизации. Только они с Сарой собрались отдохнуть от родительских обязанностей — Рахиль, их единственная дочь, поступила в аспирантуру и уехала на раскопки, — как девочка вернулась с болезнью Мерлина. Сол и Сара старели, но забот становилось все больше; потом авиакатастрофа на Мире Барнарда отняла у Сола жену. И все же он, глубокий старик, измученный до потери сил, благословлял каждую минуту, проведенную с дочерью.
Осталось полтора дня.
Вскоре проснулся отец Дюре. Мужчины соорудили завтрак из консервов, принесенных Ламией, Хет Мастин так и не пришел в себя. Дюре подключил к нему предпоследнюю аптечку, и в жилах тамплиера снова заструился целебный раствор.
— Как вы считаете, что нам делать с последней аптечкой? Подключим к госпоже Брон? — спросил Дюре.
Сол, вздохнув, еще раз взглянул на датчики ее комлога.
— Не стоит, Поль. Судя по приборам, содержание сахара в крови высокое, уровень питательных веществ сносный — будто она только что позавтракала.
— Но как такое возможно?
Сол покачал головой.
— Может быть, эта гадость выполняет роль пуповины? — Он указал на кабель, вросший в череп Брон.
— Ну и какова же наша программа на сегодня?
Сол посмотрел на небо — оно светлело, потихоньку обретая привычный для Гипериона лазурно-зеленый цвет.
— Будем ждать, — просто сказал он.
Хет Мастин пришел в сознание в полдень, когда солнце приближалось к зениту. Он сел, прямой как палка, и громко произнес:
— Древо!
Дюре, медленно расхаживавший по ступеням, взбежал на крыльцо. Сол подхватил на руки Рахиль, лежавшую в тени у стены, и поспешил к Мастину. Взор тамплиера был устремлен вверх, на что-то находящееся над скалами. Сол тоже поднял голову, но не увидел ничего, кроме выцветшего к полудню неба.
— Древо! — снова вскричал тамплиер и вскинул вверх огромную руку.
Дюре придержал его.
— У него галлюцинации. Ему мерещится «Иггдрасиль».
Хет Мастин рванулся из рук священника.
— Нет, не «Иггдрасиль», — пробормотал он пересохшими губами. — Древо. Последнее Древо. Древо Боли!
Сол и Дюре вновь взглянули вверх, но небо было абсолютно чистым, если не считать плывущих с юго-запада облачков. И тут всплеск волн времени снова настиг их; несколько минут Сол и священник изо всех сил боролись с головокружением, отхлынувшим так же внезапно, как пришло.
Между тем Хет Мастин пытался встать на ноги. Взгляд тамплиера по-прежнему был прикован к чему-то вдали. Его тело обжигало руки: он горел, как в огне.
— Достаньте последнюю аптечку, — распорядился Сол. — Запрограммируйте ее на ультраморфин и жаропонижающее.
Дюре поспешил выполнить приказ.
— Древо Боли! — твердо повторил Хет Мастин. — Мне было суждено стать его Гласом, а эрг должен был вести его в пространство и время! Епископ и Глас Великого Древа избрали именно меня! Я не могу их подвести. — Он попытался вырваться из рук Сола, но в ту же секунду рухнул на каменные плиты.
— Я Избранный Воистину, — прошептал он; силы вытекали из него, как воздух из воздушного шара. — В час искупления я должен был вести Древо Боли. — И тамплиер закрыл глаза.
Сол ловил каждое его слово, а Дюре тем временем вставил в гнездо последнюю аптечку, проверил, учитывает ли монитор особенности метаболизма тамплиеров, и включил подачу адреналина и болеутоляющих.
— Это не тамплиерская терминология и не богословская. Он говорит на языке Церкви Шрайка. — Священник посмотрел Солу в глаза. — Что ж, это кое-что проясняет... если вспомнить рассказ Ламии. По каким-то причинам тамплиеры вошли в тайный сговор с Церковью Последнего Искупления... культом Шрайка.
Сол понимающе кивнул и надел Мастину на запястье свой собственный комлог.
— Древо Боли — это, должно быть, мифическое терновое дерево Шрайка, — пробормотал Дюре, бросив взгляд в пустое небо — туда, куда смотрели остановившиеся глаза Мастина. — Но что тамплиер имел в виду, говоря, что он и эрг избраны для перемещения его в пространстве и времени? Он что, действительно считает себя способным вести дерево Шрайка, как обычный тамплиерский корабль?
— Об этом вы спросите его в следующем воплощении, — устало произнес Сол. — Он мертв.
Дюре сверил показания мониторов, подключил на всякий случай комлог Ленара Хойта, попробовал применить стимуляторы и сделать искусственное дыхание. Все напрасно; стрелки приборов не дрогнули. Хет Мастин, Истинный Глас Древа тамплиеров и участник паломничества к Шрайку, умер — окончательно и бесповоротно.
Целый час Сол и Дюре выжидали. Странная долина Шрайка научила их сомневаться и проверять, проверять и вновь сомневаться. Но когда мониторы засвидетельствовали, что труп начал разлагаться, они решили похоронить Мастина. В багаже Кассада нашлась складная лопата — ее черенок с типичным армейским идиотизмом был украшен надписью «инструмент для окапывания», — и в пятидесяти метрах от Сфинкса ученый и священник принялись рыть могилу. Они работали по очереди — один копал, другой следил за Ламией и Рахилью.
Двое мужчин — один с ребенком на руках — стояли в тени скалы. Перед тем как тело в импровизированном фибропластовом саване было засыпано землей, Дюре произнес краткое напутствие.
— Я не был знаком с Мастином. Мы исповедовали разную веру. Но дело у нас было одно и то же: Мастин, Глас Древа, большую часть своей жизни делал то, что считал угодным Богу, следуя Его воле, изложенной в трудах Мюира, и законам природы. И вера его была истинной — испытанной препятствиями, закаленной покорностью, а в конце скрепленной жертвой.
Дюре помолчал и, щурясь, взглянул в небо, выцветшее до свинцового цвета.
— Господи, прими раба Твоего. Прими его в свои объятия, как примешь когда-нибудь и нас, тех, кто точно так же искал Тебя и заблудился. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь.
Рахиль расплакалась. Сол принялся ходить с ней взад-вперед, а Дюре тем временем засыпал длинный фибропластовый сверток.
Покончив с этим, они вернулись к Сфинксу и, стараясь избегать резких движений, перенесли Ламию туда, где еще оставался кусочек тени. Укрыть ее от полуденного солнца можно было только в самой гробнице, но ни один из них не хотел и думать об этом.
— Консул, наверное, уже одолел половину пути к кораблю, — сказал священник, сделав большой глоток воды. Его обгоревший на солнце лоб покрылся испариной.
— Наверное, — согласился Сол.
— Завтра к этому времени он уже вернется. Мы освободим Ламию с помощью лазерных резаков, а потом отнесем в операционную корабля. Кто знает, может, в криогенной камере и болезнь Рахили приостановится. Что бы там ни говорили врачи.
— Да.
Дюре поставил бутылку с водой в тень и посмотрел на Сола.
— Вы верите в это?
Их взгляды встретились:
— Нет.
От юго-западной стены протянулись тени. Полуденный зной сгустился до предела и пошел на спад. С юга ползли тучи.
Рахиль спала в тени близ входа в гробницу. Сол подошел к Полю Дюре, который стоял, созерцая панораму долины, и положил руку на плечо священника.
— О чем задумались, друг мой?
Дюре не обернулся:
— Вот, думаю. Если бы я твердо не верил, что самоубийство — смертный грех, то поспешил бы все это оборвать и дать жизнь молодому человеку, Хойту. — Он заглянул Солу в глаза, вымученно улыбаясь. — Но разве это самоубийство, когда паразит в моей груди... а раньше в его... в любую минуту может вновь вызвать меня к жизни?
— И кроме того, будет ли это подарком для Хойта, — спросил Сол негромко, — если вы вернете его сюда?
С минуту Дюре молчал. Затем сжал руку Сола.
— Пойду прогуляюсь.
— Где? — Сол, сощурившись, огляделся по сторонам. Даже сейчас, когда небо затянули облака, долина походила на печь.
Священник неопределенно взмахнул рукой.
— Да так, по долине. Скоро вернусь.
— Будьте осторожны, — попросил его Сол. — И не забудьте: Консул может появиться сегодня, если ему повезло и он наткнулся на патрульный скиммер.
Дюре кивнул, взял бутылку с водой, нежно погладил Рахиль, а затем медленно и осторожно, как дряхлый старик, принялся спускаться по длинной лестнице Сфинкса.