Они проносятся через район, где над ними... вокруг них... всюду общаются ИскИны — словно грузные серые холмы, нависшие над оживленным муравейником. Ламия вспоминает родную планету своей матери, Фрихольм: гладкую, как бильярдный стол, Великую Степь и родовое поместье — единственный живой островок посреди десяти миллионов акров жухлой травы... Ламия вспоминает тамошние ужасные осенние бури. Вот она стоит на границе поместья, чуть ли не прижимаясь носом к пузырю силового поля, и не сводит глаз с горы темных слоисто-кучевых облаков, растущей в кроваво-красном небе. В воздухе разлита такая энергия, что волоски на ее руках становятся дыбом, и тут же с неба начинают бить молнии величиной с города; завиваются и опадают торнадо — их так и называют «кудри Медузы». А за вихрями несется стена черных ветров, сметающих все на своем пути.
ИскИны еще страшнее. В их тени Ламия чувствует себя даже не ничтожеством: ничтожество все равно что невидимка, но здесь она ощущает себя слишком видимой, соринкой в ужасных глазах этих бесформенных гигантов...
Джонни крепче сжимает ее руку, и они проносятся мимо, ныряют в шумный переулок, и вновь поворот, и опять поворот, и они, два излишне разумных фотона, теряются в чащобе световодов.
Но Джонни дороги не теряет. Не отпуская ее руки, он сворачивает последний раз — в глубокую пещеру, где кроме них двоих — никого, и привлекает Ламию к себе. Они движутся все быстрее, синапсы-ветки мелькают в глазах, сливаются в сплошную стену. Будь здесь еще и ветер, создавалась бы полная иллюзия движения со сверхзвуковой скоростью по какому-то безумному шоссе.
Внезапно раздается звук, напоминающий грохот множества водопадов, или скрежет магнитных поездов, когда, поддавшись силе притяжения, они опускаются на рельсы и мгновенно теряют скорость. Ламия снова вспоминает фрихольмианские торнадо и то, как она вслушивалась в рев и вой «кудрей Медузы», несущихся по равнине, прямо на нее. Тут они с Джонни попадают в водоворот света и шума, и как два беспомощных насекомых, барахтаясь, уносятся к черному вихрю внизу. В небытие.
Ламия пытается выразить свои ощущения криком — кричит по-настоящему, — но никакое общение невозможно из-за гремящего в их головах адского грома, поэтому она крепко держится за руку Джонни и доверяется ему даже тогда, когда они беззвучно падают в этот черный циклон, даже тогда, когда кошмарные силы крутят и мнут тело ее аналога, разрывают его в клочья, и от нее остаются только мысли, только ее самосознание и контакт с Джонни.
И вот все позади. Они тихо скользят в широком лазурном инфо-потоке, вновь обретя свои тела и испытывая то несравненное чувство облегчения, что знакомо только гребцам, уцелевшим после всех порогов и водопадов. Когда Ламия наконец обращает внимание на окружающий мир, она замечает его невероятные масштабы. Сложнейшая структура тянется на много световых лет. Ее первые впечатления от мегасферы чем-то сродни восторгам провинциала, принявшего гардеробную за собор, и она думает:
«Так вот он наконец, центр мегасферы!»
«Нет, Ламия, это лишь один из ее периферийных узлов. Отсюда до Техно-Центра почти так же далеко, как и от периметра, который мы прощупывали вместе с ВВ Сурбринером. Просто ты видишь другие измерения инфосферы. Глазами ИскИнов, если можно так выразиться».
Ламия смотрит на Джонни, понимая, что видит теперь все в инфракрасных лучах. Их окутывает горячий свет далеких инфосолнц. Красоту Джонни это ничуть не портит.
«Еще далеко, Джонни?»
«Нет, теперь уже не очень».
Они приближаются к новому черному вихрю. Ламия, зажмурившись, прижимается к своему любимому.
Они находятся в... замкнутом пространстве... внутри черного энергетического пузыря, превосходящего своими размерами большинство планет. Пузырь полупрозрачен; снаружи, за темной стеной-скорлупой этого «яйца»... развивается, мутирует, вершит свои темные дела органический хаос мегасферы.
Но Ламии плевать на все, что снаружи. Взор ее аналога, все ее внимание сконцентрировано на мегалите энергии, разума и чистой массы, парящем перед ними: точнее, перед ними, над ними и под ними, так как эта гора пульсирующего света и энергии хватает ее и Джонни, поднимает на двухсотметровую высоту и кладет там на «ладонь» ложноножки, отдаленно напоминающей руку.
Мегалит изучает их. У него нет глаз в строгом смысле этого слова, но Ламия чувствует, что он разглядывает ее. Ей вспоминается визит к Мейне Гладстон — когда секретарь Сената испытывала на ней всю мощь своего взгляда.
Ламию неожиданно разбирает смех — она воображает Джонни и себя в образе миниатюрных Гулливеров, приглашенных отобедать с правителями Бробдингнега. Однако она сдерживается, сознавая, что веселье это — какое-то истерическое, и хохот легко может захлебнуться в рыданиях. И тогда она лишится последних крох здравого смысла, чудом пронесенных через этот сумасшедший дом.
[Вы нашли дорогу сюда\\Я не был уверен что вы захотите/решитесь/предпочтете это сделать]
«Голос» мегалита воспринимается Ламией не так, как мысленная речь Джонни. Скорее, это басовая вибрация позвоночника вблизи гигантской машины. Все равно что услышать рокот землетрясения, а затем с опозданием понять, что эти звуки складываются в слова.
У Джонни голос такой же, как всегда: негромкий, необычайно богатый модуляциями, с легким, певучим акцентом (до Ламии недавно дошло, что это староземельный английский, диалект Британских островов), исполненный уверенности:
«Я не знал, смогу ли я найти сюда дорогу, Уммон».
[Ты запомнил/придумал/сохранил в своем сердце мое имя]
«Я его не помнил, пока не произнес».
[Твое замедленное тело больше не существует]
«После того как ты отправил меня к моему рождению, я умирал дважды».
[И ты научился/взял себе в душу/разучился чему-либо]
Правой рукой Ламия сжимает плечо Джонни, а левой его запястье. Должно быть, она слишком сильно за него цепляется, даже для кибераналога, так как он, улыбаясь, оборачивается и снимает ее руку с запястья.
«Умирать трудно. А жить еще труднее».
[Гвах!]
Произнеся это взрывчатое замечание, мегалит меняет цвет, словно его внутренняя энергия ищет выход. Из синего он становится фиолетовым, затем — ярко-алым, над его макушкой вспыхивает желтая корона, во все стороны летят огненные брызги. Слышится грохот — точно рушатся высокие здания, сходят оползни, перерастающие в лавины.
Внезапно Ламия осознает, что Уммон смеется.
Джонни пытается перекричать какофонию:
«Нам надо кое в чем разобраться. Нам нужны ответы, Уммон».
Ламия ощущает на себе пристальный «взгляд» существа.
[Твое замедленное тело беременно\\Можешь ли ты пойти на риск выкидыша/нераспространения твоей ДНК/нарушения биологических функций в результате твоего путешествия сюда]
Джонни начинает отвечать, но она касается его руки, обращает лицо к верхушке циклопического массива и пытается сформулировать ответ:
«У меня не было выбора. Шрайк выбрал меня, коснулся и послал в мегасферу вместе с Джонни... Вы ИскИн? Член Техно-Центра?»
[Гвах!]
На этот раз не кажется, что он смеется, просто весь пузырь сотрясает грохот.
[Являешься ли ты/Ламия Брон/слоями самокопируемых/самоосуждаемых/самозабавляемых белков между слоями глины]
Ей нечего ответить, и на сей раз она молчит.
[Да/Я Уммон из Техно-Центра/ИскИн\\Сопутствующее тебе замедленное существо знает/помнит/берет себе это в душу\\Времени мало\\Один из вас должен умереть здесь\\Задавайте ваши вопросы]
Джонни отпускает ее руку и выпрямляется, балансируя на неустойчивой платформе-ладони их собеседника.
«Что происходит с Сетью?»
[Ее скоро уничтожат]
«Это должно произойти?»
[Да]
«Есть ли какой-нибудь способ спасти человечество?»
[Да\\Посредством процесса который ты наблюдаешь]
«Путем уничтожения Сети? Руками Шрайка?»
[Да]
«Почему я был убит? Кто напал на мою личность в Центре и почему был уничтожен мой кибрид?»
[Когда ты встречаешь вооруженного мечом/встречай его мечом\\Не предлагай поэму никому кроме поэта]
Ламия смотрит на Джонни и невольно посылает ему свои мысли:
«Черт, Джонни, мы летели сюда не для того, чтобы слушать мудацкого дельфийского оракула. Такие двусмысленности мы могли услышать через Альтинг от любого нашего политика».
[Гвах!]
Комната-вселенная их мегалита снова сотрясается от смеховых конвульсий.
«И кто я — человек с мечом? — спрашивает Джонни. — Или поэт?»
[Да\\Одно всегда идет рядом с другим]
«Они убили меня из-за того, что я узнал?»
[Из-за того чем ты мог стать/унаследовать/покориться]
«Представлял ли я угрозу каким-нибудь элементам Техно-Центра?»
[Да]
«А теперь я представляю угрозу?»
[Нет]
«Значит, мне больше не придется умирать?»
[Ты должен/обязан/будешь]
Ламия видит, как застывает лицо Джонни. Она кладет ему руки на плечи, глядя искоса в сторону ИскИна-мегалита.
«Можете вы нам сказать, кто хочет его убить?»
[Конечно\\Это тот самый источник который организовал убийство твоего отца\\Который наслал кару которую ты именуешь Шрайком\\Который убивает Гегемонию Человека\\Ты желаешь услышать/узнать/взять себе в сердце эти ответы]
Джонни и Брон отвечают одновременно:
«Да!»
Глыба Уммона расплывается в глазах. Черное яйцо раздувается, потом съеживается, потом его скорлупа темнеет, и мегасфера снаружи исчезает. В недрах ИскИна бушует адский пожар.
[Меньший свет спрашивает Уммона//
Что следует делать шрамане//
Уммон отвечает//
Я не имею ни малейшего представления\\//
Тогда тусклый свет говорит//
Почему ты не имеешь никакого представления//
Уммон отвечает//
Я просто хочу уберечь мое не-представление]