У Консула вырвался стон. Он отвернулся, избегая сурового взгляда Гладстон, и ударил кулаком по крышке рояля.
— Дорогой Консул, счет пошел на минуты. Прошу вас, разыщите сначала Бродяг. А потом можете вернуться в Долину, если сочтете нужным. Кому, как не вам, знать, что несет с собой война. Если мы не сумеем напрямую связаться с Бродягами, погибнут миллионы. Решение принимать вам, но помните — это последний шанс добраться до истины и сохранить мир. Не отказывайтесь от него! Я свяжусь с вами по мультилинии, когда вы достигнете Роя...
Изображение Гладстон задрожало, потускнело и исчезло.
— Отвечать? — спросил корабль.
— Нет. — Консул мерил шагами пространство между «Стейнвеем» и проекционной нишей.
— За последние двести лет ни одному кораблю или скиммеру не удалось совершить посадку в Долине, не лишившись при этом экипажа, — вполголоса произнес Мелио Арундес. — Гладстон, видимо, известно, как опасен ваш план. Вряд ли, вернувшись в Долину, вы увильнете от Шрайка и доживете до встречи с Бродягами.
— Теперь там все по-другому, — бросил Консул, не глядя на археолога. — Приливы времени взбесились. Шрайк разгуливает, где ему заблагорассудится. Возможно, все эти странности с исчезновением экипажей тоже отошли в прошлое.
— А может, и нет. Корабль благополучно сядет в Долине, а нас на борту не будет, — возразил Арундес.
— Проклятие! — воскликнул Консул, резко обернувшись. — Вы же знали, чем рискуете, когда присоединились ко мне!
Археолог покачал головой.
— Вы неправильно меня поняли. Мне наплевать на опасность, если есть шанс помочь Рахили... Хотя бы увидеть ее напоследок. Но вы — дело другое. От вас, возможно, зависит судьба человечества.
Консул сжал кулаки и, словно зверь в клетке, заметался по каюткомпании.
— Сколько можно лгать! Я уже был пешкой в игре Гладстон. Она использовала меня... цинично... расчетливо. Послушайте, Арундес, я убил четырех ни в чем не повинных Бродяг, перестрелял одного за другим, чтобы включить их проклятую машину. Думаете, они встретят меня с распростертыми объятиями?
Темные внимательные глаза археолога были устремлены на Консула:
— А Гладстон уверена, что вам удастся найти с ними общий язык.
— Кто знает, что мне удастся, а что не удастся? И о чем на самом деле думает Гладстон? Гегемония и ее взаимоотношения с Бродягами меня больше не интересуют. Поймите вы это наконец! Все, что я могу сказать и тем, и другим: «Чума на оба ваших дома!»
— И вас не трогает судьба человечества?
— Я не имею чести быть знакомым с человечеством, — помолчав, сказал Консул. — Я знаю Сола Вайнтрауба. Рахиль. Женщину по имени Ламия Брон, которая сейчас при смерти. Отца Поля Дюре. И Федмана Кассада. И...
Его прервал спокойный, ясный голос корабля:
— Северный оборонительный рубеж космопорта прорван. Приступаю к заключительным предстартовым операциям. Пожалуйста, займите свои места.
Консул с трудом побрел к проекционной нише. Внутреннее силовое поле, включенное кораблем, резко увеличило свой вертикальный градиент, прижимая предметы к положенным им местам и защищая пассажиров куда надежнее, чем любые ремни или амортизаторы. В космосе его давление хотя и ослабнет, но сохранится, заменяя гравитацию.
В голонише появился столб тумана, а в нем — изображение окрестностей. Шахта и космопорт, быстро уменьшаясь, исчезли внизу, после чего линия горизонта и далекие горы подпрыгнули и закачались — корабль уворачивался от зенитных ракет. Несколько лучевых пушек попытались взять их в клещи, но внешние поля легко отразили атаку. Горизонт вдруг резко отдалился и выгнулся, а лазурное небо потемнело и через несколько секунд обернулось черной космической ночью.
— Место назначения? — спросил корабль.
Консул закрыл глаза. За его спиной зазвенели колокольчики, сигнализируя, что Тео Лейна пора перенести из реанимационной камеры в хирургический блок.
— Сколько времени осталось до встречи с флотом Бродяг? — спросил Консул.
— Тридцать минут до Роя как такового, — ответил корабль.
— А когда мы войдем в зону поражения?
— Они уже взяли нас на прицел.
Лицо Мелио Арундеса оставалось невозмутимым, но пальцы, сжимавшие подлокотник, побелели от напряжения.
— Хорошо, — сказал Консул. — Направляйся к Рою. Избегай кораблей Гегемонии. Сообщай по всем каналам, что мы — безоружный дипломатический корабль, испрашивающий согласия вступить в переговоры.
— Это послание, санкционированное секретарем Сената, передается по мультилинии и на всех частотах.
— Отлично, — упавшим голосом произнес Консул и указал на комлог Арундеса. — Который час?
— Шесть минут до рождения Рахили.
Консул откинулся на спинку дивана, прикрыв глаза.
— Ваш долгий путь никуда не привел, доктор!
Археолог встал и, освоившись с искусственной гравитацией, медленно направился к роялю. Постояв несколько минут на месте, он выглянул в иллюминатор, за которым в бархатно-черном небе сиял лазурный полумесяц стремительно удаляющейся планеты.
— Посмотрим, — прошептал он. — Посмотрим.
Глава тридцать восьмая
Сегодня мы выехали на болотистую бесплодную равнину. Я узнал ее — это Кампанья. И как бы в честь данного события, на меня накатывает новый приступ кашля. Кровь хлещет ручьем, и на этот раз гораздо сильнее, чем ночью. Ли Хент вне себя от тревоги и собственного бессилия. Ему приходится держать меня за плечи во время судорог, а потом чистить мою одежду тряпкой, смоченной в ближайшей речушке. После того как приступ миновал, он тихонько спрашивает меня:
— Что еще я могу сделать для вас?
— Собирайте полевые цветы, — произношу я, задыхаясь. — Именно этим занимался Джозеф Северн.
Хент отворачивается, поджав губы. Не понимает, что это не бред и не злая ирония больного, а чистая правда.
Маленькая коляска и усталая лошадь тащатся по Кампанье, все ощутимее встряхивая нас на ухабах. Вечереет. Мы проезжаем мимо лошадиных скелетов, валяющихся у самой дороги; мимо развалин старой гостиницы и величественно замшелых руин виадука и, наконец, мимо столбов, к которым прибито что-то вроде палок белого цвета.
— Указатели? — спрашивает Хент, не догадываясь, что скаламбурил.
— Почти, — отвечаю я. — Кости бандитов.
Хент таращится на меня, подозревая, что болезнь окончательно помутила мой разум. Возможно, он прав.
Позже, уже выбравшись из болот Кампаньи, мы замечаем вдали движущееся красное пятно.
— Что это? — взволнованно спрашивает Хент. Я понимаю его: он все еще верит, что с минуты на минуту нам встретятся люди, а там и исправный портал.
— Кардинал, — отвечаю я, не покривив душой. — На птиц охотится.
Хент обращается к своему увечному комлогу.
— Кардинал — это же птица... — недоуменно говорит он.
Я киваю в знак согласия, смотрю на запад, но красное пятно уже исчезло.
— А также духовное лицо, — замечаю я. — Как вам известно, мы приближаемся к Риму.
Хент смотрит на меня, морща лоб, и в тысячный раз посылает общий вызов по комлогу. Но вокруг полная, ничем не нарушаемая тишина. Ритмично поскрипывают деревянные колеса веттуры; монотонно высвистывает трель за трелью далекая птица. Может быть, кардинал?
Мы въехали в Рим, когда облака зазолотились в первых отблесках заката. Наша хрупкая коляска, трясясь по булыжной мостовой, вкатывается в Латеранские ворота, и за ними сразу же открывается Колизей. Заросший плющом, загаженный тысячами своих жильцов-голубей и несравненно величественный. Куда более величественный, чем знакомый по голограммам его каменный портрет. Сейчас мы видим его в былом обличье, не стиснутым нелепыми экобашнями. Он царственно расположился среди полей и хижин, на границе города и мира. На почтительной дистанции от него раскинулся Рим — россыпь крыш и руин на легендарных семи холмах, но Колизей затмевает все.
— Боже, — шепчет Ли Хент. — Что это?
— Все те же кости бандитов. — Я пытаюсь шутить, еле-еле выговаривая слова в страхе перед новым приступом кашля.
Мы едем под перестук копыт по пустынным улицам Рима — города Старой Земли девятнадцатого века. Между тем вечер вступает в свои права, набрасывая на все покрывало мрака. Нигде ни души, лишь над куполами и крышами Вечного Города кружат голуби.
— Где же люди? — испуганно шепчет Хент.
— В них нет необходимости, — отвечаю я, и мои слова отдаются странным эхом в темном каньоне городских улиц. Езда по булыжной мостовой ничуть не приятнее, чем по ухабам проселочных дорог.
— Это что, какая-то фантопликация? — неуверенно спрашивает Хент.
— Остановите повозку, — предлагаю я, и послушная лошадь тут же застывает на месте. — Пните его, — говорю я Хенту, указывая на большой камень на мостовой.
Глядя на меня исподлобья, он все же спускается, подходит к камню и в сердцах пинает его. В следующую секунду из зарослей плюща и с колоколен взлетает несметное множество голубей, вспугнутых его отчаянной бранью.
— Как и доктор Джонсон, вы на опыте убедились в объективной реальности сущего, — говорю я. — Это не фантопликация и не сон. Не более чем вся наша жизнь.
— Почему они забросили нас сюда? — горестно шепчет помощник секретаря Сената, уставившись в небо. Можно подумать, сами боги слушают нас, прячась за темнеющим пологом вечерних облаков. — Что им надо?
«Им надо, чтобы я умер, — догадка сражает меня, как резкий удар в грудь. Я почти не дышу, стараюсь не делать глубоких вдохов — авось удастся избежать приступа. Мокрота бурлит и клокочет в горле. — Им надо, чтобы я умер у вас на глазах, Хент».
Кобыла между тем трогается с места, сворачивает направо, в первый переулок, еще раз направо, выезжает на улицу пошире — в реку мрака и отзвуков копыт, и, наконец, останавливается у верхней площадки гигантской лестницы.
— Приехали, — говорю я, с трудом вылезая из повозки. Ноги затекли, в груди ноет, ягодицы — сплошная рана. В голове вертится зачин сатирической оды на приятности странствий.