Когда передача оборвалась и лицо Ли исчезло, Морпурго пошел вперед, путаясь в высокой траве.
— Ну? — спросила Гладстон, еле поспевая за ним.
— Значит, тела этих Бродяг саморазрушаются тем же самым манером, что и трупы кибридов, — сказал он. — Ну и что? Разве Сенат или Альтинг воспримут это как доказательство связи между вторжением и Техно-Центром?
Гладстон вздохнула. Легкая, густая трава манила к себе. Как хорошо было бы здесь уснуть и больше не просыпаться!..
— Это доказательства для нас. Для Группы. — Гладстон не нужно было пускаться в объяснения. С первых дней работы в Сенате она и Морпурго делились подозрениями относительно Техно-Центра. Оба не теряли надежд, что когда-нибудь людям удастся избавиться от него. «Группой» руководил сенатор Байрон Брон... Боже, как давно это было.
Морпурго смотрел, как ветер колышет золотое море травы. В бронзовых облаках у горизонта плясали шаровые молнии.
— Ну и? Что толку от твоих доказательств, если мы не знаем, куда нанести удар!
— У нас еще три часа.
Морпурго взглянул на комлог.
— Два часа сорок две минуты. Вряд ли за такое время можно сотворить чудо, Мейна.
Гладстон не улыбнулась его замечанию.
— Да, Артур, этого времени не хватит ни на что — только на чудо.
Она коснулась кнопки вызова. Перед ними возник портал.
— Что мы можем сделать? — спросил Морпурго. — ИскИны Техно-Центра уже инструктируют наших техников относительно своей адской игрушки. Факельщик будет готов через час.
— Мы включим устройство там, где оно не причинит никому вреда, — неторопливо сказала Гладстон.
Генерал остановился.
— Где же это, хотел бы я знать? Ублюдок Нансен уверяет, что радиус поражения составит минимум три световых года, но чего стоят его уверения? Кто поручится, что мы не истребим людей во всей галактике?
— У меня есть идея, но я хочу обдумать ее во сне, — задумчиво объявила Гладстон.
— Во сне? — удивился Морпурго.
— Я собираюсь немного вздремнуть, Артур. И тебе советую. — И Гладстон шагнула в портал.
Морпурго выругался про себя и прошел вслед за нею, высоко подняв голову, как солдат, шагающий к плацу на казнь.
На самой высокой террасе горы, летевшей в космосе примерно в десяти световых минутах от Гипериона, Консул и семнадцать Бродяг сидели в кругу из невысоких камней, заключенном в более широкий круг — из камней повыше, и решали судьбу Консула.
— Ваши жена и ребенок погибли на Брешии, — заявила Свободная Дженга. — Во время войны клана Моземана с этим миром.
— Да, — сказал Консул. — Гегемония была уверена, что в нападении участвовал весь Рой. И я не проронил ни слова, чтобы вывести ее из заблуждения.
— Но ваши жена и ребенок были убиты.
Консул взглянул на вершину, которая уже погружалась в ночь.
— Ну и что? Я не прошу у вас пощады. Не лепечу о смягчающих обстоятельствах. Я убил вашу Свободную Андиль и трех техников. Убил преднамеренно и, более того, злонамеренно. Убил, желая лишь одного: запустить вашу машину и открыть таким образом Гробницы Времени. Так что моя жена и ребенок тут ни при чем!
Во внутренний круг вошел бородач, представленный Консулу как Глашатай Стойкий Амнион.
— Это устройство было пустышкой. Оно ни на что не повлияло.
Консул уставился на говорящего, раскрыв рот, как ребенок.
— Испытание, — пояснила Свободная Дженга.
Консул пробормотал одними губами:
— Но Гробницы... открылись.
— Мы знали, когда они откроются, — сказал Центральный Минмун. — По скорости распада антиэнтропийных полей. Устройство было испытанием для вас.
— Испытанием? — повторил Консул. — Я убил четверых из-за пустышки. Испытание...
— Ваши жена и ребенок погибли от рук Бродяг, — сказала Свободная Дженга. — А Гегемония надругалась над вашей родиной — Мауи-Обетованной. Таким образом, и Гладстон, и мы ожидали от вас подобных действий. Но нам нужно было установить степень предсказуемости ваших поступков.
Консул встал, сделал три шага и повернулся ко всем спиной.
— Все впустую.
— Что вы сказали? — переспросила Свободная Дженга. Безволосая голова великанши сверкала в свете звезд и солнечных лучах, отраженных пролетающей мимо кометной фермой.
Консул негромко рассмеялся.
— Все впустую. Даже мои предательства. Все — одна видимость. Ерунда.
Глашатай Центральный Минмун встал и оправил одежды.
— Трибунал вынес приговор, — объявил он. Остальные шестнадцать Бродяг кивнули в знак согласия.
Консул повернулся к Минмуну. На его усталом лице отразилось нетерпение.
— Бога ради, приводите его в исполнение. Скорее.
Глашатай Свободная Дженга поднялась и торжественно произнесла:
— Вы приговорены к жизни. Вам надлежит исправить причиненное вами зло.
Консул отпрянул, как от пощечины.
— Вы не можете... не должны...
— Вы приговорены вступить в эпоху хаоса, которая грядет, — сказал Глашатай Стойкий Амнион. — Приговорены помогать нам в деле объединения разрозненных колен человеческих.
Консул, словно защищаясь от ударов, поднял руки:
— Я не могу... не хочу больше... виновен...
Свободная Дженга, сделав три размашистых шага, без церемоний схватила Консула за лацканы парадного костюма.
— Вы виновны. Да. И именно поэтому должны содействовать обузданию грядущего хаоса. Вы помогли освободить Шрайка, а теперь должны вернуться и сделать так, чтобы он оказался в клетке. Только тогда начнется примирение.
Плечи Консула тряслись. В этот момент гора подставила свой бок солнцу, и все увидели катившиеся по его щекам слезы.
— Нет, — прошептал он.
Свободная Дженга разгладила на нем помятый пиджак и своими длинными пальцами сжала его плечо:
— У нас тоже есть пророки. Тамплиеры помогут нам вновь засеять жизнью галактику. Постепенно те, кто жил во лжи, называемой Гегемонией, выберутся из руин своих миров и вместе с нами займутся истинным поиском, истинным исследованием вселенной и того огромного мира, что внутри каждого из нас.
Консул, будто не слыша, резко отвернулся от Дженги.
— Техно-Центр вас уничтожит, — сказал он, ни на кого не глядя. — Так же, как уничтожил Гегемонию.
— Вы не забыли, что ваш родной мир держался на торжественном договоре о святости жизни? — спросил у него Центральный Минмун и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Аналогичный договор определяет и наше существование и поступки. Дело не в том, чтобы сохранить несколько видов со Старой Земли, а в том, чтобы найти единство в разнообразии. Бросить семя человечества во все миры, все биосферы. И свято чтить любое проявление иной жизни.
Лицо Свободной Дженги озарил яркий солнечный свет.
— Техно-Центр предложил единение рабства, — произнесла она негромко. — Покой затхлого болота. Где революции в человеческой мысли после Хиджры?
— Миры Сети — бледные копии Старой Земли, — подхватил Центральный Минмун. — Наша эра, эра новой экспансии человечества, не нуждается в узах землеподобия. Трудности не страшат нас, неизвестность только радует. Мы не будем силой приспосабливать вселенную к себе... Мы сами к ней приспособимся!
Глашатай Стойкий Амнион простер руку к звездам:
— Если человечество переживет этот час испытаний, нашим будущим станут не только освещенные солнцем миры, но и темные пространства между ними.
Консул вздохнул.
— На Гиперионе остались мои друзья, — сказал он спокойно. — Могу я вернуться, чтобы помочь им?
— Можете, — кивнула Свободная Дженга.
— И мне придется встретиться со Шрайком?
— Придется, — ответил Центральный Минмун.
— И выжить, чтобы увидеть эпоху хаоса?
— Обязательно, — сказал Стойкий Амнион.
Консул снова вздохнул и вместе с остальными отошел в сторону, когда огромная бабочка с крыльями из солнечных батарей и блестящей кожей, непроницаемой для сурового вакуума и смертоносного излучения, слетела с небес, чтобы доставить его к друзьям.
В лазарете Дома Правительства отец Поль Дюре спал неглубоким, навеянным транквилизаторами сном, и ему снилось море пламени и гибель миров.
Если не считать краткого визита секретаря Гегемонии и еще более краткого — епископа Эдуарда, весь день Дюре пробыл в одиночестве, то приходя в себя, то вновь соскальзывая в глубины боли. Доктора заявили, что пациенту можно будет встать только через двенадцать часов. Коллегия кардиналов на Пасеме согласилась с этим решением — поскольку пациента ожидал торжественнейший ритуал, который через двадцать четыре часа превратит иезуита Поля Дюре, уроженца Вильфранш-сюр-Сона, в папу Тейяра I, 487-го Епископа Римского, прямого преемника апостола Петра.
Потихоньку выздоравливая (его тело и нервы подвергались ускоренной регенерации посредством РНК-терапии) благодаря чудесам современной медицины (и все же не настолько чудесной, думал Дюре, чтобы остановить его сползание к смерти), иезуит лежал в постели, размышляя обо всем понемногу — о Гиперионе и Шрайке, своей долгой жизни и беспорядке, царящем в мире Божьем. В конце концов он уснул. Ему снилась горящая Роща Богов и Истинный Глас Мирового Древа, вталкивающий его в портал, его мать и женщина по имени Семфа, работавшая когда-то на плантации Пересебо, на самой окраине Окраины, где-то к востоку от Порт-Романтика.
И во всех этих снах, по большей части печальных, Дюре неизменно чувствовал чье-то присутствие: не другого сновидения, но видящего этот сон.
Дюре шел рядом с кем-то. Воздух был прохладным, а небо пронзительно синим. Они только что миновали поворот дороги, и их взорам открылось озеро, окаймленное стройными деревьями. За деревьями громоздились горы в венце из низких облаков, придававших пейзажу глубину и драматизм. Посреди зеркальной глади виднелся одинокий островок.
— Озеро Уиндермир, — произнес спутник Дюре.
Иезуит медленно повернул голову. Его сердце, снедаемое страхом и тревогой, бешено колотилось. Однако, разглядев своего спутника, он почувствовал разочарование.
Рядом с Дюре брел невысокий молодой человек в куртке с кожаными пуговицами и широким кожаным ремнем. Прочные башмаки, потертая меховая шапка, потрепанный рюкзак, странного покроя штаны с множеством заплат, в руке — массивная трость. С плеча свисал плед. Дюре остановился, и его спутник тоже замер, по-видимому, радуясь пе