Но спустя год с лишним странствий, в течение которого нередко случалось им, запутавшись в тенетах магии тамошних пустошей, долго ходить кругами по собственным своим следам, снова настало лето, и в разгар его добрались наконец гондотлим до речки и, пройдя вдоль нее, достигли земель более приветных и немного воспряли духом. Здесь проводником их стал Воронвэ, ибо как-то ночью в конце лета услышал он в журчании потока шепот Улмо – а внимая голосу вод, всегда обретал Воронвэ великую мудрость. И вел он соплеменников до тех пор, пока не вышли они к Сириону, в который впадала та речка, и тогда Туор с Воронвэ поняли, что находятся неподалеку от внешних врат прежнего Пути Спасения, и снова оказались в глубокой лощине, заросшей ольхой. Здесь весь кустарник был вытоптан, деревья выжжены, а склон обезображен пламенем, и зарыдали беженцы, ибо поняли, что за судьба постигла тех, кто некогда расстался с ними у выхода из потайного туннеля.
И вот пошли гондотлим вниз по реке, и снова приходилось им страшиться Мелько, и сражаться с его орочьими отрядами, и угрожали им волчьи всадники, но огнедышащие драконы их не преследовали, ибо истощилось их пламя после захвата Гондолина, а по мере того, как река набирала силу, росла и власть Улмо. Так спустя много дней добрались беженцы – а шли они медленно и с трудом добывали себе пропитание, – до тех обширных вересковых пустошей и топей, что лежат от Края Ив выше по течению; и Воронвэ тех земель не знал. Здесь Сирион надолго уходит под землю: ныряет в огромную пещеру Буйных Ветров и снова выходит на поверхность выше Заводей Сумерек, в том самом месте, где Тулкас впоследствии сразился с самим Мелько. Туор же прошел эти области под покровом ночи и в сумерках, после того, как Улмо явился ему в тростниках, и не помнил он дороги. Местами земля эта полнится мороками и весьма заболочена; здесь беженцы надолго задержались, и докучали им кусачие мухи, ибо все еще стояла осень; горячка и лихорадка одолевали гондотлим, и проклинали они Мелько.
Но вот вышли они наконец к обширным заводям и к пределам благодатнейшего Края Ив, и само дыхание тамошних ветерков принесло им покой и мир, и так отрадно это место, что утишилось горе тех, кто оплакивал погибших при падении города. Снова похорошели жены и девы, недужные исцелились, старые раны перестали ныть; не улыбались и не пели только те, кто не без причины опасался, что родичи их томятся в жестоком рабстве в Железных Преисподних.
Здесь весьма надолго задержались гондотлим, и Эарендель успел подрасти, прежде чем голос раковин Улмо тронул сердце Туора, и возвратилась его тоска по морю, и жажда тем более сильная, что подавлялась столько лет; и весь народ поднялся по слову Туора и спустился по Сириону к морю.
А надо сказать, что тех, кто прошел через Орлиную расселину и видел падение Глорфинделя, насчитывалось около восьми сотен: толпа неприкаянных скитальцев – вот и все, что осталось от столь прекрасного города со множеством жителей. Но тех, что спустя годы восстали из трав Края Ив и ушли к морю, справив тризну по Глорфинделю, когда весна рассыпала по полям цветы чистотела, – осталось лишь три сотни и два десятка мужей и отроков, и две сотни и шесть десятков жен и отроковиц. А женщин было так мало, потому что они схоронились или были спрятаны родней своей в разных укромных тайниках по всему городу. И одни погибли в пожаре, а других убили или увели в рабство; ведь спасательным отрядам слишком редко удавалось их найти; и невыразимо горько о том думать, ибо девы и жены гондотлим были прекрасны как солнце, и милы как луна, и светлее звезд. Слава осеняла град Гондолин Семи Имен; из всех разоренных городов Земли его постигла гибель наиболее жуткая. Ни Баблон, ни Нинви, ни башни Труи, ни Рум, величайший из людских городов, столько раз переходивший из рук в руки, не видали таких ужасов, что обрушились в тот день на Амон Гварет, обитель номов; и сие почитается гнуснейшим из деяний Мелько – ничего хуже не измыслил он в мире по сей день.
Ныне же изгнанники Гондолина поселились в устье Сириона у волн Великого моря. Там стали они называться лотлим, народ цветка, ибо гондотлим – имя, от которого слишком больно сердцам им; и взрастает Эарендель в доме отца своего, и прекрасен он обличием среди лотлим, и великое сказание о Туоре подошло к завершению.
И молвил Сердечко, сын Бронвега: «Увы Гондолину!»
Самый ранний текст
Исфин и Эол
Важной составляющей ранней эволюции истории Древних Дней являются наспех набросанные заметки моего отца. Как я уже говорил, заметки эти сделаны по большей части карандашом, на скорую руку, на разрозненных листках, неупорядоченных и без даты, или в маленькой записной книжице; сейчас текст стерся, поблек и местами с трудом подлежит расшифровке даже после долгого изучения. В ходе лет, в течение которых создавались «Утраченные сказания», мой отец бегло записывал свои мысли и идеи – причем многие представляют собою не более чем короткие фразы или просто отдельные имена как напоминание о предстоящей работе: о сюжетных линиях, которые необходимо изложить, или об изменениях, которые нужно внести.
Среди этих набросков обнаруживается фрагмент, по всей видимости, являющийся самым ранним намеком на сюжет о падении Гондолина:
Исфин, дочь Финголмы, издалека любима Эолом (Арвалом) из номского рода Крота. Он силен, в почете у Финголмы и у сынов Феанора (с которыми он в родстве), поскольку он возглавляет Рудокопов и разыскивает сокрытые драгоценные камни; но он некрасив и Исфин его ненавидит.
Выбор слова «номы» объясняется на стр. 28 (сноска). Финголма – это ранняя форма имени Финвэ (вождя второго отряда эльфов, нолдор, в Великом Походе от Палисора, земли их пробуждения). Исфин фигурирует в «Сказании о падении Гондолина» как сестра Тургона, короля Гондолина, и мать Меглина, сына Эола.
Со всей очевидностью, данная заметка представляет собою вариант той истории, что излагается в «Утраченных сказаниях», невзирая на ключевое различие. В заметке Эол-рудокоп из «рода Крота» претендует на руку Исфин, дочери Финголмы, а та отвергает Эола по причине его физического уродства. С другой стороны, в «Утраченных сказаниях» отвергнутый – и некрасивый – ухажер – это Меглин, сын Эола, а мать его – Исфин, сестра Тургона, короля Гондолина, и специально оговаривается (стр. 67), что истории Исфин и Эола «здесь не место» – по-видимому, мой отец считал, что тем самым слишком отклонится от темы.
Я думаю, что краткая заметка, приведенная выше, скорее всего, была написана до «Сказания о падении Гондолина» и до возникновения Маэглина, и что изначально этот сюжет никак не был связан с Гондолином.
(Здесь и далее я буду чаще всего называть «Падение Гондолина» из цикла «Утраченных сказаний» (стр. 44–117) просто «Сказанием»).
Турлин и изгнанники Гондолина
Озеро Митрим
Существует отдельная страница, содержащая короткий прозаический фрагмент, со всей очевидностью, сохранившийся полностью, под заголовком «Турлин и Изгнанники Гондолина». Хронологически его можно поставить после «Сказания о падении Гондолина»; вне всякого сомнения, это недописанное начало нового варианта «Сказания».
Мой отец долго колебался, выбирая имя для героя Гондолина; в данном тексте он дал ему имя Турлин, которое впоследствии повсюду исправил на Тургон. Поскольку подобная (нередкая) перестановка имен между персонажами неизбежно порождает путаницу, я в своем нижеприведенном тексте стану называть его Туор.
Данный фрагмент начинается с того, что Боги (Валар) разгневались на номов и закрыли Валинор от всех пришельцев извне – как следствие мятежа номов и их злодеяний в Гавани Лебедей. Эти события получили название Братоубийства и чрезвычайно важны для сюжета о Падении Гондолина; более того, для всей последующей истории Древних Дней.
Турлин [Туор] и Изгнанники Гондолина
– Так узнай, – молвил Ильфиниол, сын Бронвега, – что Улмо, Владыка Вод, вовеки не забывал о скорбях эльфийских родов, страждущих под властью Мелько, но мало что мог он поделать, ибо прочие Боги гневались и затворили сердца свои против всего народа номов, и жили за сокрытыми под завесой холмами Валинора, не задумываясь о Внешнем мире, так глубоки были их горе и сожаление о смерти Двух Дерев. Да и никто, кроме одного только Улмо, не страшился могущества Мелько, что разорил и поверг в скорбь всю Землю; но желал Улмо, чтобы Валинор собрал всю свою силу и уничтожил зло, пока не стало слишком поздно, и казалось ему, что обеих целей, вероятно, удалось бы достичь, если бы посланники номов добрались до Валинора и взмолились о прощении и жалости к Земле; ибо любовь Палуриэн и Оромэ, ее сына, к этим бескрайним пределам, лишь дремала до поры. Однако сурова и недобра была дорога от Внешней земли к Валинору, и сами Боги оплели сетями магии все пути и одели завесой окружные холмы. Так Улмо неутомимо тщился сподвигнуть номов послать гонцов в Валинор, но Мелько был хитер и глубокомудр, и неусыпно следил за всем, что касалось эльфийских родов, и гонцы их не преодолели опасностей и искушений этой длиннейшей и самой погибельной из дорог, и многие, кто дерзнул по ней отправиться, сгинули навеки.
И повествует предание о том, как отчаялся Улмо, что кто-либо из эльфийского народа преодолеет пагубы пути, и о последнем, сокровеннейшем из замыслов, задуманном им в ту пору, и обо всем том, что из замысла вышло.
В те дни племена людей по большей части жили после Битвы Бессчетных Слез в той земле на Севере, что имеет множество названий, эльфы же Кора нарекли ее Хисиломэ, то есть Сумеречный Туман, а номы, кои знают ее лучше всех прочих эльфов, – Дор-ломин, Земля Теней. И обитал там народ весьма многочисленный по берегам обширных и тусклых вод Митрима – великого озера, что лежит в тех краях; другие же племена называли тех людей тунглин, или народ Арфы, ибо находили они отраду в суровой музыке и балладах о лесах и холмах, но о море ведать не ведали и не пели о нем. А пришли они в те места после ужасной битвы, куда слишком поздно призваны были издалека; и не запятнали они себя предательством эльфов; воистину, многие из них еще водили дружбу с потаенными номами гор и с Темными эльфами, насколько возможно, ведь достопамятные погибельные деяния в Доле Нинниах [месте Битвы Бессчетных Слез] породили и скорбь, и недоверие.