На стр. 120–123 («Турлин и Изгнанники Гондолина») я привел краткий текст, который вскорости был оставлен, но явно задумывался как начало новой версии «Сказания» (однако по-прежнему со старым вариантом родословной Туора, который был заменен на генеалогию дома Хадора в «Очерке» 1926 года). Любопытная особенность этого текста состоит в том, что Улмо однозначно представлен как единственный среди Валар, кто озабочен судьбою эльфов, живущих под властью Мелько: «никто, кроме одного только Улмо, не страшился могущества Мелько, что разорил и поверг в скорбь всю Землю; но желал Улмо, чтобы Валинор собрал всю свою силу и уничтожил зло, пока не стало слишком поздно, и казалось ему, что обеих целей, вероятно, удалось бы достичь, если бы посланники номов добрались до Валинора и молили о прощении и жалости к Земле».
Именно здесь впервые возникает идея «обособленности» Улмо среди Валар, поскольку в «Сказании» об этом не идет и речи. Я завершу этот рассказ, вновь повторив то, что Улмо рассказывал о своем видении событий Туору, пока тот стоял у кромки воды перед лицом надвигающегося шторма в Виньямаре: (ПВ, стр. 169):
И Улмо поведал Туору о Валиноре, и о его затмении, и об изгнании нолдор, и о Приговоре Мандоса, и о сокрытии Благословенного края.
– Но знай, – рек он, – что в доспехах Судьбы (как зовут ее Дети Земли) всегда найдется щель, и в стене Рока найдется брешь – так есть и будет до исполнения всех начал, которое вы зовете Концом. Так будет, доколе есмь аз, тайный глас, спорящий с Судьбой, свет, сияющий во тьме. И хотя кажется, что в эти черные дни я противлюсь воле моих собратий, Западных Владык, таков мой удел среди них, и это было предназначено мне еще до сотворения Мира. Но силен Рок, и тень Врага растет, я же умаляюсь, и ныне в Средиземье я стал всего лишь тайным шепотом. Воды, текущие на запад, иссыхают, и источники их отравлены, и сила моя уходит из этого края, ибо эльфы и люди не видят и не слышат меня, – столь велико могущество Мелькора. И ныне близится исполнение Проклятия Мандоса, и все творения нолдор погибнут, и все надежды их обратятся во прах. Ныне осталась одна, последняя надежда, которой они не ждали и не ведали. И надежда эта таится в тебе; ибо ты избран мною.
Это приводит нас к следующему вопросу: почему Улмо выбрал Туора? Или даже – почему он выбрал человека? На этот вопрос ответ приводится в «Сказании», стр. 68–69:
Се – много лет минуло с тех пор, как Туор заплутал в предгорьях, брошенный нолдоли; однако ж много лет минуло и с той поры, как слуха Мелько впервые достигли странные вести – пусть смутные и противоречивые, – о том, что среди долин полноводного Сириона скитается некий человек. А надо сказать, что Мелько не слишком опасался народа людей в те дни своей великой мощи, и по этой самой причине Улмо для исполнения своих замыслов избрал человека, дабы успешнее обмануть бдительность Мелько, ибо видел, что никто из Валар и едва ли кто-либо из эльдар или нолдоли может предпринять хоть что-либо втайне от Врага.
Но в словах Улмо, обращенных к Туору в Виньямаре (ПВ, стр. 169), содержится, как мне кажется, ответ на куда более важный вопрос. «Что могу сделать я, простой смертный, средь стольких доблестных воинов Высшего народа Запада?» – говорит Туор. На это Улмо отвечает:
«Если я решил послать тебя, Туор сын Хуора, знай, что твой единственный меч стоит того. Ибо в грядущих веках вечно будут эльфы помнить доблесть эдайн, дивясь тому, как легко отдавали они жизнь, коей им на земле было отпущено так мало. Но я посылаю тебя не одной твоей доблести ради, но дабы породить на свет надежду, тебе незримую, и светоч, что пронзит тьму».
Что же это была за надежда? Я полагаю, речь идет о том самом событии, которое Улмо в своем чудесном прорицании предрек Туору в «Сказании» (стр. 53):
«…всенепременно родится от тебя дитя, коему более всех прочих суждено узнать о бездонных глубинах, будь то море или небесная твердь».
Как я уже отмечал (стр. 218 выше), этим ребенком был Эарендель.
Не приходится сомневаться, что пророческие слова Улмо про «светоч, что пронзит тьму», посланный самим Улмо и порожденный на свет Туором, подразумевают именно Эаренделя. Но, как ни странно, в другом месте содержится отрывок, свидетельствующий, что «чудесное прорицание» Улмо на самом деле возникло многими годами раньше, независимо от Улмо.
Этот отрывок обнаруживается в том варианте текста «Анналы Белерианда», что называется «Серые Анналы» и относится к периоду после завершения «Властелина Колец»; касательно них см. «Эволюция легенды», стр. 221. Речь идет об эпизоде в конце Битвы Бессчетных Слез, когда гибнет эльфийский король Фингон:
Битва была проиграна; но Хурин, Хуор и люди из дома Хадора стояли насмерть, и оркам до поры не удавалось захватить ущелье Сириона <…> Оборона Хурином и Хуором последнего рубежа – воинский подвиг, наиболее прославленный среди эльдар превыше всех прочих деяний, свершенных Отцами Людей ради них. Ибо молвил Хурин Тургону, говоря: «Уходи, владыка, пока есть время! Ибо ты остался последним из Дома Финголфина, и в тебе заключена последняя надежда нолдор. Пока стоит Гондолин, могучий и защищенный, в сердце Моргота будет жить страх».
Но отозвался Тургон: «Недолго теперь оставаться Гондолину сокрытым от чужих глаз, а как только обнаружат город, суждено ему пасть».
И рек Хуор: «Однако ж, если выстоит город еще немного, тогда из дома твоего явится надежда для эльфов и людей. Вот что я скажу тебе, владыка, в смертный мой час: хотя расстаемся мы сейчас навсегда, и не увижу я вновь твоих белокаменных стен, от тебя и меня взойдет новая звезда».
Тургон внял совету Хурина и Хуора. Собрав всех уцелевших воинов армии Фингона и Гондолина, он отступил и скрылся в горах, а Хурин и Хуор удерживали ущелье позади них, сражаясь с полчищами Моргота. Хуор пал, пронзенный в глаз отравленной стрелой.
Нельзя недооценивать божественную силу Улмо – самого могущественного из Богов после одного только Манвэ, – в том, что касается его необъятных познаний и предвидения и его непостижимой способности издалека проникать в разум других существ, влиять на их мысли и даже на их суждение. Безусловно, наиболее примечателен в этом плане момент, когда Туор приходит в Гондолин и Улмо вещает его устами. Данный эпизод восходит к «Сказанию»: «Там вложу я слова в твои уста» (стр. 53); а в Последней Версии (стр. 170), когда Туор спрашивает: «Но что мне сказать Тургону?», Улмо отвечает: «Если ты достигнешь его, слова сами придут к тебе, и уста твои скажут то, что угодно мне». В «Сказании» (стр. 61) эта способность Улмо проявляется еще сильнее: «И заговорил Туор, и Улмо вложил могущество в его сердце и величие в его голос».
В нашем последовательном разборе замыслов Улмо по отношению к Туору мы дошли до Виньямара и до второго появления Владыки Вод в данном повествовании, разительно отличающемся от «Сказания» (стр. 52 и стр. 217 выше). Он уже не поднимается вверх по великой реке Сирион и не слагает музыку, сидя в тростниках; с моря надвигается яростный шторм, Улмо появляется из гигантской волны – как «огромная, величественная фигура», показавшаяся Туору могучим государем в высокой короне, – и обращается к человеку, стоя «по колено в темной воде». Но весь эпизод, посвященный приходу Туора в Виньямар, в предшествующих вариантах предания отсутствует; равно как и крайне важный элемент Последней Версии – доспехи, оставленные для Туора в чертогах Тургона (см. ПВ, стр. 166 и стр. 222 выше).
Однако возможно, что зачатки этого сюжета содержались уже в «Сказании» (стр. 61), в эпизоде, когда Тургон приветствует Туора пред дверьми своего дворца: «Добро пожаловать, о человек из Земли Теней. Ло! Приход твой был предречен в наших книгах мудрости, и начертано в них, что многие великие деяния свершатся в жилищах гондотлим, когда придешь ты сюда».
В Последней Версии фигурирует (стр. 172) эльф-нолдо Воронвэ – в роли, которая с момента его первого появления в повествовании привязывает его к сюжету о Туоре и Улмо и радикально отличается от той, что отведена ему в ранних текстах (см. стр. 55). После ухода Улмо:
Туор спустился на последний уступ [Виньямара], взглянул вниз и увидел эльфа, закутанного в мокрый серый плащ. <…> Глядя на безмолвную серую фигурку, Туор вспомнил слова Улмо, и неизвестное прежде имя пришло к нему, и он окликнул незнакомца:
– Привет тебе, Воронвэ! Я жду тебя.
А перед тем, как исчезнуть, Улмо напоследок сказал Туору:
«Я пошлю тебе спасенного мною от гнева Оссэ, и он поведет тебя – последний мореход с последнего корабля, что отправится на Запад до восхода Звезды».
Этим мореходом и был Воронвэ: он поведал свою историю Туору на морском побережье в Виньямаре (ПВ, стр. 177–180). Его рассказ о семилетнем плавании по Великому морю стал мрачным предостережением Туору, совершенно очарованному океаном. Воронвэ признался, что, прежде чем отправиться исполнять возложенную на него миссию (ПВ, стр. 177 и далее):
Я задержался в пути. Мало земель видел я до тех пор – а мы пришли в Нан-татрин весной. Очарование того края неизъяснимо, Туор, – ты поймешь это, если тебе самому когда-нибудь придется идти на юг вдоль Сириона. Он исцелит от тоски по морю любого…
Вошедшая в «Сказание» история о том, как Туор надолго поселился в Нан-татрине, Краю Ив, очарованный его красотой, – так что, согласно первоначальному варианту, пришлось вмешаться Улмо, – теперь, разумеется, из повествования была убрана, но не исчезла вовсе. В последней версии в Нан-татрине на какое-то время обосновался Воронвэ, впоследствии рассказавший свою историю Туору в Виньямаре – чары той земли пали на него, пока он «стоял по колено в траве» (ПВ, стр. 178); в ранней версии это Туор «стоял по колено в травах» в Краю Ив («Сказание», стр. 53). Оба – и Туор, и Воронвэ, – давали имена незнакомым цветам, птицам и бабочкам.