В этой части течения реки над водою поднимались каменные островки, а по берегам тут и там громоздились обломки скал, окаймленные белым песком, так что идти стало трудно, и, поискав немного, Туор нашел место, где ему наконец-то с большим трудом удалось вскарабкаться по склону наверх. Там в лицо ему ударил свежий ветер, и промолвил Туор: «Отрадно мне, словно вина испил!»; но не ведал Туор, что неподалеку – Великое море.
Туор двинулся дальше вдоль реки: мало-помалу ущелье вновь сузилось, а стены его вздымались все выше, так что теперь шел он по краю головокружительного утеса; и вот он добрался до узкой горловины ущелья, что полнилась громовым шумом. Туор поглядел вниз – и увидел величайшее из чудес: казалось, яростный поток, взбурлив, катится вверх по расселине и теснит реку обратно к ее истоку, но река, что примчалась из далекого Митрима, все напирала и напирала, и стена воды, увенчанная пеной и взвихренная ветрами, поднималась все выше, к самой кромке утеса. И вот, одолев воды Митрима, наступающая волна с ревом хлынула вверх по ущелью, и затопила каменные островки, и взбаламутила белый песок – так что Туор бежал в страхе, ибо не знал он обычаев Моря. Сами Айнур вложили в его сердце мысль выбраться из ущелья незадолго до того, иначе захлестнул бы его прилив, в тот день особенно яростный, ибо ветер дул с запада. И оказался Туор в неприютном безлесном краю, выметенном ветром, что налетал со стороны заката; и все кусты и заросли клонились к восходу, ибо ветер тот дул, не меняясь. Там какое-то время блуждал Туор, пока не вышел к черным утесам у моря и не увидел впервые океан и его волны, и в этот самый час солнце село за окоем земли далеко в море, Туор же стоял на вершине утеса, раскинув руки, и сердце его полнилось неодолимой тоской. Иные говорят, будто он первым из людей достиг Моря, и взглянул на него, и изведал жажду, что рождает оно, но не знаю, много ли в том правды.
В тех краях и поселился Туор: он обосновался в бухточке, защищенной громадными угольно-черными скалами; ее устилал белый песок, и лишь при высоком приливе отчасти заливала синяя вода; туда не долетали ни пена, ни брызги, кроме как при самой яростной буре. Долго Туор прожил там один: он то бродил вдоль берега, то пробирался через скалы при отливе, дивясь на заводи и гигантские водоросли, на влажные гроты и на незнакомых морских птиц, коих он впервые увидел и узнал; но прилив и отлив, и голос волн всегда оставались для него величайшим чудом, неизменно новым и немыслимым.
А надо сказать, что Туор частенько плавал в маленьком челноке, резной нос которого подобился лебединой шее, по спокойным водам Митрима, над которыми далеко разносились крики утки или водяной курочки; лодочку свою он потерял в тот день, когда отыскал сокрытую реку. Выходить в море Туор до поры не решался, хотя сердце неизменно побуждало его к тому, полнясь странной тоскою, и тихими вечерами, когда солнце опускалось за край моря, тоска эта перерастала в неодолимую жажду.
По сокрытой реке приплывали к нему бревна; то было доброе дерево – нолдоли рубили его в лесах Дор-ломина и с умыслом сплавляли Туору. Но тот пока что ничего не строил, кроме разве дома в укромном уголке своей бухты, что в сказаниях эльдар с тех пор получила название Фаласквиль. Неспешно трудясь, украсил Туор то жилище чудесными резными изображениями зверей и дерев, цветов и птиц, памятных ему по окрестностям Митримского озера, а главным среди них был Лебедь, ибо Туор любил этот образ, и впоследствии стал он гербом самого Туора, и родни его, и его народа. Там прожил Туор очень долго, до тех пор, пока одиночество пустынного моря не вошло в его сердце, и даже Туор-отшельник возмечтал о голосе человеческом. Тогда пришлось вмешаться Айнур, ибо Улмо возлюбил Туора.
Однажды утром, обведя взглядом берег – а случилось это в последние дни лета, – увидел Туор, что высоко в небе с севера летят на могучих крылах три лебедя. Прежде в здешних краях он этих птиц не встречал, и счел сие за знак, и молвил: «Давно в сердце своем порешил я отправиться в дальний поход; ло! – теперь, наконец, последую я за этими лебедями». Се, лебеди опустились на воду, трижды проплыли вокруг бухты и вновь взмыли ввысь, и неспешно полетели вдоль берега на юг, и Туор, взяв арфу и копье, двинулся за ними.
В тот день Туор оставил за спиной немало лиг и еще до вечера пришел в край, где вновь появились деревья: очертания здешних земель разительно отличались от побережья Фаласквиля. Там Туор знавал могучие утесы, изрезанные пещерами, и гигантские морские гейзеры, и бухты, загражденные стенами скал, а от крутого обрыва неприютное, суровое плато уводило на восток – туда, где вдалеке синела кромка холмов. Теперь же Туор видел перед собою протяженный отлогий берег и песчаные косы, в то время как далекие холмы подступали все ближе к побережью, их темные склоны одевались соснами и елями, а у подножия росли березы и древние дубы. От холмов потоки пресной воды сбегали по узким расщелинам вниз, к взморью, и вливались в соленые волны. Порою встречались трещины настолько широкие, что и не перепрыгнешь; идти зачастую было куда как непросто, но Туор упорно пробирался все дальше, ведь лебеди по-прежнему вели его за собою: они то кружили над головой, а то устремлялись вперед, но на землю ни разу и не опустились, и шум их гулких крыл ободрял скитальца.
Говорится, что так шел Туор вперед много дней подряд, а с Севера надвигалась зима – и нагнала-таки неутомимого путника. Тем не менее с началом весны добрался Туор, не пострадав ни от непогоды, ни от дикого зверя, к устью некоей реки. А надо сказать, что здесь раскинулся край более приветный, нежели у выхода из Златой расселины дальше к северу; более того, побережье изгибалось так, что море теперь находилось от Туора скорее к югу, нежели к западу, как он примечал по солнцу и звездам; однако ж до сих пор неизменно оставалось по правую его руку.
Река текла по красивому руслу, а по берегам ее пролегли плодородные земли: травы и заливные луга с одной стороны, поросшие деревьями склоны с другой; она мешкотно струилась навстречу морю, а не вступала с ним в ярую битву, как Митримский поток на севере. Над водой выступали длинные островки, заросшие тростником и густым кустарником; а ближе к устью протянулись песчаные отмели. Эти места облюбовали сонмы птиц: таких огромных стай Туор нигде еще не видывал. Отовсюду доносились пронзительные кличи, стенания и пересвист; и там, в туче белых крыльев, Туор потерял из виду трех лебедей и более никогда уж их не встречал.
А Туор до поры подустал от моря, ибо немало тягот претерпел в пути. Вышло так не без вмешательства Улмо: в ту ночь явились к путнику нолдоли, и Туор пробудился ото сна. При свете их синих светильников он отыскал путь вдоль реки и зашагал прочь от побережья, да так быстро, что, когда рассвет заполонил небо по его правую руку, ло! – и море, и голос моря остались далеко позади, а ветер дул Туору в лицо, так что морем даже не пахло. И вскорости добрался Туор до того края, что зовется Арлисгион, «обитель тростников» – в той земле, что лежит к югу от Дор-ломина и отделена от него Тенистыми горами: их отроги тянутся к самому морю. С этих-то гор и сбегала река, и воды ее даже здесь были кристально-прозрачны и на диво холодны. Река сия прославлена превыше прочих в истории эльдар и нолдоли и на всех языках зовется Сирион. Здесь Туор отдыхал какое-то время, но вот, побуждаем смутным стремлением, вновь воспрял и зашагал дальше и дальше вверх по реке, и шел так много дней подряд. Весна стояла в разгаре и еще не привела за собою лето, когда достиг он земель еще более прекрасных. Здесь повсюду вокруг звенели дивной музыкой трели мелких птах, ибо нигде не поют птицы так сладко, как в Краю Ив; в эту чудесную страну и пришел ныне Туор. Здесь река петляла широкими извивами промеж пологих берегов по обширной равнине, поросшей благоуханнейшими травами, высокими и зелеными; по-над водой росли древние, позабывшие счет годам ивы, а на широкой водной глади покачивались листья кувшинок: в это раннее время года они еще не цвели, но под ивами боевым строем взметнулись зеленые мечи касатиков, и осока, и тростники. Здесь, в темных уголках, жил дух шорохов, и в сумерках нашептывал Туору свои сказки, и не хотелось Туору уходить; и поутру хотелось еще меньше, так великолепны были бессчетные лютики, и задержался странник в этом краю.
Там увидел он первых бабочек и порадовался им; и говорится, будто все бабочки и родня их появились на свет в долине Края Ив. И вот пришло лето, и настала пора ночных мотыльков и вечерней теплыни, и дивился Туор множеству мошек и жужжанию их, и стрекотанию жуков, и гудению пчел; и всем этим созданиям Туор давал имена, и вплетал имена эти в новые песни, перебирая струны своей старой арфы; и песни эти были нежнее и мягче, нежели встарь.
И убоялся Улмо, как бы Туор не поселился там навсегда – ведь тогда не исполнились бы великие замыслы Владыки Вод. И не решался он более доверить одним лишь нолдоли направлять Туора, ибо служили они ему втайне и из страха перед Мелько колебались и мешкали. Да и недоставало им сил противостоять волшебству той ивовой страны, ибо воистину могучи были ее чары.
Се! Улмо вскочил на свою колесницу, ожидающую у врат дворца под недвижными водами Внешнего моря; а колесницу ту влекли нарвал и морской лев, видом же походила она на кита; и, вострубив в гигантские раковины, понесся Улмо прочь из Улмонана. И так стремительно мчался он, что спустя дни, а вовсе не бессчетные годы, как можно было бы предположить, достиг он устья реки. Вверх по реке колесница подняться не могла, не учинив урона водам и берегам; потому Улмо, любящий все реки, а эту паче прочих, далее отправился пешком, облаченный в кольчугу до пояса, словно бы из чешуи синих и серебряных рыб; а кудри его отливали голубоватым серебром, равно как и ниспадающая до земли борода; и не было на нем ни венца, ни шлема. Из-под кольчуги выбивались полы его переливчато-зеленой туники; из чего сотканы они были, неведомо, но тот, кто всматривался в глубины этих неуловимых оттенков, словно бы видел, как колыхаются придонные воды, пронизанные потаенными огоньками светящихся рыб, что живут в пучине. А препоясан он был нитью крупных жемчужин, а обут в могучие каменные башмаки.