Откровенно говоря, известие о том, что мой отец жив, ошеломило меня. Я привыкла считать себя одинокой, единственными близкими мне по крови людьми были мои дети. И вот теперь у меня есть отец и сестра. Я с трудом привыкала к этим новым для меня обстоятельствам. Мне пришло в голову, что возможно, я именно потому так мягко относилась к Коринне, что бессознательно чувствовала наше родство. Хотя внешне мы совсем не были похожи. Коринна походила на свою мать, я – на отца.
Еще больших трудов мне стоило привыкнуть к отцу. Ведь я привыкла видеть в мужчинах мужей, любовников, на худой конец – насильников. У меня никогда не было отца. Со своим приемным отцом Мэтью Гудгрумом и названными братьями я рассталась в ранней юности.
Мой родной отец оказался человеком сдержанным. Похоже, ему тоже было не так-то легко свыкнуться с новообретенной взрослой дочерью. Коринну он знал с первого дня ее жизни, она выросла на его глазах, он с любовью следил за ее развитием и взрослением. Я же была сложившимся человеком. Я успела многое пережить в жизни.
Постепенно у меня сложился свой стиль общения с отцом. Несмотря на хромоту, он прекрасно держался в седле и любил совершать прогулки за город. Живя в поместье лорда Рэтклифа, я в совершенстве овладела искусством верховой езды. Мы стали ездить вместе. Я умела сидеть и в мужском седле, но для прогулок с отцом, разумеется, предпочитала дамское седло и мою голубую амазонку из плотного шелка.
Мы не спеша выезжали за город и медленно ехали по аллее, окаймленной пальмовыми рощами. Отец рассказывал мне о своей жизни. Он держался со мной внимательно и спокойно. Вскоре я уже чувствовала к нему искреннюю привязанность.
Я также доверила ему свои тайны. Он узнал о смерти Рэтклифа и о моем браке с Брюсом. Отец сказал, что всегда испытывал самые теплые чувства к Брюсу Младшему, моему сыну. Я поведала отцу о моих отношениях с его величеством; и о том, что маленький Чарльз – сын короля Англии.
Отец слушал меня с грустью. Он признался, что ему жаль тех лет, которые мы не провели вместе, и он испытывает по отношению ко мне чувство вины. Ему так странно, что у него есть взрослая, много пережившая дочь, которой он никогда ни в чем не помогал.
Глядя друг на друга, мы с радостью подмечали сходные черты.
Я заметила, что Коринна и Брюс стали со мной еще мягче, исчезла даже тень напряженности в наших отношениях. С Коринной я легко приняла доверительный тон старшей дружелюбной сестры.
Но от доньи Инес мы все равно решили утаить то, что я была замужем за Карлтоном и что Брюс Младший – мой сын.
Глава тридцать третья
Однажды вечером, когда я в своем кабинете писала письмо Эмили, в дверь постучали и вошел, опираясь на свою трость, отец. Я поднялась. Мне нравилось доверительно беседовать наедине с ним. Он был умным человеком, умел сдерживать свои чувства, не терпел хвастовства. В его мыслях я заметила ту особую ненавязчивую мудрость, которая дается развитой способностью осмысливать происходящее.
Я подошла к отцу и помогла ему расположиться в кресле.
– Я не помешал тебе? – спросил он.
– Нет. Я как раз закончила письмо леди Элмсбери, моей лондонской подруге.
– Ты не скучаешь по Лондону?
– Пока нет.
– Когда-то мне очень хотелось снова увидеть Англию, но я все откладывал эту поездку. Что-то удерживало меня. Быть может, сама судьба. Постепенно я понял, что мне уже не суждено побывать на родине.
Мы помолчали. Я подумала, что отец вовсе не ждет от меня пустых утешений.
– У тебя осталось в Лондоне имущество и поместье в Англии, – продолжил отец.
– Да, всем этим занимается Джон Рэндольф, граф Элмсбери, муж Эмили. Это честный и достойный человек, такой же, как его супруга.
– Ты знаешь, что я богат. Ты – моя старшая дочь и имеешь все права на мое имущество.
– Мне ничего не нужно, отец, – я говорила совершенно искренне; мне не хотелось, чтобы разговоры об имуществе и наследстве вклинивались в наши, только начавшие складываться, отношения.
– Я уже говорил с Коринной и Карлтоном. Я изменил завещание. Коринна наследует все имущество своей матери. Половину моего богатства унаследуешь ты. Кроме того, я хочу, чтобы часть доходов ты и мои внуки получили еще при моей жизни.
Я сделала невольный протестующий жест. Но отец прервал меня сильным рубленым движением руки.
– Я не изменю моего решения, Эмбер. Я просто хотел уведомить тебя о нем. И не будем больше возвращаться к этому.
Я улыбнулась и пожала плечами. Он улыбнулся мне в ответ и посмотрел на меня. Мужчина любовался моей красотой, не испытывая вожделения, не желая во что бы то ни стало овладеть мной. Это для меня было ново, странно и приятно.
– Ты похожа на меня, но в то же время, чем больше я в тебя вглядываюсь, тем больше узнаю черты твоей матери. Она была моей первой сильной и искренней любовью, такое редко забывается.
Я смутилась, отвела глаза. Затем невольно взяла с полки статуэтку из слоновой кости и начала вертеть в пальцах.
Я вспомнила, что давно хотела бы узнать, что это за вещица.
– Напоминает японские и китайские безделушки, – я приподняла статуэтку, показывая отцу. – Но я уверена, что это все же не Япония и не Китай. Но что же это? Наверное, ты можешь объяснить?
Отец хмуро посмотрел на маленькую вещицу, осторожно взял ее у меня и поставил снова на полку.
В этой статуэтке и вправду было что-то странное. Нет, ее никак не могли привезти из Японии или Китая. Это не безделушка была, что-то жесткое, жестокое ощущалось в ней.
Статуэтка изображала маленькое чудовище, что-то вроде человечка с драконьей зубастой головой и крыльями.
– Ты привез это из Африки? – спросила я. – Ведь это слоновая кость.
Отец пристально смотрел на меня. Взгляд его был тяжелым.
Наконец он заговорил.
– Дело не только в том, что ты моя старшая дочь, Эмбер. Я не придаю такого уж большого значения кровным узам. Но ты много пережила, тебе случалось совершать дурные поступки; ты знаешь, что люди – отнюдь не ангелы и отнюдь не всегда способны избежать дурного. То, что я сейчас открою тебе, я никогда не решусь доверить Коринне и Брюсу, или моей супруге донье Инес. Никто из них не поймет меня, как ты. Все они слишком твердо знают, что такое «хорошо» и «дурно», они были бы способны осудить меня.
– Не думаю, отец, – тихо вмешалась я.
– И все же я доверюсь только тебе. Это случилось давно, когда я еще только ступил на тернистую тропу пиратской, разбойничьей жизни. На Ямайке тогда еще не было городов. Повсюду простирались дикие пальмовые леса, в которых стройные стволы оплетались цепкими лианами. А за лесом можно было найти развалины городов. Прежде здесь жили люди, местные жители. Почти все они были истреблены колонистами, лишь небольшая часть успела укрыться в лесах. Время шло. Прибывали все новые колонисты и теснили местных жителей. Я познакомился с доньей Инес и женился на ней. Родилась Коринна. Однажды я привез очередную партию рабов, среди которых был и отец твоей служанки Сесильи. Она этого не помнит. Отец ее был не только царем, но и верховным жрецом нескольких подвластных ему племен. Я не очень-то верил в магическое искусство тех, кого считал дикарями, но впоследствии я переменил свое мнение.
В городе, который только еще застраивался, вспыхнул бунт рабов. Матросам стоявших в гавани кораблей удалось подавить восстание. Но отцу Сесильи и еще нескольким его приближенным удалось бежать. Вместе с ними бежала и служанка доньи Консепсион, матери доньи Инес. Она была мулатка, донья Консепсион привезла ее из Испании. Саму донью Консепсион и меня беглецы увели в качестве заложников.
Они тащили нас сквозь чащу леса и наконец вывели в поселение местных жителей, аборигенов острова. Меня и донью Консепсион связали лианами и оставили в шалашах из пальмовых листьев. В ужасе ждали мы решения своей участи.
Мы не знали всего. Оказалось, отец Сесильи повздорил с главным местным жрецом. Сейчас ты узнаешь, к чему это привело.
Поздно ночью раздался грохот барабанов. Меня, связанного, вывели из шалаша на поляну. Вокруг толпились туземцы. Меня поставили в самом центре у костра.
Я увидел туземного жреца, убранного длинными перьями местных пестрых птиц. Рядом, весь разрисованный растительными красками, стоял отец Сесильи. Оба начали кружиться вокруг меня и петь устрашающими голосами. Барабаны гремели со страшной силой.
Отец Сесильи чуть отступил, как бы уступая дорогу своему сопернику. Тот бросился на меня, но не коснулся меня, а лишь взмахнул руками. И тут же я почувствовал, что тело мое изменяется, я оставался в полном рассудке, но ощущал болезненные судороги, охватившие меня всего. И вот я, не будучи сумасшедшим, почувствовал свое тело совершенно чужим. Даже глаза мои стали видеть как-то иначе. И разум мой, наперекор всему, оставался моим человеческим разумом. Тело же мое сделалось туловищем огромной остроклювой птицы. Невольно я попытался позвать на помощь, застонать, но из горла вырвался лишь странный клекот.
Жрец с гордостью повел рукой, будто призывал остальных полюбоваться на то, что он совершил со мной.
Ко мне приблизился отец Сесильи и взмахнул обеими руками, будто желал возложить их мне на голову, но не коснулся меня. Черная кожа африканца лоснилась от пота, белки глаз дико блестели.
И снова я ощутил страшные судороги. Из птицы я преобразился в странного фантастического ящера.
И вновь ко мне подскочил местный жрец.
Затем снова – африканский колдун.
Они чередовались. А я принимал обличья самых разных нелепых и странных существ. Мне казалось, что то, что было некогда моим человеческим телом, уже просто никогда не сможет вспомнить себя.
Наконец, когда я застыл в обличье одноногой цапли с головой зайца, отец Сесильи напрасно проделывал свои магические пассы, пытаясь превратить меня во что-то иное. Он обессилел и упал на землю у костра. Грохот барабанов стих.
– Он проиграл! – обратился ко мне местный жрец на испанском языке.