– Это он, – спокойно заметил Николаос, – Теодоро-Мигель. И, конечно, найти, обнаружить его не удалось, когда вы потом отправились в ту комнату?
– Нет, не удалось.
– Он, конечно, воспользовался каким-нибудь тайным ходом. Дворец Монтойя – очень старая постройка. Теодоро-Мигель из архивов инквизиции может знать о нем больше, чем сами владельцы.
– Это очень даже вероятно. В сущности, маркизы Монтойя появились не так давно, – я быстро пересказала Николаосу историю потомков цыганки Маританы, возлюбленной короля.
– Думаю, Теодоро-Мигель знает, где сейчас прячут эту девушку. Тогда… – он не договорил.
– Что тогда? – тревожно спросила я.
Глава сто пятьдесят девятая
В этот момент дверь плавно приоткрылась и в комнату скользнула моя дочь. Она ступала так тихо, что мы не услышали, как она вошла. Мне сразу стало ясно, она боится разбудить Чоки, обеспокоить его.
Она остановилась на пороге, склонила голову, с виду робкая, смущенная, но на самом деле твердая и решительная. Я заметила, что она переоделась в одно из моих платьев. Я поняла, почему. Платье было с длинными рукавами, она не хотела, чтобы Чоки заметил ее израненные руки. Это меня тронуло. Значит, она не хотела, чтобы он знал (или, по крайне мере, сразу узнал), что это благодаря ей он спасен. Она не хотела каким бы то ни было образом навязывать ему доброжелательное отношение к ней. Она хотела, чтобы он полюбил ее просто потому, что она это она.
Я решила помочь ей. Ведь это неприятно ей – вот так замереть у двери в мучительной неопределенности.
– Ему лучше, – быстро сказала я. – Николаосу и мне надо будет уехать. Сейчас придет слуга, который присмотрит за больным. Ты тоже побудешь здесь?
– Да, – коротко и напряженно ответила она и кивнула.
– Ты была на кухне? – стала спрашивать я. – Ты поела?
– Да.
Она вдруг поспешно заложила руки за спину. Она заметила, что я смотрю на ее израненные пальцы. Мне было больно, но я знала, что не должна показывать ей эту свою боль.
Я поняла, что ни мне, ни Николаосу не хочется уходить. Нам обоим любопытно было, что произойдет, когда Чоки откроет глаза и увидит мою дочь.
Кто-то из нас должен был пойти за Альберто, за слугой, который обычно ухаживал за Чоки. Но оба мы медлили. Наконец Николаос придумал самое простое.
– Селия, позови, пожалуйста, Альберто, – учтиво попросил он. – Ты знаешь его?
– Да, знаю. Сейчас.
И она выскользнула из комнаты как-то бесшумно.
– Стала не ходить, а летать, – я улыбнулась. – Но ты видел ее руки?
Николаос сочувственно пожал мое запястье. Я благодарно кивнула.
Я почувствовала себя виновной. Ведь это я не смогла уберечь руки моей девочки. И еще… Я не предана ей всецело. Со стыдом и смущением я подумала о предстоящем свидании с Пересом.
Чоки снова открыл глаза. Николаос покормил его. Чоки оглядывал нас. Взгляд его выражал какое-то странное, почти детски пытливое любопытство. Как будто все изменилось после его возвращения к жизни и теперь таило в себе разные неожиданности, неведомые свойства. Мы не заговаривали с ним, не хотели, чтобы он тратил силы на ответы на наши вопросы. Да и о чем же мы могли спросить его? Только о том, не лучше ли ему. Но было видно, что состояние его улучшается.
Вошел Альберто. Николаос начал давать ему указания относительно ухода за больным. Я даже не сразу увидела Селию. Девочка сжалась в углу, ближе к двери. Она, конечно, видела, что глаза больного открыты. Там, ночью, на кладбище, совершая страшное, недозволенное, она не боялась. Там он как бы принадлежал ей. Он был весь ее, потому что в ее сознании, в ее душе, в ее памяти он жил. Она тогда каждое мгновение исступленно воскрешала его лицо, губы, глаза… А теперь он жил сам по себе. Он уже не зависел от нее. Она не знала его. Он мог не полюбить, не выбрать ее. Мне казалось, я понимаю ее состояние.
– Чоки, – я наклонилась к его изголовью, – вот моя дочь. Говорят, она очень похожа на меня. Сейчас увидишь, какая я была в молодости…
Селия сделала несколько робких шажков.
– Подойди поближе, Селия, – попросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал вполне непринужденно, – пусть Андреас тебя увидит. Интересно, как ему покажется: похожи мы с тобой…
Селия подошла, заложила руки за спину. Николаос старательно говорил с Альберто, конечно, для того, чтобы не смущать девочку излишним вниманием к ней. Но я чувствовала, что и Николаос исподтишка наблюдает за происходящим.
– Видел… – тихонько произнес Чоки.
Затем улыбнулся. Я вдруг поняла, что он все вспомнил и даже успел о многом подумать. И он выздоровеет!
Он сделал попытку протянуть руку, но на это ему еще не хватало сил.
Селия ощутила, что он встречает ее не как девушку, которую видит впервые, но как человека, с которым его уже что-то очень серьезное и мучительное связывает. Да так оно и есть на самом деле. Она порывисто подошла к постели. И уже не думая о своих руках, она наклонилась и легким осторожным движением оправила одеяло, чуть сбившееся, когда больной пытался протянуть руки. В эти мгновения глаза их встретились. Но тут-то мы с Николаосом ничего не успели заметить. Эти отношения юноши и девушки начали складываться на наших глазах, но сразу тайно. И, наверное, так и должно было быть.
Конечно, это были странные юноша и девушка. Она обо всем знала из книг и расцвечивала эти знания своей фантазией. А его ведь еще никогда не любили так. Что он знал? Только любовь Николаоса и любовь женщин уже опытных и в чем-то свободных. А так, как Селия, никто не любил его.
– Я дождусь, пока привезут лекарства, – сказала я, не видя лица дочери. – Потом уеду. А вы поедете сейчас, Николаос?
– Да. Надеюсь вернуться к обеду.
– Я тоже.
Я подумала, что Николаос обо всем догадался, то есть о том, что я поеду к Сантьяго Пересу. Николаос вообще проницательный человек. А, ну пусть…
Я вышла на несколько мгновений позже, но его уже не было в коридоре, он ушел к себе. Что он хотел сказать об Ане?
Господи, сколько всевозможных вопросов! Но сейчас я не хочу думать ни о чем. Только об одном. В конце концов Перес ведь совершенно прав. Не нужно мне отказываться от себя. От этого не будет пользы ни Селии, ни Чоки, ни Ане…
Я пошла вниз и вымылась хорошенько. Оглядела себя. Да, теперь я худенькая и от этого кажусь выше ростом. Но на коже нет ни вмятин, ни лишних дряблых складок. Линии плавные. Ноги даже кажутся длинными. Груди небольшие и уже не отвисают, налились. Живот округлый, выступает немного, но это совсем неплохо. Мужским ладоням будет приятно охватывать… Кожа, конечно, немного бледноватая. Но… пожалуй, даже красиво… Руки нежные, длинные пальцы… Лицо сделалось бледным и тоже чуть удлиненным, продолговатым. Покрашенные волосы уже чуть выцвели. Пряди длинные, волнистые, кажутся бледно-золотистыми. Улыбка бледно-розовых губ смешливая и чуть ироничная, но по-доброму. А глаза по-прежнему янтарные, только потемнели. И брови сгустились. И лоб… немного выпуклый, открытый, теперь он кажется мне каким-то умным, умудренным каким-то… Я усмехнулась… Да, во мне уже нет той яркой, броской золотистости, что пленяла мужчин в дни моей юности. Но… появилось другое… Тут я с грустью отметила рябины на щеках… Оспа…
Но надо было одеться. Я чуть тронула губы помадой, припудрила щеки. Волосы убрала в простую прическу, открывающую лоб. Приготовила кружевную черную накидку. Платье темное, в коричневых тонах, скромное, но плечи и шея открыты. Я надела перчатки. Это были перчатки по испанской моде – почти прозрачные, с маленькой оборкой у запястья.
Я вышла к воротам. Прошлась. Невольно раскрыла веер.
Глава сто шестидесятая
Карета Переса приехала раньше условленного срока. Я думала, что он все же сам привезет лекарство. Но приехал его слуга. Мне на мгновение сделалось неловко. Ведь было ясно, что я жду, и, может быть, даже с нетерпением… Когда в последний раз я задумывалась о том, что подумают обо мне другие люди? Какие? Николаос? Он сам с юности живет, отвергая многие правила и порядки. Кто же тогда? Айхела и Мигель? Но разве и в их жизни не было ничего странного, необычного?..
– Вы – донья Эльвира? – слуга почтительно поклонился мне.
– Да.
– Вот лекарства. Мне поручено ждать вас.
– Я сейчас выйду.
Я прошла в гостиную. Кажется, я давно не смотрела внимательно на картины на стенах. Дверь в комнату Чоки была приоткрыта. Я почти на цыпочках приблизилась. Моя дочь сидела у постели больного. Я не могла видеть ее лицо. Кажется, она говорила. Значит, он не спит. Но Альберто, слуга, к счастью, был лицом ко мне. Я сделала ему знак. Он вышел в гостиную. Селия, казалось, ничего не заметила. Я отдала Альберто две склянки и лист бумаги, где было подробно написано, как давать больному эти лекарства. Мы оба внимательно прочли рецепт. Я знала, что Николаос доверяет этому человеку. Я немного поколебалась, затем все же попросила:
– Альберто, напомните моей дочери о еде, прошу вас…
– Я не забуду, донья Эльвира, – серьезно ответил он.
Я быстро вышла из гостиной.
Карета ждала. Слуга доктора Переса снова поклонился мне. Он сел на козлы рядом с кучером.
Сидя в карете, я ни о чем не думала. Просто смотрела в окно. День был ясный, погожий. Листва деревьев казалась мне особенно свежей и густой. Площади мне виделись необычайно широкими, прохожие – легкими и свободными. Так хорошо было! Тень смерти покинула меня. Теперь я твердо знала, была уверена, что юноша, который не должен умирать, и не умрет. Кто-то, что-то высшее, что над нами, Бог или Природа, Оно оказалось вдруг милосердным и справедливым к этому мальчику, к этой травинке. Значит, все хорошо, значит, все будет хорошо…
Дом доктора Переса находился в конце уютного зеленого переулка. Здесь были еще дома. Карета проехала мимо высоких каменных оград. Но это вовсе не походило на крепостные стены, не похоже было, что здесь хотят от чего-то защититься. Здесь просто с этой испанской строгостью не желали выставлять напоказ свою домашнюю жизнь. Зелень деревьев и хорошая мостовая делали этот переулок каким-то спокойным, уютным. В целом же было похоже на дом Николаоса и Чоки.